Он закрыл глаза. Желтый, колеблющийся свет фонаря, пробиваясь сквозь черный нейлон зонта, удлинял тени, заострял нос, выделял морщины. Выражение лица Абая напомнило первый вечер в Оше, признание, вырвавшееся из глубины груди.
– Держись подальше от нашей компании, Танюша,– вдруг сказал он, едва разжимая губы.
Я этого ждала, да, этого я и ждала, но все равно во рту стало горько, а ноги налились свинцовой тяжестью. Дождь уютно постукивал по зонту, желтые блики со скрипом метались над нашими головами.
Абай положил зонтик на плечо, неловко прижал его щекой, так, что я оказалась под дождем, стащил с безымянного пальца кольцо и тихо попросил:
– Дай правую руку.
Еще не понимая, в чем дело, я молча повиновалась, он надел это кольцо на мой безымянный палец, перехватил зонтик рукой и поцеловал в губы.
Обратно мы шли молча, тесно прижавшись друг к другу, и не было в моей жизни более счастливых минут, чем во время той неспешной прогулки. Мой любимый, мой муж, мой Мастер, шел рядом, крепко держа меня за руку, а его ребенок, наше общее продолжение, пока еще незримо, но вполне явственно, зрел во мне.
У дома Вилии дождь кончился, Абай закрыл зонтик, и перед самой парадной отпустил мою руку.
– Иди, Танюша. Я тебя позову.
Между самым счастливым и самым несчастным вечером прошло меньше двух недель. Вилия больше не звала меня, видимо, предупрежденная Абаем, а только приносила новости: приехал Толик, прилетел Гамнат, Абай отправил его обратно за Мирзой, прилетел Мирза. Андрэ предложил Абаю остаться в Литве, друзья соберут деньги, купят дом в деревне, на берегу озера, или даже хутор и сделают маленький город Мастеров. Выходные все провели на даче у Валентаса, двое суток раскрутки, гигантское количество водки, бессонные ночи. Видмантас напился и на коленях просил Абая посвятить его в Мастера, а Мирза послал его чистить замерзший туалет, тогда Видмантас обиделся и убежал пьяный в лес без пальто, нашли его через час, совсем синего, но уже трезвого, он не понимал, как очутился посреди леса в домашних тапочках. Приехал Воскобойников с Игорем маленьким, Абай начал собирать гвардию, особый отряд для важной работы. Все туда не попадут, только избранные. Избирать будет Абай, по только ему ведомым принципам.
Самая последняя новость перед трагедией была о вступительном взносе. Вступительный взнос – тысяча рублей, она с Андрэ уже заплатили, Вирга с Видмантасом тоже, не хочу ли я присоединиться?
Нет, я не хотела. Тысяча рублей – огромная сумма, почти годовая учительская зарплата, и, кроме того, деньги мне скоро понадобятся для совсем другой цели. Если Абай, захочет меня увидеть – позовет.
Вилия сделала большие глаза и замолчала, наверное, я не очень трепетно упомянула имя Мастера. «Ну и ладно, – подумала я, – пусть себе дуется». Меня с утра мутило, приступы дурноты сменялись волнами изжоги, поэтому ахи и охи Вилии казались детским лепетом.
Тем вечером я пошла спать рано, как только перестало тошнить, долго лежала, рассматривая танцующие по шторе пятна света. За окном дрожали на ветру уличные фонари, а под одеялом царили тепло и уют.
Мне приснилась Средняя Азия, молитва Мастеров в мечети ассасинов; жар Ферганской долины снова охватил мое тело, и вдруг страх, пронзительный страх вонзился в живот, словно искривленный ноготь Старца Горы. Страх все усиливался, переливаясь в нутряную, глубинную тоску, тоска перешла в отчаянье, физически ощутимое, как нескончаемый гудок паровоза. Я проснулась от голоса Абая, часы показывали глухую середину ночи, мои зубы стучали от пережитого ужаса.
– Таня, – звал голос из-за двери, – Танюша.
Чтобы пробиться сквозь обитые ватой двойные створки Абай должен был кричать во всю мочь, рискуя перебудить соседей – но это я сообразила уже потом, гораздо позже. А тогда, услышав зов, я вскочила с постели и побежала открывать. У двери что-то произошло, мне показалось, будто на мою голову рухнул потолок. Я упала на пол и потеряла сознание.
В себя я пришла, когда серый туман рассвета начал заполнять комнату. Тело затекло, руки и ноги замерзли и плохо повиновались, низ живота болел так, точно в меня всадили раскаленный кол. Я с трудом поднялась, по ногам скользили горячие ручейки: приподняв рубашку, я с удивлением обнаружила катящиеся вниз красные капли. Это была кровь, случилось плохое, нужно в больницу, как плохо жить без телефона, я с трудом оделась, напихала в трусики побольше ваты и заковыляла на улицу. К счастью, прямо рядом с домом ездок запоздалый выползал из такси, водитель окинул меня оценивающим взглядом и спросил: в больницу?
Оказалось самое худшее, то, о чем я не хотела думать – выкидыш. Меня уложили на операционный стол, выскребли остатки, и перевезли в палату – приходить в себя.
Сутки я пролежала пластом, отвернувшись к стене, жить не хотелось, боль не отпускала, и мысли, такие же надсадные, как боль, тоже не отпускали.
От Мирзы и Абая не беременеют – общеизвестный факт. Что же произошло со мной? Слабость Мастера? Любовь? Как я хотела в это верить! Раскрутка? И выкидыш тоже раскрутка? Невозможно, Мастер не может быть так жесток с учеником. Почему не может? В книгах остаются только истории с удачным концом, но ведь, несомненно, были и другие, закончившиеся не столь радостно и духовно. Когда дон Хуан приказал Кастанеде прыгать в пропасть, кто знал, чем закончится прыжок?
Ученик уверен, убежден: Мастер желает ему добра, владеет ситуацией и в конце все обязательно будет хорошо. Чем сильнее вера, тем больше шансов на благополучный исход. Абай цитировал Пушкина: «беспечной веры полн», таким должен быть ученик, чтобы спастись. А если Мастер – не Мастер? Или не совсем Мастер. А ученик верит и прыгает в пропасть! Он спасется? Достаточно ли для спасения одной веры в Мастера, безотносительно к тому, кем на самом деле является объект веры ученика. В книжках написано – достаточно, но можно ли настолько доверять книжкам? Тогда, кому верить, где правда? Мирза говорил: мне верь, – я поверила, и вот результат.
Только на следующий день мне пришло в голову позвонить в школу. Я ведь исчезла внезапно, не оставив телефона, не сообщив причину. Секретарша явно обрадовалась моему звонку.
– Мы уже не знали, где искать: дома тебя нет, соседи не в курсе. Хотели в милицию обращаться…
Узнав, что в больнице я по женской части, она долго пыталась выспросить причину, пришлось аккуратно осаживать ее на дальних подступах. Закончив разговор, я вернулась в постель, уткнулась лицом в стену и заснула.
Говорят, с горем нужно переспать. Я переспала с горем и родила лихо. Оно сидело на кровати у изголовья и тянулось ко мне фиолетовыми пальцами.
Разбудило меня прикосновение к щеке. Я боялась открыть глаза, все еще находясь под властью кошмара. Прикосновение повторилось. Вилия сидела возле кровати и молча плакала, кусая губы, очевидно, боясь разрыдаться во весь голос. Такое сочувствие умиляло.
– Как хорошо, что ты здесь, – неожиданно сказала Вилия. – А мы думали, тебя тоже арестовали.
– Арестовали!?
Честно говоря, сердце мое было неспокойно, я чувствовала, я знала – добром эти игры не кончатся. И Абай видимо подозревал, не зря отправил меня подальше.
Вилия отерла слезы и начала рассказывать, но спокойствие убегало от нее, рыдания то и дело прорывались сквозь струйку сбивчивой речи.
– Играли в карты у Вирги и Видмантаса. Все, кроме Игоря и Юрате, он в командировке, ставит спектакль в Рыбинске. Мирза, Абай, Гамнат, я была, Андрэ, Толик, Игорь маленький и Воскобойников.
– Лицом лысый, Клавдий-Публий? – не удержалась я.
– Нет, – удивленно дернулась Вилия, – с бородой, Владимир Петрович. Абай затеял в дурака играть, дураком каждый раз выходил Мирза. Играли долго, часа два, чай пили, потом водку. Потом пошел разговор о Мастерах новой школы.
– Старые, типа Игоря и Мирзы, – сказал Абай, – уходят со сцены. Орденом Менкалинанан теперь командую я.
Мирза только головой покачал.
– Космос, – говорит, – большой, места всем хватит.
А потом затмение какое-то нашло, я уже не понимаю, как оно получилось, Гамнат что-то спросил, вроде почему, или как. Абай его обвинил в мятеже и малодушии, Гамнат сначала удивился, а потом принял; мол, если Мастер говорит, значит, оно так и есть. Тогда Абай назначил ему наказание – каждый из присутствующих мужчин должен Гамната ударить. Начали с Видмантаса, он чуть хлопнул Гамната по груди, Андрэ тоже, Мирза, словно подчиняясь Абаю, по шее слегка наподдал, в общем – обычная раскрутка. Дошла очередь до Воскобойникова, Абай ему говорит:
– Гамнат сильный, очень сильный, ударь его, как следует, как надо!
Никто и сообразить ничего не успел, как Воскобойников подпрыгнул и ударил Гамната ногой в живот. По настоящему ударил, злобно. Гамнат зашатался, но выстоял, тогда Абай Толику кричит:
– Теперь ты давай, превзойди учителя.
Ну, Толик с разбегу ногой по голове, Гамнат опять не упал, только кровь из уха пошла. Я как сейчас его вижу, стоит, шатается, глаза удивленные, сам не верит, но молчит, терпит: Мастер велел – значит, так надо.
Потом Игорь ударил, потом снова Воскобойников. Они втроем, как волки, кровь почуявшие, набросились на Гамната и били его минут десять, на пол свалили, ногами стали пинать. Я попыталась их оттащить, они мне так локтем заехали, аж к стенке отлетела.
Успокоились, сели отдышаться. Гамнат на ковре лежал, весь распухший, в крови, а Абай опять говорит:
– Только этого мало!
Тут Вирга не выдержала, бросилась на Гамната, телом своим его покрыла.
– Не дам! – кричит, – не дам!
Ее оттащили, начали дальше бить. Я выскользнула из комнаты, побежала на кухню, к телефону, позвонила в милицию. Чувствовала – страшное происходит, неправильное.
Милиция быстро приехала, Абай велел не открывать – Толика у дверей комнаты поставил, сторожить, но Видмантас рванулся, отпихнул его в сторону и впустил.
Вызвали «скорую», увезли Гамната в больницу, да поздно – он умер через два часа. Нас всех доставили в отделение, допрашивали до самого утра, когда протокол написали, меня и Виргу отпустили.