Появление культей у женщин Китая объясняется иначе. Раса палачей не мыслит любовь без страдания. Покалеченная нога продолжает чувствовать боль в месте перелома. Одно лишь прикосновение к нему уже мучительно. Вот истинная суть обычая, возбуждающего любопытство, но исчезающего вместе с другими изощрениями. Чем больше Китай подражает нам, тем чаще отказывается от своих загадочных даров. Эротизм возвращает к европейской грубости.
Кулинарные рецепты и рецепты любви утрачиваются или превращаются в фольклор. Юной китайской новобрачной можно больше не бояться супружеских трудов, а ведь раньше в нужный момент она билась в конвульсиях и кричала от боли.
С чего начинается этикет, который от дома к дому, сверху донизу преображает все, что принято и не принято у народов?
Индусы и негры скорее умрут, чем разденутся догола перед врачом. Если английского офицера, который без одежды купается у берега реки, заметит вдруг местный житель, британец потеряет лицо, и ему придется покинуть индийские земли. Восточный хозяин открывает рот, чтобы в звуках выразить почтение гостю. Звуки другого рода — позор, после которого остается только смерть.
У майора Б*** молодой солдат-индус издает роковой звук во время учений. Вряд ли его услышал кто-нибудь из товарищей. Через час он покончил с собой в джунглях выстрелом из ружья.
Отец с шумом выпускает воздух, наклоняясь над колыбелью сына. Жена называет его «пердуном», и он вынужден покинуть деревню. Проходит двадцать лет. Он хочет увидеть сына. И возвращается в деревню тайком. Спрашивает... Его возмужавший сын стал солдатом индийской армии. Можно гордиться! Вот сын возвращается, а старая жена стоит на пороге дома. Отец забыл о прошлом; он подходит ближе. Жена его узнает. «Надо же, — кричит она сыну, — смотри-ка, пердун вернулся». Он бежит прочь и явиться вновь не посмеет.
Эти две истории были на самом деле. А вот сказка.
Принцесса любит сапожника. Ей запрещено его любить. Врачи уговаривают отца согласиться на свадьбу. Сапожника обучили манерам, и свадьба состоялась. Во время брачного пиршества сапожник также издает опасный звук. Он вскакивает из-за стола, бросается прочь и, прихватив кое-какую скотину, со всех ног бежит из дворца и из столицы. Пересекает поля, леса, деревни и оказывается в другом городе. Решает там поселиться, открывает мастерскую, женится, заводит детей.
Состарившись, он хочет вновь увидеть город своей принцессы. И как-то ночью, оставив семью, проделывает тот же путь, что и в прошлый раз, но в обратном направлении. Пересекает леса и поля. И наконец видит город, который новые памятники сделали неузнаваемым.
Он минует ворота. Идет вперед. Ему кажется, он узнал дворцовую площадь, но самого дворца нет. На его месте общественный сад и почта-телеграф.
Он подходит к нищенке, которой столько же лет, сколько ему. «Когда, — спрашивает, — разрушили дворец?»
Жестом показывая, что это было давно, она отвечает: «В год пуканья».
Ужасная история. Одно слово — и оказывается, что этот преступный звук изменил облик вещей и разделил их на то, что было «до» и «после» него. Прихотливый венец возложен на голову несчастного старика сапожника.
На Западе от такого промаха принцесса бы покраснела, а отец сказал бы: «Ну-ну!»
На Востоке обрушиваются стены и отмечаются вехи царствований.
Зачем ломают ноги, еще можно объяснить, но эта загадка — без ответа. Когда выясняется, откуда что взялось, нюансы перестают быть забавными. Непросвещенный турист, путешествующий по миру нашим способом, должен знать, что сталкивается с обычаями, в которых ни бельмеса не смыслит. Пусть зарубит это у себя на носу — глядишь, оробеет и лишится европейской бесцеремонности раз и навсегда. Чем бы он ни был озадачен, нельзя смеяться, улыбаться, нужно уважать знаки, теряющие декоративную наивность, едва наш разум проникает в их смысл.
ТРИ ЧАСА УТРА, 29 АПРЕЛЯ
«Кароа», разболтанная своими машинами до мозга костей, берет курс на Сингапур и, скользя на сияющем постаменте, расправляет два пенных крыла под беззвучные магниевые разрывы — проблески жары.
СИНГАПУР • ОДОМАШНЕННЫЕ ДЖУНГЛИ - СПОРТИВНАЯ ПОЛИТИКА • ТОЧНОСТЬ ГРАНДИОЗНЫХ ПЬЕС
Сингапур — это укрощенные, одомашненные джунгли. Повсюду выплескивается чудовищная сила их зарослей, становясь газонами, парками, цивилизованными растениями, полями орхидей. Это самый здоровый порт в Азии.
За исключением отдельных редких случаев малярии, здесь нет болезней. Игровые площадки, бейсбол, регби. Народ лежит на газонах у моря. Английская политика. Пока молодежь веселится, она не устраивает заговоры.
Французские миссии в Сингапуре оплачивает Англия. Там больше не говорят с учениками по-французски. Миссии хотят выжить. Англия защищает их как своих политических агентов.
Два модника в тюрбанах из накрахмаленного тюля поверх остроконечных золотых шапок. Один конец тюля спускается до пояса, другой устремляется вверх прожекторным лучом, муслиновой стрекозой, гордой кокардой. Сюртук, кальсоны из белого полотна, сиреневые кожаные туфли, тонкие усы, кольца, цепи, хлыст на английский манер под рукой.
Модники расхаживают вдоль витрин, что-то обсуждают, заходят, выходят обратно. Понятно, что выбор одежды, духов и прочий адонисизм — это таинство, предмет ежеминутных забот. «Наверное, это раджпуты, — заявляет Паспарту. — Они обманывают бедных женщин и предсказывают судьбу». Я восхищен оригинальной трактовкой, подсказанной Паспарту этими принцами тротуара. Раджапуты. Они и правда из этого великого племени (раджпутана), самого благородного в Индии? Их костюмы необычны? Общее безразличие подтверждает, что одеты они, как принято, с обозначением касты или провинции. Любая экстравагантность гардероба здесь подчинена правилам. Только где же до Индии я мог видеть таких молодчиков? В театре, черт возьми! Больше того — в спектакле «Вокруг света». Костюмы и мизансцены как нельзя точны, перед постановкой импресарио явно прокатились по всем городам.
Отель «Адельфи». Из комнаты, изрешеченной створчатыми дверьми и фрамугами, попадаешь в следующую, на открытом воздухе. А из комнаты на открытом воздухе — на большую знойную террасу. Терраса выводит к храму и факирам.
ПРИТОНЫ
«Отчаянность и бесстрашие — это хорошо. Но всему есть предел. Вы делаете ошибку. Поверьте опытному колонисту». Сколько я слышал этих малодушных советов псевдомудрых трусов, которые делают понимающий вид и говорят про свой опыт. У нас теперь тоже опыт. Мы пересекли весь мир. В каждом городе мы бесстрашно шли за нашими кули в тупики, где вздрагиваешь от чирканья спички, проходили по расшатанным лестницам, грязным дворам, проникали в какие-то лазы. Для объяснений хватало жестов. Иногда из-за этого случались недоразумения, попадались подозрительные гостиницы. Нам приводили китайских цып в сопровождении матрон... Недоразумение прояснилось — все смеются, и складывающаяся дружба крепнет с каждой секундой. Все притоны без исключения отличались гостеприимством, лучшие места — для гостей. Кто спал встает, уступает место и не жалуется, что разбудили. За сигарету готовы отдать душу.
Этой ночью на чердаке, где вокруг ламп собралось десятка два сотоварищей, сосед по циновке, вздрогнув, очнулся от сна и остолбенело уставился на наши бледные лица. За перегородками - пение трубок. Мне показалось, что издалека я заметил нас в зеркале, висящем на стене, но понял, что рама этого зеркала — открытое окно, за которым другие окна, другие лампы, другие курильщики.
Разумеется, здесь несложно было бы с нами разделаться. Даже полиция не отваживается совать нос в среду вроде той, в которой живут наши дворники, а торговец опиумом издает те же крики, что и плетельщик стульев.
Один раз атмосфера вокруг нас стала вдруг напряженной. Подозрительной. Какой-то тип, старая каналья в очках, настоящая кобра, попытался заморочить головы нашим парням. Я был в них уверен, но знал, что неверный жест может сбить их с толку, по-глупому толкнуть на преступление.
Следовало сохранять спокойствие, вести себя так, чтобы им стало стыдно. Проливной дождь. Атмосфера сразу разрядилась. Выходим, и наши парни, понурив головы, сами говорят, что больше мы в эту гостинцу не пойдем.
(Такие чердаки — это гостиницы, где они спят и курят на чертежных столах или под ними.)
НОВЫЙ МИР • ТЕАТРЫ • КУХНИ
В Сингапуре есть свой Луна-парк. Даже два. Французские друзья, чета Купо, ведут нас ужинать в самый старый. В «Нью Уорлд». Белых нет. Здесь расплетается заплетенный клубок рас, все рассаживаются по театрам. Китайский театр, малайский, магометанский, японский находятся так близко друг к другу, что музыка и реплики смешиваются. Почтительные молчаливые зрители никогда не аплодируют и внешне никак не выдают своих чувств. Сосредоточенные зрители (женщины, мужчины и дети, сидящие по разным рядам) и бесконечные постановки.
Когда они начинаются? Когда заканчиваются? Можно сыграть во все игры, испытав ловкость и удачу, обойти все балаганы, перепробовать любые кухни, и на каждой сцене будет разыгрываться сюжет, где персонажам приходится вести борьбу с обстоятельствами. Длинные монологи. Над шутками никто не смеется. В малайской пьесе борются солдаты, вожди, молодые военачальники, пираты с длинными бородами, вояки со штандартами в заплечных корзинах, боги реки, лагерей, храмов, могил, видения из сна за тюлевыми занавесами.
Я вхожу, когда враги атакуют молодого военачальника, стоящего на стуле за декорацией с красной шторой, которая символизирует его шатер. Солдат бросает в него бомбу на веревке. Тот ловит ее и тоже бросает. Внизу воины в устрашающих масках размахивают шестами с оранжевыми лоскутами на концах, изображая огонь. Рабочие сцены бьют в гонги. Половина лица молодого актера, играющего военачальника, покрыта зеленым гримом. Каждый раз, переходя из зеленого света в белый, освещение он переносит с собой.