– Да замолчите ли вы, сэр Фаренгейт! – вспылил однажды Сломка. – Как вам не стыдно. Ну, что стоил ваш дрянной кусок кристаллизованного угля?
– Дрянной кусок… – обиделся американец. – Да он стоит, по крайней мере, миллион.
– А стоимость «Молнии» по ценам, существующим на Земле, – по крайней мере сорок шесть миллионов.
Фаренгейт оторопел.
– Сорок шесть миллионов! Вы шутите?
– Нисколько! Знаете вы, из какого материала, он строится?
– Ну?
– Из лития.
– Не слышал даже про такой металл.
– Очень жаль; а между тем, этот металл на Земле гораздо дороже золота. «Молния» весит, по меньшей мере, шестьсот килограммов и построена из чистейшего лития.
С этих пор жалобы Фаренгейта прекратились, и он начал любовно посматривать на корпус «Молнии», полированная металлическая поверхность которой ярко блестела под лучами Солнца.
Благодаря кипучей энергии Сломки и деятельной помощи обитателей Марса работа по сооружению аэроплана подвигалась вперед со сказочной быстротой. Через какие-нибудь две недели аппарат был готов вполне, и оставалось только назначить день отъезда.
Глава XXXVIНа Юпитер
Настал день, когда жители столицы Марса собрались в обсерватории, с главной башни которой должен был полететь аэроплан. Астрономы почтили своего земного собрата перед отъездом торжественным заседанием, во время которого Михаил Васильевич и его спутники удостоились самых горячих оваций. Растроганный профессор в прочувствованной речи простился с радушными хозяевами, и первый вошел внутрь «Молнии», за ним последовали остальные.
Первые минуты в вагоне царило глубокое молчание. Михаил Васильевич с грустью думал о разлуке с Марсом; Фаренгейт мечтал о капитале в сорок шесть миллионов, который они привезут с собой на Землю; один только Сломка не изменил себе и вынув часы, ждал отъезда.
– Пора, – промолвил он наконец, нажимая кнопку электрического провода. – Прощай, Марс. Прощай, мой честный Аа.
Все бросились к окнам «Молнии», чтобы в последний раз взглянуть на Город Света, но увидели лишь серое пятно, размеры которого каждым мгновением становились все меньше и меньше.
В несколько минут «Молния» пролетела весь плотный слой атмосферы Марса и вступила в космический поток астероидов. Они целыми тучами замелькали перед окнами вагона.
– Ну, вот мы и на настоящей дороге, – проговорил Сломка.
Он вместе с Гонтраном спустился в машинное отделение.
– Где теперь наша родная Земля, Вячеслав? – спросил Фламмарион своего приятеля.
Сломка, будучи занят какими-то хлопотами с электрическими машинами, молча указал на корму «Молнии».
– Как? – вскричал Гонтран. – А не впереди? Значит, мы удаляемся от нее, а не приближаемся?
– А ты как думал? – отозвался Сломка. – Неужели Осипова можно одурачить, как малого ребенка, сказав, что аэроплан летит на Юпитер, а на самом деле направить его к Земле?
– Так что же ты хочешь сделать?
– Пока старик не спит, я пущу «Молнию» тихим ходом по течению метеорного потока, а как только он заснет, поверну аэроплан к Земле. Завтра, конечно, он увидит, в чем дело, но будет уже поздно. Я же свалю всю вину на непредвиденную ошибку.
Смеясь над хитростью приятеля, Гонтран возвратился в общую каюту, куда потом явился и Сломка.
– Ну, как наша скорость? – спросил Михаил Васильевич.
– Пока не могу вам сказать точно, но, во всяком случае, она вполне достаточна, – успокоил его инженер.
– Доберемся мы до Юпитера?
– Ну, запаса электрической энергии, благодаря усовершенствованным аккумуляторам, у нас хватит на шесть месяцев непрерывного полного хода; запасов пищи и дыхательного материала – на такой же срок.
Михаил Васильевич успокоился и погрузился в свое любимое занятие – созерцание небесных светил в телескоп.
Не прошло и часу, как старик почувствовал, что его начинает клонить ко сну: предусмотрительный Сломка нарочно выбрал для отъезда поздний час.
– Удивительно, как утомило меня прощальное заседание Астрономического Общества, – заметил он, позевывая. – Сэр Фаренгейт, который час по вашему хронометру?
– Тридцать пять двенадцатого.
– Поздненько. Не пора ли и на покой? Только необходимо, чтобы кто-нибудь из нас остался дежурить поочередно.
– Если позволите, профессор, – лукаво проговорил Сломка, – я буду дежурить первым; вторую четверть ночи будет бодрствовать Гонтран, третью – сэр Фаренгейт, а четвертую – вы.
– Как угодно. Вы согласны? – обратился Михаил Васильевич к американцу и Фламмариону. Те утвердительно кивнули головами.
– В таком случае, спокойной ночи.
Ученый и Елена отправились в свою каюту.
Фаренгейт сделал то же. Оба друга поспешили в машинное отделение.
– Право на борт!.. Перемени курс!.. – весело скомандовал Гонтран.
– Т-с-с!.. Сумасшедший!.. – остановил его Сломка, – старик еще не улегся.
Аэроплан немедленно изменил свое направление и понесся назад, к Земле. Довольные придуманным фокусом, приятели расхохотались. Затем Гонтран попросил инженера разбудить его, когда наступит его очередь и отправился немного отдохнуть в свою каюту.
Оставшись один, Сломка несколько минут смотрел в окно на несшиеся с головокружительной быстротой облака астероидов. Это занятие так подействовало на него, что уже очень скоро инженер почувствовал приступы неудержимой зевоты. Чтобы разогнать сон, Сломка отправился в общую каюту и, усевшись на мягком диване, принялся за вычисления. Но и это дело спорилось плохо. Инженер чувствовал, что усталые глаза его против воли слипаются, а карандаш едва держится в руках.
Через несколько минут Сломка спал сном праведника, уронив на пол свою записную книжку.
Глава XXXVIIСумасшествие Фаренгейта
– Сломка!.. Сломка!.. – расслышал инженер сквозь сон чьи-то восклицания, сопровождаемые энергичными толчками.
– Убирайся, Гонтран. Я хочу спать, – отвечал Сломка, не открывая глаз и поворачиваясь на другой бок.
– Какой Гонтран. Это я, – отвечал будивший. – Вставайте, уже поздно.
Окончательно придя в себя, инженер вскочил с дивана и увидел перед собою Михаила Васильевича, с улыбкой глядевшего на его заспанную фигуру.
– Эх вы, сони, – укоризненно покачал головой старик. – Взялись дежурить, а ни один не встал.
– Разве теперь так поздно?
– Девять часов утра. Хорошо еще, что я спал не более часа. Встаю, иду сюда, вижу – вы спите. Отправляюсь в вашу каюту: Гонтран и Фаренгейт погружены в глубочайший сон. Иду, наконец, в машинное отделение, и что же? Сломка невольно вздрогнул. – Машина работает, но винт вертится совсем не в ту сторону, куда надо: вместо того чтобы двигать «Молнию» по течению космического потока, он двигает ее в противоположную сторону от Юпитера.
– Ну, и что же вы? – замирающим голосом спросил инженер.
– Странный вопрос. Конечно, я поспешил немедленно исправить вашу непростительную небрежность и дать «Молнии» надлежащий ход. Вот уже восемь часов, как она несется по течению потока астероидов, успев сделать за это время почти шестьсот тысяч миль.
Инженер с отчаянием схватился за свою густую шевелюру, бормоча сквозь зубы проклятия.
– Что с вами? – спросил изумленный Осипов.
– Ничего. Надеюсь, что дальше Юпитера ваши планы не идут?
– Напротив, я думаю посетить Сатурн, Уран, и Нептун.
– Но это чистое безумие! Сколько лет мы убьем на эту прогулку?
– Зачем же лет? «Молния» делает 85 километров в секунду, стало быть, 76 620 миль в час, или 1850 тысяч миль в сутки. Иначе говоря, через два месяца мы будем на Юпитере, с небольшим через пять – на Сатурне.
Проклятия прервали речь ученого. Собеседники обернулись и увидели стоящего у дверей каюты Фаренгейта. Вид американца заставил их невольно отшатнуться: его налитые кровью глаза горели диким огнем, а лицо было искажено яростью.
– Так вы затеяли смеяться надо мною, несчастные!.. – громовым голосом закричал он. – Проклятие вам! Я отомщу вам за себя. Если мне не суждено увидеть Земли, то я не хочу больше жить, но прежде, чем умереть, я отправлю всех вас в ад!
– Он помешался! Держите его, Сломка! – в ужасе вскричал профессор.
Инженер направился к американцу, но сильный удар кулака заставил его отлететь прочь. Затем американец, словно тигр, кинулся на старика и ударил его кулаком по голове.
– Убивают!.. Помогите!.. – едва успел вскрикнуть Осипов, как сноп падая на пол.
Фаренгейт захохотал безумным смехом.
– Один получил по заслугам, – проговорил он. – Не избежать и другим.
Помешанный кинулся на Гонтрана, прибежавшего на крик Михаила Васильевича. Но прежде, чем тяжелый кулак Фаренгейта успел обрушиться на голову ошеломленного Фламмариона, Сломка с ловкостью кошки бросился на сумасшедшего и схватил его сзади.
– Веревок!.. Вяжи его, Гонтран!.. Он убьет всех нас, – проговорил инженер, задыхаясь.
Напрасно Фаренгейт с пеной у рта бешено бился, стараясь вырваться из державших его цепких объятий. Напрасно старался он ударить своего ловкого противника кулаком, ногами, даже укусить; Сломка крепко держал его. Тем временем Гонтран успел достать пару крепких ремней, повалил американца на пол и принялся вязать его. В каюту вбежала полуодетая Елена. Увидев отца, неподвижно лежавшего на полу, она бросилась к нему с криком.
Рыдания молодой девушки смешались с бешеными криками американца и энергичными восклицаниями Гонтрана и Сломки. Наконец сумасшедший был скручен по рукам и ногам. Гонтран кинулся к невесте, а Сломка к лежавшему без движения профессору.
– Он не убит! Сердце еще бьется! – вскричал инженер, приложив ухо к груди старика. – Скорее, Гонтран, воды!
Фламмарион поспешил принести воды, и Сломка начал смачивать голову Михаила Васильевича живительной влагой. Елена с надеждой следила за всеми его движениями. Наконец, профессор что-то невнятно простонал и открыл глаза, но тотчас же в бессилии снова закрыл их.
– Папа, дорогой папа!.. – бросилась к отцу молодая девушка.