И неизвестно, кому при таких контактах грозила большая опасность. Геродот, скажем, утверждал, что началом конфликта Азии и Эллады явилось похищение знаменитыми аргонавтами Медеи; вообще любознательные путешественники и деловые торговцы очень легко становились пиратами, как только это им казалось достаточно удобным. Но, с другой стороны, торговля была делом полезным. А кроме того, сознание необходимости получения новых знаний, не говоря уж о товарах, еще в глубокой древности прочно укоренилось среди многих племен.
Значит, требовалось как-то обеспечить безопасность обеих сторон в торговле.
У всех почти известных нам первобытных племен был в ходу прекрасный обычай усыновления. Чужак становился своим.
Позже появился обычай побратимства. Нередко побратимами становились люди, принадлежавшие к разным народам. Теперь безопасность одного побратима обеспечивалась всем авторитетом другого побратима и его рода.
Своеобразная разновидность обычая побратимства — куначество на Кавказе.
Необычайно широкое развитие гостеприимства тоже относится, по-видимому, отнюдь не к самым ранним формам человеческого общества. Почти всюду, где особа гостя объявляется священной, уже существуют и торговля, и классовое расслоение.
В Аравии и на Кавказе сотни и тысячи раз случалось, что хозяева отдавали свою жизнь, защищая впервые увиденных ими людей только потому, что те переночевали под их кровлей. Что же говорить об удобствах, с которыми здесь устраивали гостя, о заботах, которыми его окружали!
Совершенно фантастические и тем не менее абсолютно правдивые истории из жизни кавказских народов, арабов или горцев Шотландии рассказывают вполне заслуживающие доверия свидетели.
Хозяин дома защищает от собственных родственников убийцу своего сына только потому, что тот — гость… Гость имеет право сохранять инкогнито, а хозяин не вправе задавать ему какие бы то ни было вопросы… Селение стерто с лица земли жителями соседних деревень за то, что один лишь из обитателей этого селения посмел ограбить своего гостя…
Но, надо сказать, как раз в тех местах, где происходили такие истории, как раз там-то странник больше всего рисковал, кем бы он ни был, торговцем или просто любознательным путешественником. Крайности, до которых люди доходили, защищая гостя, — следствие опасностей, угрожавших ему. В Древней Греции приезжий купец не мог рассчитывать на такой щедрый прием, но он знал, что его личная безопасность и имущество охраняются законом. Впрочем, далеко не всюду и не при всех обстоятельствах даже в цивилизованных государствах приезжий мог опереться на закон, защищающий его. Иноземец, потерпевший в древности кораблекрушение у пустынных берегов, мог потерять остатки имущества и свободу. В Западной Европе в средние века в аналогичном случае несчастный путешественник если и оставался на свободе, то нищим и голым. Даже там, где закон уже заботился о чужеземце, власти любого цивилизованного государства с древнейших времен задавались прежде всего вопросом, не шпион ли он. Были страны, где эту проблему решали радикально; не допускали чужеземцев в страну. Время от времени так поступали, например, Китай и Япония.
В Китае в 875 году нашей эры в результате восстания, направленного против чужеземцев, было перебито множество иностранных купцов и их служащих — по некоторым данным, до двухсот тысяч. На какое-то время после этого страна была закрыта для чужеземцев, потом вновь открыта и снова закрыта уже в XV веке. В Эфиопии на целые столетия дело поставили иначе. В страну иностранцев пускали, более того — принимали их ласково, они получали порою возможность сделать здесь блестящую карьеру, становились советниками правителей, но на родину их не отпускали.
И все-таки постепенно все больше становилось стран, где гостеприимные люди не были исключениями хотя бы по той причине, что с каждым столетием гостеприимство становилось все менее опасным.
В великой поэме Гомера разобраны все основные случаи, с которыми мог встретиться в те времена пришелец на чужой земле. У людоедов-циклопов Одиссея и его спутников просто-напросто хотели съесть. На острове Цирцеи — как в средневековой Эфиопии — гостя задерживали, отказываясь вернуть свободу, хотя при всем этом он мог быть мужем правительницы. Торговый народ феаков доброжелательно и щедро принял Одиссея нагого, лишенного и корабля и воинов, бессильного как защитить себя, так и подкрепить чем-нибудь собственные рассказы о своем происхождении, титуле, славе. Ему все равно поверили и помогли вернуться на родину, но, конечно, тут сыграли свою роль и личные качества скитальца: красноречие, сила, умение нравиться девушкам. Только ведь на острове циклопов ему все это никак бы не помогло.
Беззащитный чужестранец в эпоху рабовладения и крепостничества, казалось бы, представлял собой легкую и выгодную добычу. И мы знаем достаточно много случаев, когда и в Древнем Риме, и в средневековой Европе хищные работорговцы либо разнузданные бароны занимались вылавливанием такой добычи на дорогах или в море. Но, с другой стороны, почти все великие путешествия древности и средневековья, о которых мы наслышаны (если только путешественников не сопровождали армии и флоты), стали возможны лишь благодаря тому, что какие-то обычаи охраняли жизнь пришельцев — вопреки другим обычаям, угрожающим их безопасности.
А пришельцев было много. Ведь, кроме редких великих путешествий, предпринималось множество путешествий «средних». Мы часто представляем себе наших предков большими домоседами, чем они были на самом деле. В одной хорошей популярной книжке по психологии было почему-то сказано буквально следующее: «Скажи москвичу какого-нибудь XVI века, что через пять лет ему придется ехать в Париж или в Лондон. Да он от страха бы помер за эти пять лет, от страха ожидания. Он дома хотел жить, за своим забором из кольев двухметровой длины».
Но ведь в этом самом XVI веке русские, в том числе и москвичи, начали освоение Сибири. В конце XVI века Борис Годунов отправлял, за сотню лет до Петра I, молодых дворян учиться за рубеж. Я уж не говорю о бесконечных посольствах, следующих в тот же Лондон и Париж, в Стокгольм и в Мадрид, в Вену, в Стамбул и во Флоренцию. Дворяне и стрельцы, в том числе москвичи, несли трудную службу на далеких границах, их посылали на Кавказ и даже в Иран. Великий русский градостроитель Федор Конь, под руководством которого велось сооружение стен Белого города в Москве, новых укреплений в важных стратегических пунктах страны, немало времени провел за границей, в том числе в Италии. Можно вспомнить о массовых переселениях дворян, да и крестьян, внутри уже тогда огромного государства — из Москвы и Подмосковья на Новгородчину и наоборот, например. Иногда такие переселения проводил из политических соображений очередной государь. Иногда они происходили полустихийно.
Кому не известно имя Ивана Болотникова, вождя одного из величайших крестьянских восстаний в истории России?! Но раньше, чем поднимать крестьян против Василия Шуйского, Болотников годы провел в турецком плену, на скамье галерного раба, прикованным к веслу. Потом бежал. Путь беглеца на родину шел через земли итальянские, австрийские, венгерские, через польские, наконец. Вряд ли надо удивляться, что на рубеже XVI–XVII веков этот путь был проделан благополучно. Гораздо интереснее, что Болотников пробирался на родину по дороге, проложенной для него другими русскими беглецами с турецкой неволи еще за сто, если не больше, лет до Ивана Исаевича.
Случалось, конечно, что венецианский купец не помогал бывшему турецкому невольнику, а делал его собственным рабом. И все-таки гораздо чаще, наверное, беглецу помогали. Впрочем, это уже позднее средневековье, время феодализма, а как обстояло дело на других, более ранних фазах развития общества?
Обратимся к истории Африки XIX века.
К этому времени колонизаторами были разрушены почти все большие государства, успевшие сформироваться в разных местах материка. Так что тропическая Африка представляла собой сложный конгломерат племен, находившихся на самых разных стадиях социального развития, начиная с первобытных общин.
Имелись здесь даже племена, не брезговавшие каннибализмом. Многие вожди испытали разлагающее влияние заведенной «белыми» работорговли. Война часто бывала здесь в силу этого средством обогащения.
Словом, у европейцев имелось как будто достаточно оснований, чтобы представлять себе тропическую Африку огромной западней для путешественников, особенно миссионеров, которые профессионально оскорбляли исконные местные верования. До наших дней дожили бесчисленные рассказы о миссионерах, съеденных африканскими «язычниками», «дикарями».
Дань этим почти суеверным представлениям отдал даже замечательный французский фантаст Жюль Верн в таких своих романах, как «Пять недель на воздушном шаре» и «Пятнадцатилетний капитан». Помните, как героям этих двух книг то и дело грозит опасность попасть в лапы людоедов?
Однако таких анекдотов было сложено несравненно больше, чем погибло путешественников.
Вот что пишет английский историк Бэзил Дэвидсон:
«На самом деле только шесть из трехсот миссионеров, проникших в Восточную и Центральную Африку до 1884 года, были убиты африканцами, причем всякий раз у последних были на это особые причины».
А знаменитый путешественник Дэвид Ливингстон (сам один из этих трехсот миссионеров) отмечает, что «каждый правитель гордится, если европеец — путешественник или резидент — посещает его территорию, и обеспечивает полную безопасность его жизни и имуществу».
Да, путешествия по Африке были делом далеко не безопасным (климат, хищники, болезни), но в этом меньше всего были виноваты племена, по землям которых европейцы шли. А ведь у путешественников, как правило, были при себе для обмена товары, которые должны были казаться в центре Африки несметными сокровищами. Но и эти сокровища, как видите, не могли заставить вождей и царьков отказаться от обычаев гостеприимства.
Это ли не свидетельство, сверх всего прочего, уважения большинства африканцев к личности чужеземца. Были, конечно, и другие обстоятельства, способствовавшие безопасности путешественников. Но сейчас не время заниматься этим вопросом во всей его сложности. Радует сам факт. Он говорит, в частности, и о том, как далеко, несмотря на все препятствия, прошла к тому времени Африка по общему историческому пути человечества. Я не буду прослеживать в деталях, как изменялось отношение к чужеземцам на каждом из звеньев этого длинного пути. К месту здесь, на мой взгляд,