В одной из ложбинок он остановился и долго рассматривал меня, неодобрительно покачивая головой. Я с некоторым испугом ожидала продолжения, наконец, Мирза снял с головы черный колпак и бросил мне:
– Волоса спрячь. Мальчик теперь будешь, кто спросит, говори мальчик.
Под шапочкой у Мирзы оказалась потертая тюбетейка, наверное, он никогда не снимал ее с головы, потому что спал всегда в колпаке.
Перед деревянными воротами мазара прямо на земле сидели несколько женщин, между ними белела чистая скатерть, по которой в беспорядке были разбросаны куски лепешек, конфеты в цветастых обертках и халва в промасленной бумаге. Мирза величаво прошествовал мимо, приоткрыл небольшую дверь, врезанную в тяжелую створку ворот, и вошел внутрь. Я последовала за ним.
Внутри, за забором, тоже на земле, возлежали в царственных позах несколько мужчин в халатах и чалмах, один что-то лениво пережевывал, другие перебирали четки. В нашу сторону никто даже не взглянул, все были заняты собой. Женщин сюда, очевидно, не пускали, поэтому Мирза решил выдать меня за юношу, но нас никто не стал расспрашивать, как видно, мой вид не вызывал подозрений.
На достархане, разложенном возле стены мазара, в больших глиняных мисках дымилась каша, присмотревшись, я поняла, что это плов. Мирза неторопливо обтер пальцы о халат, запустил их в дымящуюся массу, и принялся с чавканьем уплетать. Мне не предложили, чему я очень обрадовалась – в плове наверняка успели побывать пальцы всех возлежащих рядом мужчин.
Насытившись, Мирза громко рыгнул, снова вытер пальцы о халат и поднялся. Мы обошли лежащих, по-прежнему не обращавших на нас ни малейшего внимания, и двинулись вокруг мазара, внушительного кубического строения под большим куполом.
В священном бассейне плавали рыбы. Большие, ленивые, жирные, они, казалось, обросли от старости зеленым мхом. Временами, красуясь в прозрачной воде, рыбы медленно и важно подплывали к самому краю водоема. Мирза бросил им несколько крошек из карманов халата, рыбы осторожно приблизились и нехотя проглотили подношение. У меня в карманах, кроме табачной пыли, ничего не оказалось, рыбы презрительно посмотрели в мою сторону и уплыли на другой конец хауза.
Мы завернули за угол мазара, и пошли по тропинке возле стены. Шли медленно, продираясь сквозь заросли засохшего кустарника; судя по всему, по тропинке давно никто не ходил. Горько пахло полынью, юркие ящерицы, нервно подрагивая хвостами, разбегались по щелям между камнями.
Тропинка привела на мощенную булыжником площадку треугольной формы, посреди площадки возвышалась пирамида, точное подобие египетских, только высотой в два человеческих роста. Вдоль основания пирамиды тянулись глубокие канавы, заполненные черной, отвратительно пахнущей грязью. Присмотревшись, я поняла, что сгустки и комки есть не что иное, как свернувшаяся кровь.
– Баран резать, – сказал Мирза, – пилов варить, Султан-бобо просить.
Кладбище, похоже, заканчивалось у противоположной грани мазара, там, где сидели женщины, а тут, сразу за пирамидой, начиналась охряно-желтая пустыня, утыканная черными холмиками кустарника. От площадки уходили две глубоко просевшие в почву колеи – видимо, следы машин, привозивших баранов. Прямо перед собой, на расстоянии чуть большем километра, я заметила небольшой холм, и вдруг до отчаяния захотела там побывать. Мои рассудительность и спокойствие навсегда остались под ковром в сакле Мирзабая; не сказав ни слова, я спрыгнула с тропинки и побежала к холму.
Почва оказалась твердой, и бежать было легко, но до холма оказалось дальше, чем я предполагала. Стараясь изо всех сил, словно на кроссе, я добралась до него минут за десять и, взбежав на вершину, широко раскинула руки, глубоко вдыхая прохладный воздух пустыни.
Налево, направо и прямо передо мной тянулась точно такая же каменистая земля, с пятнами кустарников: наверное, за последние две тысячи лет тут ничего не изменилось, возможно, Султан-бобо так же стоял на этом холме, прислушиваясь к Аллаху и выкрикивая его имя.
–Ху, – прошептала я, – Ху! – набирая голос,– Ху! – срываясь на крик.
Пустыня молчала, и Аллах, далекий и чужой мне Аллах, тоже молчал. Надеяться на ответ было просто смешно, кто я, с какой стати Он будет со мной беседовать, отвечать на вопросы.
Маленький Мирза, почти незаметный на фоне стены мазара, махал руками и подпрыгивал на месте, привлекая мое внимание. Я помахала ему рукой и побежала обратно.
– Зачем пустыня бегал? – сердито спросил Мирза, хватая меня за руку. – Ты шпион, да? Секретный?
– Да какой я шпион, просто очень захотелось на тот холм попасть, вдохнула воздух и сразу обратно.
– Какой такой холм? – заинтересованно спросил Мирза.
– Вон тот, – ткнула я пальцем, – во-о-он тот.
– Ага,– удовлетворенно хмыкнул Мирза, отпуская мою руку. – Пошли пилов есть, ты совсем голодный стал, много бегал, воздух дышал. Теперь кушать надо.
– Я не хочу, – одна мысль о тарелке со следами грязных пальцев вызывала позыв на рвоту.
– Тогда на машина садись и уезжай. Прямо сейчас садись.
Мирза, похоже, рассердился по-настоящему.
– Зачем сюда ехал, голова мне морочит, да? Мне без тебя делать нет совсем, да? Пустыня бегать, есть не хочет. Или делай или ехать.
– Делать, делать! – обеими ладонями я уцепилась за пальцы Мирзы, – все буду делать.
Он вдруг обнял меня, и на секунду прижал к своему халату, и вот тут я впервые почувствовала то, о чем раньше только читала или слышала. От Мирзы на меня полился водопад нежности и любви, я тонула, захлебывалась в потоке искрящейся энергии, голова пошла кругом, цветные пятна поплыли перед глазами, я обхватила обеими руками Мастера и прижалась к нему все телом, чтобы устоять, не расплавиться в несущемся через меня потоке. Чистый халат или грязный, моет Мирза руки перед едой или нет, стало совершенно безразличным, я снова, как в детстве, ощутила себя маленькой девочкой в огромном и опасном мире и боялась отрываться от надежной руки Учителя.
Обратно нас подобрала попутка, меня усадили на заднее сиденье пикапчика, Мирза расположился спереди, возле водителя. Пока добирались до асфальта, машину изрядно трясло, недавно съеденный плов мягко колыхался в желудке. Мирза впихнул в меня несколько больших тарелок, а потом отдельно принес здоровенный кусок мяса, и я сгрызала его с кости, пока не пришло время уезжать.
Баран принадлежал хозяину попутки, во всяком случае, тарелки с пловом передавала через калитку его жена, сидевшая сейчас рядом со мной, отодвинувшись на максимально возможное расстояние и пряча лицо в платок. Я никак не могла сообразить, почему она так шарахается, пока не поняла, что меня принимают за юношу. Видимо, Мирзу тут очень уважали, иначе бы не стали сажать женщину рядом с незнакомым мужчиной, то есть, со мной.
Выезжая на шоссе, пикап резко перевалил через бугорок, что-то загремело и больно ударило сзади. Я оглянулась: в багажном отделении, прижавшись рогами к спинке сидения, лежала голова барана, уставясь на меня побелевшими от смерти глазами.
Вечером все повторилось по вчерашней схеме – одеяло под окошком, помощь Апе, ужин и водка, много водки. Потом мы долго сидели на бревнах, под медленно угасающим небом, курили и молчали. Курение стольких сигарет подряд не доставляло никакого удовольствия и больше походило на какой-то обряд, чем на привычную и приятную процедуру.
– Сегодня приходил Йлла, – сказал Абай, – протягивая мне очередную сигарету, – учитель Мирзабая. Жаль, ты его не увидала. Я пытался задержать до вашего прихода, но он никого не слушает.
У Мирзы, оказывается, есть Учитель, то есть, Мастер еще большего масштаба, и конечно, посмотреть на него было бы безумно интересно.
– Он дервиш, – продолжил Абай, – больше чем полдня не остается на одном месте. Все время в движении, ни минуты покоя. Хочешь фото посмотреть?
– Конечно, хочу!
Абай достал из кармана помятую фотокарточку и передал мне. На меня уставился безумный дервиш, с искаженным лицом и бешеными глазами. Одет он был в рваный халат, туго перепоясанный шарфом и высокий черный колпак.
– Он сумасшедший! – вырвалось у меня.
– Конечно, – подтвердил Абай, забирая фотокарточку. – А с сумасшедшего, какой спрос? Работать не заставишь, в тюрьму за тунеядство не определишь. Псих ненормальный, и все дела.
– Спать пошли, – приказал Мирза и первым поднялся с бревен. Я ожидала развития событий, очередной сексуальной раскрутки, но ничего не произошло. Мирза положил меня рядом с собой, протянул руку и велел массировать. Через несколько минут я почувствовала, что он спит, но пальцы не разжала и так и заснула, держась за его ладонь.
Утром после завтрака Мирза объявил:
– Таня с Абай оставаться, Абай Таня лечить, Толик – со мной ходи.
Абай долго играл на свирели, а я сидела возле него, терпеливо ожидая лечения. Как станет проходить процедура, мне было уже ясно.
Абай отложил свирель и приглашающе махнул рукой:
– На что жалуемся?
Повинуясь жесту, я придвинулась ближе.
– Душа спит. Смотрю на верующих людей и завидую, хотела бы как они, да не могу. Словно цепями душа скована.
– Будем лечить, – деловито сказал |Абай. – Раздевайся.
Дальше все происходило будто с Мирзой, Абай явно копировал его манеру держаться: лечение больше походило на акт любви, чем факт подчинения, как у Игоря. В тот момент я действительно любила его, как вчера любила Мирзу, и такого наслаждения от соединения с любимым человеком больше в моей жизни никогда не случалось.
– Надеюсь, что это начало прекрасной дружбы, – произнес Абай, сползая с меня. – Чаю хочешь?
Не спеша, развалившись на одеялах, мы выпили два больших чайничка.
– Так ты, оказывается, шпион? – с улыбкой заметил Абай. – По пустыне бегаешь, людей пугаешь. Что ты там потеряла, признавайся?
– Да ничего я там не теряла, просто вдруг захотелось на один пригорок, подышать там воздухом.
– Сильно захотелось? – поинтересовался Абай.