А кроме того, цензура, наверное, захочет продержать книгу снова 7 дней. <…>»[365]
Процитированные письма объясняют до того остававшиеся не очень понятными обстоятельства: почему Бальмонт просит Брюсова: «Напишите о моей книге не откладывая, и отдайте в „Новый путь“»[366] лишь 8 июня? Почему он справляется о получении книги у Ясинского лишь 1 июля (см. выше)? Почему близкая к символистскому кругу, в том числе и к Бальмонту, Л. H. Вилькина 21 июня справлялась у Брюсова: «Выйдет скоро его сборник?»[367] Если книга вышла в свет в конце марта или начале апреля, такая медлительность непонятна; если же она появилась в начале июня — все становится на свои места.
Более никогда Бальмонт эти стихи не вводил в текст своей книги, даже там, где это, видимо, было бы возможно. Вместе с тем он и не отказывался от них. В 1923 году у него возник план, о котором он сообщал одной из своих корреспонденток: «Мы условились с ней <художницей Н. С. Гончаровой> о некоем поэтическом предприятии. Я перепишу в одну небольшую тетрадь те стихи из „Зачарованного Грота“, которые в свой час цензура уничтожила, присоединю к ним еще десятка два наилучших и наиболее смелых стихотворений, посвященных страсти. Люси <Савицкая> переведет, а Гончарова даст свои волшебные иллюстрации. Издателя французского для такого предприятия мы, конечно, найдем, и успех такая книга будет иметь, я полагаю, большой»[368]. О судьбе этого плана нам более ничего не известно, но свидетельство весьма выразительно.
Как кажется, у нас есть все основания полагать, что исключение семи стихотворений из книги было результатом цензурного вмешательства и должно быть ликвидировано. Однако и замену стихотворений, оставшуюся и в дальнейшем во всех последующих изданиях сборника без изменений, мы не можем игнорировать. Поэтому предлагаем будущим текстологам Бальмонта исходить из двух вариантов печатания цикла «Зачарованный грот»: публиковать его по доцензурному варианту, воспроизводимому нами, с добавлением семи стихотворений под рубрикой «Стихотворения, заменившие исключенное цензурой», или же, наоборот, печатать подцензурный вариант с непременным добавлением «Стихотворений, исключенных цензурой».
Эти исключенные по цензурным причинам стихотворения уже были воспроизведены в печати. По экземпляру доцензурного первого издания книги, хранящемуся в Kilgour Collection, Houghton Library, Harvard University, стихотворения были опубликованы в кн.: Markov Vladimir. Kommentar zu den Dichtungen von K. D. Bal’mont 1890–1909. Köln; Wien: Böhlau Verlag, 1988. S. 173–176. По тексту, заимствованному из книги Маркова, стихотворения были републикованы: Эротические стихи К. Бальмонта / Публ. П. Куприяновского и Н. Молчановой // Откровение: Литературно-художественный альманах. Иваново, 1998. № 5. С. 272–277[369].
Однако оба варианта републикаций остаются практически недоступными. Лучшими свидетельствами этого являются два факта. Во-первых, говоря о «сложности атрибуции некоторых произведений Волошина», один из лучших знатоков поэзии начала XX века покойный В. П. Купченко писал: «Не принадлежат Волошину эротические стихи „Как жадно я люблю твои уста…“, „Первоцвет“, „Манящий взор, крутой изгиб бедра…“, „Волнообразно двигая спиной…“, хранящиеся в ИМЛИ. Первое из них написано К. Д. Бальмонтом (остальные, скорее всего, тоже им) — и лишь переписаны Волошиным»[370]. Интуиция верно подсказала исследователю ответ, но характерно, что даже ему пришлось гадать, а не иметь точный ответ. Во-вторых, публикация в альманахе «Откровение» не учтена в новейшем издании библиографии Бальмонта[371], осуществленном в том же городе, где вышел альманах, и посвященном памяти одного из републикаторов стихотворений.
Мы печатаем стихотворения по экземпляру, хранящемуся в коллекции Н. В. Скородумова (РГБ, отдел литературы ограниченного доступа, шифр Эс-4005; на титульном листе штемпель: Г. Н. Креницын). О существовании экземпляра нам сообщил Л. В. Бессмертных, которому приносим сердечную благодарность. Сверка текстов показывает, что при перепечатке страниц самим Бальмонтом или издателями были внесены небольшие пунктуационные уточнения в тексты, а в книге В. Ф. Маркова есть некоторые опечатки, как пунктуационные, так и словесные.
Стихотворения, заменившие изъятые цензурой, мы перепечатываем в конце цикла по репринтному воспроизведению прошедшего цензуру первого издания[372].
* * *
О, Сафо, знаешь только ты
Необъяснимость откровенья
Непобежденной красоты
В лучах бессмертного мгновенья!
О, Сафо, знаешь только ты, —
Чье имя — сладость аромата, —
Неизреченные мечты,
Для нас блеснувшие когда-то!
О, Сафо, знаешь только ты,
Как ярко ширятся, без счета,
Непостижимые цветы
Из зачарованного фота!
* * *
Жизнь проходит, — вечен сон.
Хорошо мне, — я влюблен.
Жизнь проходит, — сказка нет.
Хорошо мне, — я поэт.
Душен мир, — в душе свежо.
Хорошо мне, хорошо.
Отпадения
Отпадения в мир сладострастия
Нам самою судьбой суждены.
Нам неведомо высшее счастие.
И любить, и желать — мы должны.
И не любит ли жизнь настоящее?
И не светят ли звезды за мглой?
И не хочет ли солнце горящее
Сочетаться любовью с землей?
И не дышит ли влага прозрачная,
В глубину принимая лучи?
И не ждет ли земля новобрачная?
Так люби. И целуй. И молчи.
Мое прикосновенье
Мое прикосновенье,
Мой сладкий поцелуй —
Как светлое забвенье,
Как пенье вешних струй.
Воздушное лобзанье,
До истощенья сил —
Как сладость приказанья
Того, кто сердцу мил.
Оно легко змеится
Вдоль тела и лица —
И длится, длится, длится.
Как будто без конца.
Воздушное обладание
Ты была так близко. Я тебя хотел.
Я влюблен в движенье двух согласных тел.
Я шептал желанью: «Полно. Перестань».
Тщетно: между нами вдруг исчезла грань.
Я тебя лелеял, как лелею стих,
Я мечтой касался жадных губ твоих.
Я не мог преградой взор свой обмануть,
Видел руки, плечи, видел шею, грудь.
Видел свет лилейный тела твоего,
Льнул к нему желаньем и ласкал его.
Я всего касался, я владел тобой,
И дышал над нами сумрак голубой.
И в глазах влюбленных отразив твои,
Я был счастлив — полным счастьем, в забытьи.
Я с тобой был замкнут в сказочный предел,
Тесным сочетаньем двух согласных тел.
Утренник
Я нарвал черемухи душистой,
Освеженной утреннею мглой.
Как в ней много пьяности росистой.
Милая, скорей окно открой.
Я тебя к тебе самой ревную,
Я тебя так тесно обовью,
И тебя цветами зачарую,
И тебя росою напою.
Предо мною тонкая преграда,
Сквозь стекло видна твоя кровать.
Нет, не надо твоего «не надо» —
Дай тебя мне всю поцеловать.
Первоцвет
В твоем саду был сказочный цветок,
Такой воздушный, тонкий, шелковистый.
К его коронке, трепетной и мглистой,
Не прикасался мотылек.
Мы были вместе в нежной чаще сада,
Мы были тесно-тесно сплетены.
Нам было странно, душно от весны,
Но наше сердце было радо.
Мне приглянулся сказочный цветок,
И прикоснулся я к нему невольно.
И ты шепнула: «Милый! Больно, больно!»
Смотри! Уж сломан стебелек!
Твой страх исчез. И ярким блеском взгляда,
И связью рук мы были сплетены.
Нам было сладко, душно — от весны,
От пересозданного сада!
Арум
Тропический цветок, багряно-пышный арум!
Твои цветы горят ликующим пожаром.
Твои листы грозят, нельзя их позабыть,
Как копья, чья судьба — орудьем смерти быть.
Цветок-чудовище, надменный и злоокий,
С недобрым пламенем, с двуцветной поволокой.
Снаружи блещущий сиянием зари,
Светло-пурпуровой, — и черною внутри.
Губительный цветок, непобедимый арум,