Все это приключение было боем со всем светом, и сейчас, кажется, я мог подойти к главному сражению, которого все мы неизбежно достигаем в своей жизни — бою с самим собой. Иногда казалось, что мне можно было вечно воевать за правду против лжи. В какой-то момент личность была потеряна, и я превратился в концентрацию крика, битвы. Сейчас настал момент отвечать за свои поступки.
Глаза прищурились и стали вглядываться в линию, где заканчивалась земля и начиналось небо — тщетно. Они никак не могли родить какое-то транспортное средство, пускай хоть перекати-поле. По ветру можно было пускать самолеты. Я зашагал вперед по дороге, на юг, но теплее не стало. Я попытался проанализировать, как поступать в такой ситуации, но думать было холодно. Меня прилично проморозила Сибирь, но все предыдущие холода не шли ни в какое сравнение с сегодняшними. Наконец в голове проскочила первая ясная мысль: «Как же я задолбался мерзнуть!»
Через полчаса на горизонте замаячил признак жизни. Он разрастался и становился похожим на грузовик. Проблема была в том, что ехал он с той стороны, куда нужно было попасть мне. Грузовик был гружен серыми тюками, перемотанными веревками, лихо подпрыгивающими и чуть не вылетающими за борт. Когда он сравнялся со мной, водитель вышел и покачал головой, показывая в сторону, откуда я приехал. Я покачал головой и показал в ту сторону, в которую мне надо. Он покачал головой и достал бутылку. Мы выпили, и по телу растеклась горючая смесь, по градусу близкая скорее к этиловому спирту, чем к водке. Водитель хлопнул меня, тюки наклонились и поехали на север.
Жить стало явно бодрее, но не бесстрашно. Я решил не рыпаться и по старой традиции стал бегать вокруг рюкзака, громко крича: «Монгол, приди, монгол, приди!» Это помогало быть веселым, но на скорость передвижения влияло мало. Чтобы занять свой ум, я умножал трехзначные числа друг на друга и читал стихотворения Есенина. Даже солнце успело значительно пройтись по небу, а мне это все не удавалось.
Монголы называют свой край страной вечносинего неба, ведь, кроме него, ничто не постоянно: горы рассыпаются, реки пересыхают, а небо будет все время синим, поэтому нужно пожить то здесь, то там и дать земле отдохнуть. Край оказался все же благосклонен ко мне и пустил еще одну точку, которая на этот раз следовала с севера на юг. Понадобилась вечность, чтобы она приняла привычные очертания и стала походить на кабину фуры, двигающуюся строго на меня. Я радостно помахал ей, она в свою очередь проехала мимо. Мне никто не говорил, что такое случается в этих местах. Выждав еще минут пятнадцать, глаза заприметили новую точку, на этот раз более благосклонную. Описывать, сколько было радости в моих штанах, когда они наконец сели в фургон на место пассажира, смысла не имеет. Мы ехали по Монголии, но ощущение было такое, будто я застопил дирижабль до Лос-Анджелеса.
Меня высадили в населенном пункте, который показался мегаполисом — здесь уже придумали асфальтированные дороги и кирпичные здания. Дальнейшая судьба сложилась оптимистично: мое довольное лицо можно было встретить в дальнем углу салона солидного междугороднего автобуса с включенным телевизором и обедом от водителя. Пассажиры автобуса, видимо, не понимали, в какой стороне работает телевизор, и, перепутав меня с ним, постоянно с откровенным интересом смотрели в мой невинный уголок.
И вот я в Улан-Баторе. Первое, что захотелось сделать, — уехать подальше от холода. Мне надоело трясти костями, нет больше мочи гадать, удастся ли не сдохнуть в этот раз. Единственное, что хочется сделать, — оказаться там, где тепло. «Деньги китайцев — ближе к Китаю», — подумал я, прибыв на железнодорожный вокзал. Вся мелочь, настрелянная у байкальских китайцев, пошла в обмен на местные тугрики. На них удалось купить билет на вечерний поезд до города Баянтал на пути к китайской границе, что было, в целом, недурно.
Я побрел в квартиру в центре, адрес которой достался через знакомых из Улан-Удэ, чтобы помыться и поесть фиников. Свежему, как запах ромашки, мне было дозволено все. Например, бесплатно пробраться в буддийский монастырь Мэгжид Жанрайсиг Сум. Здесь на меня понимающе посмотрела огромная статуя Будды, будто заметила все проказы, я же покрутил десятки позолоченных колес, спицы которых символизировали всемирный путь к просветлению — в надежде, что и мне достанется хотя бы маленькая его капля. В соседнем монастыре монахи в оранжевых мантиях, рассевшись на скамейках, глубоко залипали в телефоны, тыкая в экраны друг друга.
Всегда приятно посидеть рядом с Буддой, но пора и путь на вокзал держать. Город, так и не успевший основательно встретить, провожал меня надписями, выведенными кириллцией с монгольским уклоном. У памятника группе Beatles, как и положено в любом ином городе, тусовалась местная продвинутая молодежь — в данном случае это были ребята в кепках, катающиеся на маленьких велосипедах «BMX». Они дружно разучивали трюк ванейти, пытаясь развернуться при прыжке на 180 градусов. Помня ореховскую школу, я одолжил у одного из них велик и сделал кривой банихоп барспин — поворот руля в воздухе, чем вызвал громкое одобрение толпы и направленные камеры телефонов. Как ни разъяснял я, что состав отходит через полчаса, желающие сфотографироваться были настойчивы.
Иными словами, мне снова пришлось догонять поезд, отбившись от монголов на велосипедах, как от татаро-монгольского ига. Как ни старался я прийти в какое-то место заранее, эта функция была по умолчанию недоступна. Тем не менее вагон тронулся со мной на борту. Он явно был российского происхождения, но адаптирован под местные широты. Билет на верхнюю полку в общем вагоне означал, что, помимо меня, на ней должны поселиться еще трое человек. Не найдя их в пределах зоны видимости, я как бегемот плюхнулся наверх, стараясь распластать тело по каждому доступному ангстрему пространства. Улан-Батор остался позади. Я наконец еду на юг. Послезавтра мы с Наташей договорились встретиться в центре Пекина, и я готов стопить любые попавшиеся транспортные средства, чтобы успеть.
За окном горы налетали на степи, а стада животных — на столбы электропередачи. Часом позже растопился закат. Он в прямом смысле этого слова горел, сверкал всеми имеющимися на этой планете красками огня, осени, одержимости. Он пел свою песню, словно провожал подальше из этих холодных краев, пока не истлел, оставив поблескивающие угольки, раскинутые по горам. Досмотрев представление, я уткнулся носом в стенку и провалился в надежный сон. На неизвестной станции вошел кто-то, деликатно извинился, сообщив, что какой-то белый человек занял его место на второй полке. Без лишних вопросов я перелез на третью полку для багажа, разгреб сумки и чемоданы, боком уместился между ними и укрыл себя спальником. Возможно, в это мгновение мне было позволено чувствовать себя местным владыкой, рассекающим хладь шпал, раскинутых по пустыни, лежа на верхней полке теплого поезда, но сделать это так и не удалось, потому что сон оказался крепче любых дозволенностей.
Наутро меня ждала радостная весть: мы прибыли на китайскую границу! Весь путь удалось проехать с билетом до города, который давно остался позади. Я пулей выметнулся из поезда и побежал по городу Замын-Ууд, не оглядываясь на проводников, достопримечательности, погоду и ничто иное, что мешало побыстрее оказаться у пограничного перехода. За километр до пропускного пункта начинала выстраиваться очередь из джипов, одинаковых, как взвод богатырей. Они стояли не вплотную, как на прошлой границе, но настолько ритмично, как клавиши на рояле, что заставляло задуматься, не десятерится ли в глазах. Проверять, имеется ли здесь пешеходный переход, я не стал, зато повторил известную процедуру стучания по всем подряд автомобилям. После восьмиста метров неудачных попыток нашелся монгол, согласившийся провезти через границу — помимо меня в его пятиместном автомобиле было еще семь человек. Захлопывая дверцу автомобиля, я очень надеялся, что навсегда захлопываю дверь в холод, или хотя бы расстаюсь с ним на время этого путешествия. Естественно, все мы ошибаемся.
Часть IV. Пекин — Шанхай
Глава 23. Как пересечь пустыню Гоби
— Охренеть, мы в Китае! Чуваки, это просто жесть! — кричал я монголам, китайцам и иным иностранцам, подпрыгивая и раскидывая руки в разные стороны. Круче могли быть только яйца. Толпа людей, только что пересекших границу, преспокойно стояла в стороне и поглядывала на меня как на мартышку в колесе. Плеер сразу же воспроизвел песню Johny Thunder — I’m Alive, а я скинул рюкзак на землю, упал на него и обнял, словно друга, которого не видел лет десять.
Здесь открывался другой мир. Всех забредших в Китай путников встречали фигуры огромных динозавров, которые исполняли над проезжей частью французский поцелуй. Дорога стала шире раза в три, и по ней туда-сюда двигалось все, что могло двигаться, — в основном это были вариации мопедов: с колясками, с прицепами, с одним колесом, с тремя колесами, с крытой крышей, с водителем, без водителя, с пятью курицами у руля и пятью пассажирами на заднем одноместном сиденье. Здесь каждый перемещался в два раза быстрее и перевозил на транспортном средстве или горбу что-то свое. На улицы завезли в три раза больше плиток и в пять раз больше мусора, чем в любой другой встреченный ранее город. Растительности вокруг было мало, живности, помимо китайцев, не наблюдалось вовсе.
Я решил сразу податься до выезда из города и там ловить попутку. Чтобы добраться до Пекина, оставался один день, семьсот километров и целая пустыня Гоби. Как только я немного отошел от границы, ко мне подбежал китаец и стал усиленно предлагать попробовать его превосходную еду. «Маней ноу!» — сообщил я ему пять раз, но заклинание не сработало. Он активно предлагал содержимое пакета, от одного вида которого было противно. Так, дискутируя, мы прошли с ним полквартала, пока не подбежал второй китаец, выкрикивающий: «Тенге! Даллар! Тюгрик! Юань!» Я хотел бы показать ему свой пустой кошелек, но кошелька у меня не было. Тем временем китайцы стали спорить, видимо, о том, чей клиент будет этот белый. «Пошли отсюда! Кыш!» — отмахивался белый человек от напасти, увиливая на соседнюю улицу.