Во времена Христа арамейский был общеупотребительным, а древнееврейский уже тогда превратился в мертвый язык. Его изучали раввины. Но и богослужение в синагогах велось уже на арамейском языке. И на нем же до сих пор продолжают говорить в Маалюле.
Сразу же возле монастыря начинается ущелье. Прожектора освещали не только обсыпанную гравием дорожку под ногами, но также пещеры и склепы в скалах. Мы дошли до конца — он отмечен маленькой статуей Девы Марии, которая в этот ночной час также была подсвечена прожектором. Дальше ущелье расширялось и выходило к старому арочному мосту.
Когда мы повернули назад и дошли примерно до середины, неожиданно погас свет. Наступила полная темнота и тишина. Даже удивительно, что в наше время недалеко от миллионного Дамаска может быть так темно и тихо — как в склепе.
Отключение света застало нас врасплох. Но современная техника и здесь не дала пропасть — встроенные в сотовые телефоны фонарики давали достаточно света для того, чтобы найти дорогу назад.
Оказалось, свет погас не только в ущелье. И монастырь, и деревня также были погружены в непроницаемую темноту. Вероятно, здесь отключение электричества — дело обычное. И свечи в нашей комнате, как оказалось, были не для того, чтобы зажигать их перед иконкой.
Утром нас разбудили не колокола, а усиленный динамиками призыв на молитву, с которым муэдзин обращался к мусульманам.
С раннего утра к входу в ущелье стали прибывать автобусы с паломниками. Туристы выстраивались в длинную цепочку и втягивались в ущелье.
При дневном свете в ущелье было многолюдно. В монастыре, вероятно, прекрасно знают, что среди паломников есть много и простых туристов, приехавших ради удовлетворения не духовной жажды, а собственного любопытства. Вероятно, именно для них буквально через каждые пять метров здесь установлены урны для мусора. И ведь не помогает! Все равно на земле нет-нет да встретишь какие-то бумажные обертки и полиэтиленовые пакетики.
Мы снова прошли до конца ущелья, затем перешли его по мосту и по пологой дороге стали подниматься вверх по склону.
На самом краю, с видом на ущелье, монастырь Святой Феклы и деревню, стоит монастырь Святых Сергия и Вакха. Эти святые мужи были римскими воинами и друзьями, которые умерли за веру в самом начале IV века и тоже на территории Сирии. Считается, что Вакх принял мученическую кончину на Евфрате, а Сергий — тремя днями позже в Ресафе, в северо-восточной части современной Сирии.
Святого Вакха сейчас если и вспоминают, то только в связке со святым Сергием. Вероятно, во многом это связано с тем, что имя его звучит как-то не совсем по-христиански. А святой Сергий, как и святой Георгий, стал великим святым воином в сияющих доспехах, сражающимся на стороне христиан за торжество справедливости. В дореволюционной России этого святого тоже высоко почитали. Вспомнить хотя бы Сергия Радонежского — святого воина, защитника Руси. При рождении его назвали Варфоломеем, но при пострижении в монахи он принял имя Сергий — как символ предстоящей ему миссии.
Монастырь по-арабски называется Дейр Map Саркис — без упоминания Вакха. Основали его в 313 году, буквально через несколько лет после мученической смерти святых от рук римских палачей. Место выбрали замечательное — на обрывистом краю скалы, на высоте 1790 метров над уровнем моря, на месте, где раньше было языческое капище.
В каждом монастыре свой устав. В женский монастырь Святой Феклы пускают всех подряд — независимо от пола. А в мужской монастырь Святого Сергия, наоборот, вход закрыт для всех — не только для женщин, но и для мужчин. Попасть нам удалось только в маленькую монастырскую церковь и в сувенирную лавочку, в которой продают монастырский кагор — с бесплатной дегустацией.
Мы отправились еще дальше на север — в поисках мужского монастыря Map Муса аль-Хабаши, основанного в XI веке. Назван он не по имени библейского Моисея, а в честь местного святого, жившего здесь в VI веке. По легенде, он был не простым монахом, а сыном короля Абиссинии (так называли современную Эфиопию).
Монастырь нужно было искать где-то справа от трассы на Хомс, примерно в 60 километрах от Маалюли. На загруженном мебелью пикапе мы выбрались на шоссе, и там сразу же попали в кабину к дальнобойщику. Сам он в монастыре Map Муса никогда не был, но утверждал, что знает, где нам нужно будет свернуть с трассы. Пришлось поверить на слово.
Следующая попутка — огромный самосвал, размером лишь чуть меньше «БелАЗа». Он свернул с асфальтированной дороги на уходящую в горы пыльную колею и вскоре привез нас к цементному заводу. Его директор, конечно, сразу же пригласил к себе в кабинет выпить по чашке чая. Он и показал тропу, которая должна, по его словам, привести к монастырю Map Муса.
Тропа шла по безлюдным местам. На ней то и дело встречались развилки, на которых не было никаких указателей. Приходилось полагаться лишь на внутренний голос, который и диктовал, куда нужно сворачивать. Мы долго шли под холодным, пронизывающим насквозь ветром. Стало очевидно, что уже заблудились и идем явно куда-то не совсем туда. Но дорогу спросить было не у кого.
Наконец, вдалеке мы заметили пастуха с овцами и пошли к нему — напрямик. Пастух махнул рукой в сторону крутого склона. Спускались мы по нему уже в сумерках. А к монастырю, прилепившемуся к отвесной скале, как ласточкино гнездо, вышли в тот краткий миг, когда еще чуть-чуть, и станет по-настоящему темно.
Монастырь Map Муса похож на средневековую крепость — без художественных изысков. В высокой каменной стене без окон была лишь маленькая дверца, высотой чуть больше метра, в которую можно было протиснуться только согнувшись.
Войдя внутрь, мы оказались в длинном полутемном коридоре и пошли вперед к единственному источнику света. Там был внутренний дворик, освещенный лишь сумеречным светом. С трех сторон его окружают каменные стены, а с четвертой стороны он заканчивается смотровой площадкой, с которой открывается вид на каменистую пустыню и темнеющие вдалеке горы.
На этой смотровой площадке мы и встретили первых живых людей. Но это были не монахи, а такие же, как и мы, паломники. Они сгрудились вокруг стола, на котором стоял огромный алюминиевый чайник, стаканы и… большой эмалированный таз со свежим домашним печеньем. Вскоре принесли и очередной противень, только что из печи. Пекарь, узнав в нас новичков, поздоровался, представился и объяснил:
— У нас сегодня не обычный день. Мы празднуем день рождения нашего настоятеля отца Паоло. А вот, кстати, и он.
К нам подошел седой мужчина лет пятидесяти с коротко стриженной бородой, одетый в серую монашескую сутану, на которую сверху для тепла был надет толстый синий свитер.
— Русские? Господь внял моим молитвам. — Он воздел сложенные ладонями руки к небу и продолжил: — Вы должны нас спасти. У нас уже две недели живет русский паломник. Он что-то хочет нам сказать, но не говорит ни на каком языке, кроме русского. А мы бы и рады ему помочь, если то будет в наших силах, но понять не можем. У нас тут интернациональная коммуна. Но по-русски никто не говорит.
Вход в церковь находился в том же темном коридоре, через который мы попали в монастырь. Перед дверью была свалена груда обуви. Известно, что евреи входили в храм Соломона босыми, мусульмане также снимают обувь перед входом в мечеть. В церкви обычно входят в обуви. Но вероятно, древние христиане также разувались перед входом в храм. А здесь пытаются воссоздать все именно так, как было в первые века христианства.
Пол в трехнефовой церкви с украшенными фресками высокими стенами был застелен коврами. В самом центре стояла работающая на керосине буржуйка. Ее труба поднималась кверху, потом изгибалась и тянулась к окну. Перед алтарем на деревянной подставке была установлена очень толстая старинная Библия в серебряном окладе.
Все сидели на разложенных на ковре подушках — и монахи, и прихожане (исключительно паломники, преимущественно из европейских стран).
Ни сирийцев, ни ливанцев среди прихожан не было. По замыслу отца Паоло, здесь также не должно было быть ни католиков, ни православных — лишь христиане. Ведь он хотел не просто отреставрировать старое здание, а возродить живое служение именно в том виде, как оно было до разделения Церкви.
В этой маленькой церкви, как в машине времени, мы перенеслись в те годы, когда все христиане были не православными, католиками или протестантами, а братьями и сестрами во Христе.
Служба началась с того, что выключили электрическое освещение. Церковь сразу погрузилась в непроницаемый мрак. В полной темноте монахи нараспев читали псалмы. Затем стали зажигать свечи и расставлять их на специальные полочки на стенах. Постепенно становилось все светлее и светлее.
Тем временем двое монахов (вернее, монах и монашенка) стали читать отрывки из Библии. Когда они закончили, настала очередь отца Паоло, сидевшего на полу между алтарем и гигантской Библией. Он разжег кадило и стал им размахивать, наполняя церковь ароматным дымом.
Все четверо принимавших участие в богослужении — отец Паоло, два монаха и монашка — были одеты в белые сутаны. У монашки на голове был обычный платок, а у монахов — маленькие шапочки, похожие на еврейские кипы. Время от времени монахи крестились — на католический манер, слева направо, и хором повторяли одну и ту же фразу: «Салям алейкум, Эшраим. Аминь».
После окончания службы всех пригласили на торжественный ужин — праздновать день рождения иезуита отца Паоло делл'Оглио. И монахи, и паломники расселись на полу в длинной палатке — ее установили на помосте во внутреннем дворе над смотровой площадкой. Был и торт со свечками, и песенка «Хеппи бездей ту ю». Все, как и положено на европейском дне рождения. Только, по восточному обычаю, обошлись без спиртного.
Вплоть до начала XX века Сирия и Ливан находились под мусульманским правлением, установившимся в 634 году и прерывавшимся лишь на короткий период в 88 лет (1099–1187) в период крестовых походов. На протяжении веков халифы и султаны сменяли друг друга, пятьсот лет страна входила в Османскую империю. И все это время здесь бок о бок с мусульманами продолжали жить христиане.