Вокруг кальдеры проложена тропа. Вначале на ней было довольно много народу, но по мере удаления от автостоянки людей становилось все меньше и меньше. Затем тропа завела нас в густой лес, в котором мы вообще не встретили ни единой живой души. И лишь по мере возвращения назад к автостоянке опять стали слышны людские голоса.
Когда мы вернулись к автостоянке, народ как раз начал потихоньку разъезжаться. В одной из машин и для нас нашлось свободное место.
В Джокьякарту, которую местные жители называют просто Джогджа, мы приехали рано утром. И тут же попытались устроиться в гостиницу. Этот город — один из крупнейших туристических центров Явы, и гостиниц здесь немерено. В районе улиц Мариборо и Сосровиджаян чуть ли не каждый дом — это отель, хостел или гестхаус. Однако свободных мест не было нигде. А все из-за того, что дело было накануне Рождества.
Можно было и дальше продолжать поиски гостиницы. И мы наверняка нашли бы свободную комнату. Она была бы подороже или похуже. Но можно ведь посмотреть на ситуацию и с другой стороны. Если спать негде, то можно и не спать, а… отправиться ночью на штурм знаменитого вулкана Мерапи.
В туристическом агентстве нас обещали обеспечить не только гидом — без которого вполне можно было бы обойтись (этот вулкан не охраняют с такой же тщательностью, как, например, гору Кинабалу на Борнео), но и транспортом к началу тропы и обратно. Оставив свои рюкзаки на хранение в офисе турфирмы, мы отправились на экскурсию в Прамбанан.
Храмовый комплекс Прамбанан, расположенный в 17 км к северо-востоку от Джокьякарты, стали строить в 856 году — в ознаменование победы индуистского царя Ракаи Пикатана над последним буддийским царем из династии Шайлендра. Новая правящая династия хотела таким образом заявить свои права на вечность. Однако все усилия оказались тщетны. В 1006 году произошло извержение вулкана Мерапи, сопровождавшееся мощным землетрясением. Храмы были разрушены. Индуисты увидели в этом не случайность, а волю богов. Поэтому они не стали восстанавливать руины.
В 1918 году за восстановление храмов взялись колонизаторы — голландцы. Во время Второй мировой войны, когда Индонезию оккупировали японцы, работу приостановили. После получения Индонезией независимости реставрация продолжилась. Однако индуистские боги, видимо, все же остались недовольны.
В 2006 году произошло очередное землетрясение. И храмы вновь сильно пострадали. Их вновь пришлось восстанавливать. Сейсмическая активность в этом районе высокая. Неизвестно, успеют ли закончить реставрацию до очередного сильного толчка.
В сакральном центре храмового комплекса бок о бок стоят три храма, посвященных Брахме, Вишну и Шиве. Согласно индуистским представлениям Брахма создал наш мир. Вишну его поддерживает (как гласит индуистская поговорка, если Вишну уснет хоть на секунду, все исчезнет). А Шива рано или поздно его разрушит. Впрочем, затем цикл начнется сначала. Ведь в мире нет ничего вечного, за исключением самого процесса вечного изменения.
Индуистская религия чрезвычайно практична. Важность бога определяется исключительно его полезностью для людей. Брахму стоит почитать за то, что он создал наш мир. Не будь его, не было бы и нас. Но особо усердствовать не стоит. Ведь свою работу он уже сделал. Вишну — уже значительно важнее. От его благосклонности зависят наши успехи и неприятности. А самый важный из всей троицы — Шива. Мы и существуем только до тех пор, пока ему не захочется разрушить этот мир.
Стоит ли удивляться, что самый большой храм Прамбанана, стоящий на самом почетном месте, — это именно храм Шивы, по внешнему виду похожий на гору. Как и все индуистские храмы, он символизируют гору Меру, стоящую в центре мироздания. Центральное место в этом храме занимает трехметровая фигура самого Шивы. Однако там же есть статуи его жены — богини Дурги, а также их сына — слоноголового бога Ганеши (как-то Шива в приступе бешенства отрубил сыну голову, а потом не смог приставить ее обратно, и пришлось ему использовать в качестве имплантата голову подвернувшегося под руку слона) и индуистского святого Агастьи — он достиг такой степени святости, что стал почти равным богам.
Храмы Брахмы и Вишну, стоящие с двух сторон от храма Шивы, уже значительно скромнее по размеру. Они украшены вырезанными из камня фигурами, изображающими персонажи эпоса «Рамаяна», в котором действуют Рама, его жена Сита и страшный демон Рамана.
По замыслу строителей эти три стоящих бок о бок храма выражают идею Тримурти — единство процессов созидания, сохранения и разрушения. Так что, видимо, еще неоднократно храмы Прамбанан будут разрушаться землетрясениями и восстанавливаться. А то, что землетрясения будут, можно не сомневаться. Ведь буквально по соседству возвышается конус активно действующего вулкана Мерапи.
Руины храмового комплекса разбросаны на огромной территории, но туристы толпятся на маленьком пятачке возле трех главных храмов. Стоило нам от них отойти, как мы сразу же оказались среди бессвязных нагромождений камней, обломков статуй, подножий, оконных проемов, кусков колонн, вырезанных из камней ступеней, которые никуда не вели, барельефов, обращенных прямо в небо — к богам, раз уж люди на них не смотрят.
Вокруг никого не было. Но тут я заметил в граве какое-то движение. Приглядевшись, заметил стадо замерших в тревоге косуль. Стоило мне сделать два шага в их сторону, как они мигом сорвались в галоп и скрылись из виду.
Между возвращением из Прамбанана и началом подъема на Мерапи у нас оставалось несколько часов на экскурсию по городу.
Даже не нужно заходить в музеи, чтобы понять, что жители Джокьякарты интересуются искусством. На улицах то и дело на глаза попадались авангардные скульптуры, сваренные из подручных материалов — обломков железа, пружин, подшипников, старых пылесосов, стиральных машин и другого хлама, которому местные художники нашли применение. Был там и маленький домик, целиком сложенный из пустых жестяных банок с брендами известных безалкогольных напитков. Чтобы прояснить свою мысль, художник прикрепил к крыше табличку с надписью «сладкий дом». А рядом стоял двухметровый космонавт в скафандре с антеннами на шлеме (причем голова постоянно крутилась, приводимая в движение встроенным электромотором) и… крыльями, как у ангела, за спиной.
Перед входом в двухэтажный голландский особняк, превращенный в музей современного искусства, собралась толпа. Я тут же стал протискиваться к входу. Зрители вначале реагировали на мое нахальство с возмущением, но, заметив, что у меня в руках большая видеокамера, расступались.
Главным организатором был местный художник, у которого на голове была косынка, повязанная на манер русских деревенских бабушек. Он взял в руки микрофон, но не начинал свою речь, ожидая, пока я прорвусь к нему сквозь толпу зевак.
Только когда я включил видеокамеру и стал снимать, он начал говорить. Его речь на индонезийском языке была очень краткой — вероятно, он всего лишь сообщил, что открывается очередное биеннале современного искусства. Но затем он стал говорить по-английски — уже явно обращаясь непосредственно ко мне. Вернее, в объектив видеокамеры, который представлялся ему «окном в Европу», через которое можно передать привет от индонезийских художников сразу всей прогрессивной мировой общественности.
Начал он с истории организации в Джокьякарте первого фестиваля современного искусства. Потом подробно перечислил всех художников, принимавших участие в этом ежегодном мероприятии за прошедшие десять лет. Поблагодарил индонезийское правительство, безвозмездно предоставившее особняк для выставки. А затем его понесло на рассуждения о значении современного искусства для дела мира и демократии, борьбы с терроризмом и сохранения экологии…
Среди слушателей знатоков английского языка, вероятно, было немного. Но все молча и терпеливо ждали. Смотрели при этом не на выступавшего, которого все здесь прекрасно знали, а на меня. Казалось, они были поражены тем, что их мероприятие стало событием международного масштаба.
Я снимал, а парень все говорил и говорил, говорил и говорил. У меня уже и рука устала, да и запись всего выступления была мне не нужна — все равно в фильм войдет лишь маленький отрывок. Но мне неудобно было прекращать съемку, если оратор выступает исключительно ради меня. Все равно, что отвернуться от собеседника в середине его рассказа об увлекательном — с его точки зрения — приключении.
И тут у меня закончилась кассета. Я с явным облегчением опустил камеру. Докладчик закончил свое казавшееся бесконечным выступление буквально в ту же секунду и широко распахнул дверь, приглашая гостей внутрь здания.
— Спасибо, что вы закончили съемку, — сказал он, обращаясь уже не в объектив камеры, а лично ко мне. — Я еще двадцать минут назад сказал все, что планировал. Но вы все снимаете и снимаете. Мне пришлось импровизировать. Я еще никогда так долго не говорил по-английски. Мне кажется, я уже произнес все английские слова, которые знал.
Такой вот конфуз случился в результате взаимного недопонимания.
Внутри особняка мы увидели работы, выполненные примерно в том же стиле, что и выставленные на улицах. Попадание их в выставочные залы, вероятно, объяснялось чисто техническими причинами — они бы не выдержали сурового испытания погодой.
На микроавтобусе в сопровождении гида, застенчивого молодого человека, еле-еле говорившего по-английски, мы проехали 30 км от Джокьякарты до поселка с понятным для русского уха названием — Село.
Нас подвезли к дому, хозяин которого тоже большой поклонник современного искусства. Вероятно, он также принимает участие в ежегодном биенале в Джокьякарте. Забор у него был сложен из старых тележных колес, а внутренний двор заставлен антиквариатом. С первого взгляда было трудно отличить ржавые плуги, бороны и горшки от стоявших по соседству с ними концептуальных арт-объектов.
Нас провели в самую лучшую комнату и угостили чаем. Типичный индонезийский чай — в том виде, в каком его можно увидеть в домах простых индонезийцев — представляет собой граненый стакан, заполненный кипятком с еле-еле угадывающимися следами черной заварки. Зато сахара там столько, что если бы еще чуть-чуть его добавить, то ложка могла бы стоять вертикально.