Язык как язык, с сорока двумя согласными и семью гласными. Грамматические формы здесь, судя по выводам продолживших работу Иллич-Свитыча ученых, передавались не окончаниями слов, а порядком слов в предложении и специальными служебными словами.
Словарь праностратического языка оказался поистине кладом не только для лингвистов, но и для историков. Ведь если в этом языке были слова, обозначающие те или иные явления, значит, люди, говорившие на этом языке, сталкивались с ними. И наоборот.
Словарь включил в себя термины, касающиеся взаимоотношений родов, которые берут жен друг у друга, причем внутри родов браки запрещены. Такой союз родов или групп в родах хорошо изучен этнографами на примере американских индейцев, аборигенов Австралии, некоторых малых народов нашей страны. В свое время характерные черты аналогичных союзов глубоко проанализировал Фридрих Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
А вот терминов, обозначающих раба и рабовладельца или как-нибудь иначе отражающих классовое расслоение, в праностратическом языке не оказалось. Это лишний раз подтверждает известное положение марксизма о том, что классовое общество не извечно, что оно возникло на определенном этапе истории. Этот этап в пору существования праностратического языка еще не был достигнут — и не мудрено, потому что в материалах словаря отсутствуют и термины, касающиеся земледелия или скотоводства, эти слова появились позже, вместе с самими земледелием и скотоводством, в языках — потомках праностратического, а не в нем самом.
А вот строительные термины в праностратическом языке были — сооружать себе жилища начали еще охотники и собиратели. Были и слова, которые в дальнейшем стали гончарными терминами.
Этот язык никак не моложе десяти тысяч лет. И никак не старше… двадцати-тридцати? Неизвестно. Ясно только одно. Если теория Иллич-Свитыча верна, то «праностратики» жили когда-то на небольшой территории, откуда разнесли свой язык по трем частям света.
Итак, перед нами снова великие путешествия языков-ветвей по мере их отделения от общего ствола.
Да, большею частью язык путешествует вместе с народом, как его верный спутник. Но на новом месте язык можно и «потерять», а точнее, «променять» на другой. Язык можно было передать завоеванным племенам, но иногда он передавался и просто соседям, подвергавшимся культурно-хозяйственному влиянию пришельцев (вспомните пример с эвенками!).
Иллюстрирует это замечание и судьба так называемых международных языков.
Тот факт, что в Римской империи латынь приняла на себя и функцию языка-посредника, сохранив ее затем в средневековье, понятен и объясним. Вот что писал об этом Фридрих Энгельс:
«По всем странам бассейна Средиземного моря в течение столетий проходил нивелирующий рубанок римского мирового владычества. Там, где не оказывал сопротивления греческий язык, все национальные языки должны были уступить место испорченной латыни; исчезли все национальные различия, не существовало больше галлов, иберов, лигуров, нориков — все стали римлянами».
Язык завоевателей поневоле приняли как общий язык жители севера, юга и запада Средиземноморья, на его основе развивались затем языки Южной Европы, на нем же писали богослужебные книги католики. Другого претендента на звание языка-посредника в это время и в этой части мира просто не было.
Но вот в Месопотамии и на большей части Ближнего и Среднего Востока международным языком на какую-то часть I тысячелетия до нашей эры и I тысячелетия нашей эры стал арамейский. А арамеи отнюдь не были ни самым многочисленным, ни самым победоносным народом Передней Азии. Они не смогли даже создать на сколько-нибудь продолжительное время собственного сильного государства. И тем не менее их язык стал языком дипломатов и купцов.
Перед арамейским языком отступили и некоторые коренные языки стран между Средиземным морем и Персидским заливом. А все дело в том, что много арамеев занималось торговлей, в понимании их языка оказались заинтересованы покупатели и продавцы, с этим языком оказался в значительной степени связан обмен культурными ценностями.
Важно и то, что в великой державе древних персов VI–IV веков до нашей эры именно арамейский, а не персидский, как, казалось бы, следовало ожидать, язык стал официальным государственным языком, на нем писали и налоговые квитанции (говоря современными терминами), и судебные постановления, все канцелярское делопроизводство от Западной Индии до Малой Азии велось на том же арамейском языке. Видимо, хозяева Персидской империи слишком быстро ее создали, их язык еще не был готов принять на себя связанные с новым положением народа обязанности и права. А может быть, персы меньше ценили свою родную речь, чем римляне латынь. Но, для того чтобы арамейский язык оказался годен для роли официального языка империи, его уже должны были знать многие люди во многих частях державы.
ВСТРЕЧА И БОРЬБА
Когда встречаются народы, говорящие на разных языках, языки тоже контактируют между собой. И вот тут законы встречи изучены лингвистикой довольно хорошо. Настолько хорошо, что в книгах по языкознанию в соответствующих разделах появляются почти математически короткие и точные формулы.
Например, соприкосновение языков неизбежно влечет за собой взаимопроникновение. Или вот другое: язык легче уничтожить, чем сверх определенной степени изменить.
Случалось, что ту или иную страну завоевывали враги и утверждались в ней.
Исход войны между двумя народами уже решен, победа занесена в хроники, страна меняет порою даже название, послушно или в борьбе принимая имя своих покорителей. Но язык-домосед сопротивляется. Дома и стены помогают!
Бывает, что победители насаждают свой язык насильно. Меч против слова. Бывает, что язык бывших хозяев страны просто объявлен низким и презренным, считается присущим лишь низшим. Бывает, что за принятие нового языка следует ждать награды от победителей. По-всякому бывает в истории.
Есть в прошлом Англии дата, которую знают все британцы. Это 1066 год — дата битвы при Гастингсе, где войска нормандского герцога Вильгельма разбили армию англосаксонского короля Гаральда. Вильгельм имел некоторые права на английский престол и в первое время после победы пытался даже изобразить, что произошла лишь смена династии, что он истинный король англосаксов. Сейчас трудно судить, насколько долговременной, по планам Вильгетьма, должна была быть такая политика, направленная на примирение с местным населением. Она, во всяком случае, не удалась, потому что народ и уцелевшие саксонские феодалы продолжали бороться с новой властью. И тогда Вильгельм стал вести себя как правитель завоеванной земли.
Язык англичан тоже был для него теперь врагом. Этого врага оказалось труднее победить, чем Гаральда.
Но завоеватели и тут стремились к победе. И в стране надолго сложилась такая ситуация: знать говорила по-французски, простонародье — по-английски.
В вальтер-скоттовском «Айвенго», действие которого происходит в XII веке, шут Вамба говорит пастуху Гурту:
«— К утру свиньи все равно превратятся в норманнов, и притом к твоему же собственному удовольствию и облегчению.
— Как же так — свиньи, к моему удовольствию и облегчению, превратятся в норманнов? — спросил Гурт. — Ну-ка объясни.
— Ну как называются эти хрюкающие твари на четырех ногах? — спросил Вамба.
— Свиньи, дурак, свиньи, — отвечал пастух, — это всякому дураку известно.
— Правильно, «суайн» — саксонское слово. А вот как ты назовешь свинью, когда она зарезана, ободрана, рассечена на части и подвешена за ноги, как изменник?
— Порк, — отвечал свинопас.
— …А «порк», кажется, норманно-французское слово. Значит, пока свинья жива и за ней смотрит саксонский раб, то зовут ее по-саксонски; но она становится норманном, и ее называют «порк», как только она попадает в господский замок и является на пир знатных господ… Вот, например, старый наш олдермен бык: покуда его пасут такие рабы, как ты, он носит свою саксонскую кличку «оке», когда же он оказывается перед знатным господином, чтобы тот его отведал, бык становится пылким и любезным французским рыцарем Биф».
Проходит два века со времени вторжения нормандского герцога в Британию, но высокомерно удивляется некий благородный рыцарь пристрастию черни к английскому языку. Ведь язык этот — явное свидетельство низшего общественного положения.
Всякий, кто хочет подняться повыше, переходит на язык господ, только тогда открывается путь к карьере и общественному уважению, если считать обществом лишь аристократию. Но народ хранит верность родной речи, находя в ней опору своему духу. Это было единственно возможной в тогдашних условиях формой сопротивления угнетателям. Потерпело поражение войско со своими мечами и копьями. Но язык захватчиков был побежден языком завоеванного народа.
Триста лет продолжалось языковое разделение страны, постепенно сходя на нет. 1362 год — дата победы, которая была важнее победы Вильгельма при Гастингсе. Знать потерпела поражение в войне языков. Судопроизводство согласно королевскому указу следует теперь вести на английском языке, а не на французском, поскольку тот мало кому понятен. Тогда же было решено, что и в парламенте следует говорить по-английски. Вот когда Гаральд одержал победу над Вильгельмом, а Робин Гуд — над Ричардом Львиное Сердце и Джоном Безземельным, страна осталась верна языку Гаральда и Робина Гуда.
И вот один современный ученый составил любопытную таблицу. Он взял ровно тысячу наиболее популярных в английском языке слов французского происхождения и проверил, когда они пришли к англичанам.
Триста лет два языка звучали в одной стране рядом, причем французский пользовался еще и покровительством короля, считался благородным и изысканным, и все прочее. И за все это время, вплоть до 1350 года, его английский сосед принял из французского языка в свой состав только триста с небольшим слов, треть из тысячи. Остальные две трети пришли после «эмансипации» и полного восстановления репутации английской речи.