С другой стороны, гривна в 68,22 грамма оказывается точнехонько равна… 20 древнеримским динариям времен Нерона, каждый из которых весил 3,41 грамма. Случайное совпадение? Но ведь на Руси в то время, когда эта гривна применялась при расчетах, считали как раз двадцатками.
Римский динарий в 3,41 грамма чеканился в основном в I–III веках нашей эры. Разрыв во времени солиден. Но ведь, если мерить столетиями, расстояние от вавилонской мины до ратля еще больше… И снова прыжок во времени — рубль, чеканенный в самом начале царствования Ивана Грозного, еще в правление его матери, весил 68,22 грамма, снова повторяя и гривну, и двадцатку динариев, хотя, наверное, тогдашний «министр финансов» объяснил бы эту цифру совсем иначе, а о весе гривны и динария даже не знал ничего.
Так оказываются с естественной и поразительной простотой завязанными в один узел Вавилон и империя Карла Великого, Древний Рим и Русь…
Почему же так живучи традиции там, где они касаются денежных и весовых единиц, и почему эти единицы так легко переходят из одной страны в другую?
Деньги, любые деньги — свидетельство существования не просто торговли между людьми, но торговли между народами. Они возникали всегда и везде прежде всего как «международная валюта», если пользоваться современными терминами. И неважно, что именно служило деньгами, всеобщим эквивалентом, в каждой конкретной группе племен или государств: скот или меховые шкурки, раковины или куски металла. Все равно — деньги как всеобщий эквивалент всегда начинали употребляться прежде всего на границах между племенами, союзами племен или государствами.
Маркс писал:
«…процесс обмена товаров возникает первоначально не внутри первобытных общин, а там, где они кончаются, на их границах, в тех немногих пунктах, где они соприкасаются с другими общинами».
Очень скоро развитые общества выясняют, что удобнее всего использовать в качестве материала для денег металлы. А также, что измерить количество металла всего удобнее взвешиванием. Память об этом открытии запечатлена в имени немецкой марки и английского фунта. И ливры, которыми швырялись в тавернах бравые мушкетеры, тоже носили имя меры веса. У нас загадка названия рубля еще не решена, но зато разговорный гривенник — воспоминание о «гривенке серебра».
И тут с весовыми единицами происходит то же, что с денежными, они с самого начала оказываются, по сути, международными. Ведь взвешивают главным образом и прежде всего серебро и золото, играющие роль международных средств обмена.
На Руси, например, хлеб мерили караваями, зерно и муку измеряли по объему, весы требовались только для металла. Схожее положение с мерами на ранних этапах истории было и в других странах.
Единицы, скажем, длины почти в каждой стране возникали и существовали самостоятельно — все эти футы и локти, аршины и сажени не обязательно было согласовывать друг с другом. Поэтому очередной фараон, король или князь мог торжественно объявить своим подданным, что отныне они должны измерять длину по размеру его руки или ноги. Согласия соседних царей не требовалось. Проблема измерения длины была внутренним делом государства. А вот с весом, как видите, дело обстояло иначе. Тут требовалось «увязывать» и «согласовывать».
И фунт, он же иракский ратль, стал мерой, распространенной и в Европе, и в Азии, и в Африке. Меры веса путешествовали, оставляя большинство прочих единиц «сидеть дома». Впрочем… добрый русский средневековый четверик, мера сыпучих тел, равен древнеримскому амфореусу. И русская полосмина, выступавшая в том качестве, равна римскому же медимну. Это, видимо, свидетельство того, что хлеб Восточной Европы с древнейших времен был «экспортным товаром» и для его измерения тоже понадобились международные единицы.
Эту маленькую главку можно закончить, добавив еще совсем немного сведений о странствиях денег.
На Руси закончились скитания такого количества арабских, английских и германских средневековых монет (до XII века), что их гораздо больше в наших музеях, чем в коллекциях, собранных в странах, где эти монеты чеканились.
Вывод?
Во-первых, можно судить по этому обстоятельству о размахе международной торговли, которую вела Древняя Русь. Во-вторых, ясно, что контакты нашей Родины со странами мира уже в ту пору были широки и многообразны.
Торговля торговлей, а рядом с нею ведь шло взаимообогащение могучих культур. Старая формула «товар — деньги — товар» в жизни обрастает не только плотью вещей, ставших товарами. Вместе с вещами путешествуют связанные с ними представления. Часто материальные контакты перерастают в контакты духовные. Но тут мы от странствий самих вещей переходим уже к иным путешествиям.
ПОДДЕРЖИВАЯ ДРУГ ДРУГА
Таллинский этнограф Елизавета Владимировна Рихтер изучает, в частности, быт потомков русских староверов, поселившихся еще в XVIII веке у Чудского озера. Буквально на ее глазах в Причудье появился новый способ рыбной ловли. Привез его выходец из Приазовья, которого судьба забросила в эти места, женив на местной девушке.
Елизавета Владимировна была взволнована: она присутствовала при одном из тех событий, которые в других условиях и тысячи лет назад бывали подлинно историческими. Пришелец из одной местности учит жителей другой новым для них методам хозяйства… Сейчас такие «уроки» чаще всего планируются: с завода на завод, из колхоза в колхоз отправляются бригады для обмена опытом, специальные организации занимаются распространением новейших технических изобретений… Что говорить, XX век! Но этнографа случай на Чудском озере пленяет как раз своей незапланированностью, полуслучайностью, если можно так сказать, — короче говоря, теми чертами, которыми он напоминает древние путешествия технических идей и открытий.
Селения, области и целые страны получали взаимную выгоду при обмене хотя бы прикладными научно-техническими достижениями.
Каждая вещь, прибывшая в страну издалека, могла оказаться не только украшением или оружием, но и источником новых сведений. По-новому обработанный наконечник копья или незнакомый раньше серп для жатвы несли огромный информационный заряд. Когда примерно в 500 году до нашей эры изобрели ножницы для стрижки овец, путешествие этих ножниц по миру было сверхстремительным — овцы были почти всюду, а сделать ножницы по образцу в любом количестве мог каждый кузнец.
Всякий обмен вещами, по сути, содержал и обмен информацией. Зерно, полученное для еды в обмен на мясо или раковины, могло ведь превращаться в семена для посева. А случалось, что в путешествие отправлялась сама идея возможности возделать и засеять землю. В Китае главная культура — рис, в Вавилоне и Египте — пшеница, в Восточной Африке их место заняло просо… Очень вероятно, что успех соседей воодушевлял селекционеров древности на работу, причем они были достаточно разумны, чтобы заимствовать принцип земледелия, но не обязательно саму природу культурных растений.
Иногда то обстоятельство, что путешествовала именно идея изобретения, а не само оно в своем материальном воплощении, приносило неожиданно явную и прямую пользу. Европейцы соорудили первый свой компас позже китайцев, но сразу сумели сделать его гораздо более удобным для путешествий. Оно и естественно. В Китае использование компаса в качестве путеводителя было второстепенной областью его применения. Компас служил главным образом в магии — с его помощью ориентировали в нужном направлении могилу и фасад дворца, дом и храм, чему китайцы придавали чрезвычайно важное значение. Похоже, что европейцы получили через арабов самое общее описание прибора и рассказ о принципе его действия. И стали не копиистами, а сотворцами. Неверна оказалась поговорка, что лучше один раз видеть, чем сто раз услышать.
Знаменит древний китайский фарфор. Но не менее славен и европейский фарфор. А между тем его пришлось изобретать заново, потому что Китай отказался выдать секреты знаменитейшего из своих ремесел. И ведь изобрели! Искали нужные пески и глины, подбирали температуры в печах и режим остывания… Искали, зная, что цель в принципе достижима.
Люди учились друг у друга. Даже захваченное у врага копье с обработанным по-новому наконечником служило делу обучения. Даже стрела, унесенная в раненной ею руке, становилась предметом изучения.
Мы знаем случаи, когда найденная при раскопках посуда местная и по составу глины, и по способу обжига, а вот орнамент на ней чужой. Явное культурное заимствование.
Или другой пример. В девятом тысячелетии до нашей эры на территории Англии, Бельгии, Франции, Швейцарии и Южной Германии были в ходу гарпуны одного типа, с двумя рядами зубьев, мало того — всюду их украшали примерно одним и тем же орнаментом. На этой территории жили десятки, если не сотни, племен, каждое из которых мало что знало о большинстве других. Ни одно из этих племен явно не могло быть поставщиком гарпунов для всех остальных, для такого широкого обмена в ту пору еще не созрели экономические условия. Да и сами гарпуны почти всегда, очевидно, местного происхождения. Но наиболее удобная форма их была взята у «первооткрывателей» за образец ближними соседями, от тех перенята более дальними.
Медные и бронзовые вещи распространялись по миру в результате торговли. Десять или пятнадцать известных древних месторождений обеспечивали медью полмира — совсем то же положение, что сегодня с никелем или ниобием.
Мы дали целым эпохам имена бронзового и медного веков, но считаем, что главным материалом для орудий и в эти века еще оставался камень. Однако авторы книги «В поисках исчезнувших цивилизаций» считают нужным оговориться: «…медь — редкий и дорогой металл, медные вещи, даже сломанные, не бросали как бросали сломанный наконечник копья из кремня или кости, медь берегли так, как не берегли железо, которого было много везде. Вероятно, в эпоху бронзы найти на земле потерянную медную вещь было так же трудно, как и найти ее в наше время в грудах наваленного повсюду железного лома… Количественный анализ медных и бронзовых изделий не дает правильного представления о степени их распространенности. Качественный же анализ свидетельствует о несомненном и широком обмене».