Пепе комментировал и вкратце описывал биографию каждой «жрицы любви». Так как на Кубе все же социализм, все интердевочки днем работают или учатся. Но основной заработок, конечно, вечером и ночью — причем не в кубинских песо, а в куках.
— Девиц можете и не спрашивать, — авторитетно заявил Пепе. — Они сами могут и 30 кук запросить и даже 50. Но столько они не стоят. Красная цена от 10 до 20 песо. Если очень уж сексапильная — 25. Но это максимум! Публичных домов у нас нет. К девушке домой тоже пойти нельзя. Но и к себе в «касу» вы девушек привести не можете. Хозяева не разрешат. У них за это сразу же отберут лицензию. Да и штраф придется заплатить нешуточный. У нас же здесь все друг друга знают. И «стучать» любят. Конечно, не из зависти, а из чувства справедливости. С девушкой можно пойти только в нелегальную касу. — Он достал пухлую записную книжку с адресами и продолжил: — Однако у нас все же не приветствуются шашни с иностранцами — по крайней мере, в открытую. Я сам доведу девушек — будто сам с ними гуляю — мне, как кубинцу, это можно. А вы должны зайти в касу как бы случайно и сами по себе.
При том, что революция победила уже пятьдесят лет назад, приближения коммунизма пока не заметно. На обшарпанных улицах единственные светлые красочные пятна — революционные плакаты. В качестве городского транспорта — запряженные лошадьми повозки. В магазинах для местных — шаром покати. Стандартный набор: сигары, презервативы (их продают повсюду — даже в булочных, овощных и кондитерских магазинах), хлеб, местная кола. Стоит все сущие копейки. Однако большую часть продуктов продают по карточкам. Есть и рынки. Но и там выбор очень-очень скудный. Ананасы и картошка. И это на тропическом острове!
Кубинские власти стараются все сделать для того, чтобы изолировать иностранных туристов от местных жителей. В Сантьяго-де-Куба мы ни разу не вышли за границы туристического мира. За все платили куками.
Пора было ехать дальше. По пути к вокзалу мы проходили мимо палатки, торгующей пиццей. На табличке было написано: «Неаполитанская пицца. Цена — 5 песо».
С классической итальянской пиццей у этого горячего бутерброда круглой формы общее только название. Но ведь и стоило такое произведение кулинарного искусства всего 5 песо (примерно 7 рублей на наши деньги).
В государственных конторах иностранцам все продают только за куки. Но владельцы мелкого частного бизнеса не столь привередливы. Поэтому торговец пиццей не только с радостью продал нам свой товар за песо, но и вызвался поменять нам 5 куков на 120 песо — строго по официальному курсу 1 к 24.
Став обладателями кубинских песо, мы заглянули в попавшееся по пути кафе для местных — прицениться. Выбор был более чем скромный: газированный напиток на меду в бутылочках по 0,3 л за 1 песо и порезанный на кусочки пудинг из манной каши за 0,5 песо (50 сентаво). Затем нам попался уличный лоток, на котором за 10 песо продавали тарелку риса с курицей.
Поезд в сторону Гаваны ожидался только на следующий день, поэтому мы отправились на поиски междугородного автовокзала. На выезде из города у площади Революции с огромным монументом Антонио Масео их оказалось сразу три! Каждый был рассчитан на свою категорию пассажиров: бедных кубинцев, богатых кубинцев и иностранцев.
С первого автовокзала, расположенного напротив Госпиталя матери и ребенка, в пригороды и столицы соседних провинций отправлялись «пассажирские грузовики». На них билеты продавали за кубинские песо.
Второй автовокзал принадлежал автобусной компании «ASTRO». Проезд на этих автобусах нужно было оплачивать уже куками. Но иностранцам все равно билеты не продавали — только кубинцам.
На иностранцев был рассчитан третий автовокзал, принадлежавший компании «Viazul». Оттуда автобусы шли в Гавану и Варадеро, с остановками по пути в столицах провинций. Мы тогда были еще в плену «интуристовского рая», поэтому именно отсюда уехали в Баямо.
Баямо основан 5 ноября 1513 года испанским конкистадором Диего Веласкесом де Куэльяром. Во время войны за независимость 1868–1878 годов этот город был столицей Свободной Кубы. И поэтому первое, что мы увидели на пути от автовокзала в город, — памятник героям. Их было так много, что бронзовые барельефы пришлось размещать на бетонной плите в два ряда.
Гимн Баямо — «Баямеса», посвященный взятию города армией повстанцев во главе с Карлосом Мануэлем де Сеспедесом 18 октября 1868 года, первый раз исполнили в 1869 году во время богослужения в соборе Катедраль-де-Сантисима-Сальвадор, построенном в XVI веке. После того, как Куба получила независимость от Испании, он стал гимном всей страны. А площадь перед собором переименовали в Пласа-дель-Имно-Насьональ, или Площадь национального гимна. На ней установили бюст автора музыки — композитора Педро Фигередо и плиту с текстом гимна. Саму же площадь, застроенную домами в испанском колониальном стиле, переименовывать не стали. К тому времени она уже была названа в честь местного патриота — Карлоса Мануэля де Сеспедеса. Его дом до сих пор здесь стоит. Сейчас в нем мемориальный музей.
У задней стороны собора Катедраль-де-Сантисима-Сальвадор мы попали на узкую улочку, которая вскоре привела нас на смотровую площадку на высоком берегу реки Баямо. Спустившись вниз по заросшему травой склону, мы перешли вброд реку и зашли в густые заросли кустарника. Там на маленькой полянке мы и поставили палатку. И всю ночь сквозь сон до меня доносился громкий бой курантов, отсчитывавших каждую четверть часа.
Центральная улица Баямо — пешеходная. Да и весь город можно без труда обойти пешком. Здесь никто никуда не спешит. Для тех, кому ходить лень, в городе есть только один вид городского общественного транспорта — запряженные лошадьми экипажи. Они не шумят и не дымят, да и проезд стоит копейки.
В Баямо мы в очередной раз попытались уехать на поезде. И снова — безуспешно. Вокзал там есть, но поезда ходят очень редко.
Прямо напротив вокзала находится крытая стоянка «пассажирских грузовиков». Народу внутри было много. Но, внимательно приглядевшись, я заметил, что все четко организовано. На каждое направление есть своя отдельная очередь.
«Кто последний на Ольгин?» — спросил я в конце нужной очереди, и мы встали за женщиной с авоськой. Вскоре подошел мужчина. И на этот раз я отозвался на его вопрос «Кто последний?». Теперь можно было расслабиться и спокойно ждать, когда начнется посадка. Было ощущение, что мы попали во времена моего детства и юности, пришедшиеся на разгар застоя. Тогда и у нас везде были очереди, к которым все относились с такой же молчаливой покорностью. И точно так же в них и списки вели, и переклички устраивали, и на ладошках номера записывали.
И еще одна знакомая примета. В очереди было много читателей. Конечно, я слышал, что на Кубе самый высокий уровень образования среди стран Латинской Америки. Но одно дело знать, а другое своими глазами видеть, что каждый третий в длинной очереди уткнулся в книгу.
Наша иностранность, конечно, ни для кого не осталась секретом. И не потому, что мы книг не читали (свои нетбуки мы, правда, тоже не демонстрировали) или на футболках у нас было по-русски написано «Мир без виз». У соседа, например, на футболке красовалась надпись «New York». Но никто его за американца и не думал принимать.
Подошла какая-то особо сердобольная женщина:
— Проезд до Ольгина стоит ровно три с половиной песо. Столько и платите, ни песо больше.
Следуя ее совету, я приготовил ровно 7 песо. Хотя трудно было поверить, что можно заплатить всего по 5 рублей на наши деньги за проезд на 80 километров, пусть и без особого комфорта.
Объявили посадку на Ольгин (пишется Holguin, но читается и произносится именно так — почти по-русски). Очередь сразу зашевелилась и двинулась в сторону выхода из зала на площадку с грузовиками.
И тут меня удивило, до какой степени все четко организовано. Без всяких компьютеров или электронных чипов. Внутри здания в очередь вклиниться было нельзя. Каждый четко знал, кто стоял перед ним и после. Но от ведущих во внутренний двор дверей до грузовика нужно было пройти около 10 метров по открытой площадке, на которую при желании легко было попасть и со стороны улицы. Как же сделать, чтобы этого не происходило? Оказалось очень просто— как и все гениальное. На выходе всем давали маленький квадратик из цветного картона, который нужно было сдать при посадке в грузовик.
Я отдал кондуктору два кусочка картона и 7 песо. И мы беспрепятственно поднялись по железной лестнице в кузов. Забросив свои рюкзаки в багажный отсек (он сделан в железном ящике над кабиной), стали искать свободные места.
В кузове были четыре длинные железные скамейки. Две вдоль бортов и две в центре, так что пассажиры могли рассаживаться в четыре ряда. Но и после того, как все сидячие места были заняты, погрузка продолжалась. Ведь еще оставались свободные места в проходе. Мы поехали только тогда, когда кузов был забит битком.
Мы с Олегом сидели на скамейке во втором ряду — боком к движению, лицом к пассажирам, сидящим на скамье напротив, и спиной к тем, кто сидел вдоль борта. Спинки не было, а ноги до земли не доставали.
Со стороны «пассажирский грузовик» выглядит как броневик. У него полностью закрытый железными листами кузов, в котором вместо окон маленькие бойницы. Но и они закрыты спинами и затылками сидящих у борта пассажиров. При том, что в полностью забитом кузове было около 80 человек, спрессованных, как сельди в бочке, на ходу было еще более-менее терпимо. Но на остановках сразу же становилось нестерпимо душно.
Так мы и ехали в духоте, видя только сидящих к нам лицом пассажиров. А чаще всего и их не видели, потому что проход был также битком забит. Тогда у нас перед носом был чей-то живот.
В грузовике было три уровня. На самом высоком — стоящие в проходе пассажиры. На втором были те, кто сидел на двух центральных скамейках (среди них и мы с Олегом). На третьем — сидящие вдоль бортов. Они смотрели нам в спины. И я даже могу сказать, в какую именно часть. Периодически я чувствовал удар в районе поясницы. Девушка, сидевшая у борта, засыпала и тыкалась в меня носом.