Липавский, Саша Городовиков, Римма Савватеева и их товарищи.
Неудача! Оболочка лопнула, и зонд не достиг нужной высоты — начинай все с начала…
И снова, подгоняемые упреками и приказами, аэрологи снаряжали очередного «воздушного скитальца», снова его выпускали. На этот раз порядок. Теперь нужно быстро произвести первичную обработку, нанести данные на перфоленту и — бегом на ЭВМ! Раз — заработало запоминающее устройство, два — в сумасшедшей пляске запрыгали в машине светлячки, три — пошла бумажная простыня со многими сотнями цифр. Снова бегом — в радиорубку, где неистовствуют радисты, от которых центр настойчиво требует эти самые цифры, браня за уже пятиминутное опоздание.
А едва кончился цикл — наступает время для нового. Пора выпускать, почему не готовы? Не пообедали? Оболочки лопаются? Это не оправдание! Не-ме-длен-но выпускайте зонд!
И так — восемь раз в сутки.
Тысячи зондов летели над Атлантикой, пронизывая гущу атмосферы тропической области; они, как разведчики, засылаемые во вражеские тылы, передавали по радио бесценные сведения — и погибали.
Где-то на высотах тридцати с лишним километров гелий вырывался из оболочек, и зонды стремглав летели в океан…
Аэрологам, пожалуй, было труднее всего, но метеорологи и гидрологи тоже несли круглосуточные вахты, да и весь остальной научный состав забыл, что такое покой. Однако даже на фоне этой всеобщей вулканической активности поражала своим фанатизмом группа эстонских астрофизиков.
Эстонцы привезли на судно совсем немного приборов, что-то около двух тонн, и очень сожалели, что пришлось ограничиться таким жалким минимумом.
Весь рейс до начала эксперимента эти тонны приводились в порядок, размещались в разных помещениях и даже реконструировались руками великого механика Марта Тийслера. Но зато к первому дню дрейфа все оборудование было так отлажено, что эстонцы могли целиком отдаться чистой науке.
— Юло, — обратился я как-то к руководителю группы, — прошлой ночью я видел ваших ребят за работой, утром они носились от прибора к прибору, днем готовили перфоленты, вечером прокручивали их на ЭВМ. Когда вы, извините за бестактность, спите? Или это не предусмотрено научной программой?
— Откровенно говоря, не предусмотрено, — согласился Юло. — Видите ли, мы подсчитали: для того чтобы выполнить программу, нам необходимо восемь человек, а имеются в наличии пятеро. Значит, на каждого падает примерно двойная нагрузка — с учетом авралов и прочих работ по судну, не имеющих прямого отношения к нашей программе. Но вы не подумайте, мы спим — по графику. Вот, смотрите: через двадцать минут встает Андрес и ложится спать на два часа Херберт, после него отдыхает Олави, которого заменит Март.
— А вы?
— А я сплю сейчас, — улыбнулся Юло и, не давая мне рассыпаться в извинениях, добавил: — Не беспокойтесь, я привык.
Меня интриговало, что при таком сверхжестком режиме иные из этих одержимых тратили время на совершеннейшие пустяки. Так, Олави, а иногда Март с чрезвычайно деловым видом прогуливались по палубе с фотоаппаратом, то и дело щелкая затвором. Но потом я заметил в их действиях систему: фотографировали они не сцены рыбалки и даже не товарищей по плаванию, а лишь облачное небо, причем каждые десять минут.
— А мы вообще витаем в облаках, — отшутился Юло. — Ведь это так поэтично! Вот мы и слагаем коллективную поэму на основе, между прочим, и фотографий, которые делают Олави и Март.
— А название придумали? — поинтересовался я.
— Ну, примерно такое: «Радиационные поля атмосферы в тропиках в условиях переменной облачности». Доходчиво?
— Немножко длинновато, но эффектно. Читательский успех обеспечен. А теперь расскажите подробности.
Юло взглянул на часы, вычислил количество минут, которыми он может пожертвовать, и, избегая сложных для аудитории терминов, прочитал нижеследующую короткую лекцию: — Как известно, наша планета — это термодинамическая машина, которая преобразует поступающую к ней от Солнца энергию. Как, например, паровоз, только размером побольше и устройством посложнее. Познать законы распространения солнечной энергии, или, иначе говоря, радиации — задача необъятная, но в человеческих силах решить ее по частям. Наша группа давно занимается облачностью — самым изменчивым состоянием атмосферы. Значение облачности огромно, так как она — один из самых главных факторов регулирования климата на Земле. Мало облаков или нет их совсем — засуха, слишком много — проливные дожди. Проблема из проблем! До последнего времени науку интересовало в основном два состояния атмосферы: либо ясная погода, либо сплошная облачность. К изучению же переменной облачности теоретики только подходят. Это и есть наша тема. Но пока что мы проводили исследования только на материке, совместно с Институтом физики атмосферы в Москве и Украинским гидрометинститутом. А над морем, особенно в тропиках, где аккумулируется наибольшее количество радиации и атмосферные процессы исключительно мощны, исследования ведутся впервые. Пока все понятно?
— Как дважды два, — кивнул я. — Очень большим, важным делом занимаетесь. Помню, был я однажды на футболе — и вдруг переменная облачность. Промок до нитки.
— Тогда пойдемте дальше, — рассеянно произнес Юло. — Гм… ладно… На чем мы остановились?
— Промок до нитки, — напомнил я. — Пустяки, я выпил тогда горячего кофе и даже не кашлянул.
— Это очень, очень удачно, — задумчиво сказал Юло. — Значит, переменный футбол… то есть облачность…
Вскоре, однако, Юло восстановил нить повествования и продолжил: — Весь комплекс аппаратуры мы создали в своем институте и привезли с собой. При ее помощи мы измеряем потоки радиации, доходящие до уровня моря, общий радиационный баланс и яркость неба в конкретном направлении. Олави и Март, как вы уже, наверное, догадались, фотографируют не птичек, а облака. Кроме того, у нас есть специальный объектив, который дает возможность заснять весь небосвод. Называется этот прибор довольно необычно — «Рыбий глаз».
— Это уже было.
— Где? — удивился Юло.
— У Льва Кассиля, в «Кондуите и Швамбрании». Но не беспокойтесь, у него «Рыбий глаз» был не объектив, а директор гимназии.
— Понятно, — терпеливо сказал Юло. — Так на чем мы остано…
— На директоре гимназии. После революции его уволили за несоответствие с занимаемой должностью.
— Это очень интересно. — Юло взглянул на часы. — Вы расскажете о нем после, хорошо?.. Вернемся к нашим облакам. Ввиду того, что облачный покров очень непостоянен во времени и пространстве, нам необходимо получить как можно больше данных об изменении полей радиации. Это одна из важнейших составных частей нашей работы.
И, пожалуй, самая трудоемкая: установленная на судне аппаратура извлекает из атмосферы столько данных, что по старинке обработать их было бы просто невозможно. Все они в ходе измерительного процесса записываются на перфоленту и просчитываются на ЭВМ. Этим занимается Херберт Нийлиск, кандидат физико-математических наук и наш лучший специалист по электронно-вычислительным машинам.
Но, конечно, подлинный анализ материалов, добытых в Тропическом эксперименте, начнется по возвращении, и я надеюсь, что эта работа принесет Херберту ученую степень доктора, а Андресу Кууску — кандидата наук.
Чего, как говорится, и вам желаем.
В перекурах
Вспомнил про одного провинциала, который поразился, увидев на улицах Москвы средь бела дня толпы людей: «Когда же они работают?». Так и у нас: непосвященному могло бы показаться, что на судне — вечный праздник; с утра до вечера десятки людей загорают, играют в шахматы и волейбол, ловят рыбу. Не сразу поймешь, что состав этих праздных гуляк все время меняется: отдыхают свободные от вахты.
Мы грелись на солнышке — Василий Рещук, Валентин Лихачев и я. Операторы чутко прислушивались. В Тропэксе принимают участие не только суда, но и авиация, над нами уже не раз, едва не цепляя корабль за мачты, проносились самолеты, и поймать их в кадр стало для операторов делом профессиональной чести. Но появлялись самолеты всегда неожиданно и на огромной скорости пролетали в ста метрах над водой.
В международном авиаотряде, который базировался в Дакаре, были и два наших «ИЛ-18».
— Кажется, летит! — предупредил Вася. Мы замерли. Был слышен какой-то отдаленный гул.
— Пылесос в коридоре работает, — догадался Валентин. — Отбой!
Мы лежали, обсуждая план действий; впервые у нас возникла общность интересов. Нужно нажать на все педали и во что бы то ни стало получить разрешение полетать.
— Заснять бы кусок Африки и океан с высоты ста метров! — размечтался Валентин.
— Редкая возможность, — сдержанно согласился Вася.
— Грош нам цена, если не добьемся!
— Опасный полет, наверное, — забросил я удочку.
— Опасный? — фыркнул Валентин, — Ха! Помнишь вулкан, Вася?
Этого я и добивался: Валентин буквально набит всякими интересными историями.
— Мы с Васей снимали вулкан из Ключевской системы, — начал он. — Весь в дыму, из кратера валит пар, дышать нечем, да еще какая-то дрянь вылетает, вроде камней, а высота-около двух километров, пока дошли — чуть концы не отдали. Дантов ад! А на дне этого ада, в кратере — озеро из чистой соляной кислоты! Ломаем голову, как бы получше все заснять и не угодить при этом в преисподнюю, а тут, как назло, вертится под ногами и дает ценные указания приехавший из Москвы режиссер. Наконец, один из нашей группы догадался, сказал; «Икс Иксыч, здесь все-таки опасно, камнем зашибить может. Мы то что, а вы человек очень нужный стране. Возвращайтесь!» Тот страшно обрадовался, но сделал встревоженную мину: «А вы без меня справитесь?» Тут Вася напустил на себя озабоченность, выдержал паузу по системе Станиславского и ответил: «Тяжело будет, Икс Иксыч, но справимся!»… Но вулкан — пустяки. Снимали мы как-то с вертолета траулер. Все шло нормально, рыбаки на палубе позировали, и вдруг — то ли завихрение, то ли с мотором что-то произошло, но вертолет начал падать. Всех с палубы как метлой смело, а режиссер кричит: «Давай новую кассету!» Он и н