Да, обида эта сопровождала подспудно Андрея Курбского всю его сознательную жизнь, но изменить что-либо в сложившемся положении служилого князя он не мог, да и не пытался это сделать. Он утешал себя тем, что усердие его искреннее, не по принуждению, и служит он не полукровке мамаевскому, врагу отечества, а на благо России.
И вот теперь князю надо было делать выбор: либо Россия, либо собственная жизнь. Князь метался душой. Он не находил покоя ни днём ни ночью, определиться же окончательно никак не мог. Подстёгивали к измене и побеги славных воевод и князей. Один за другим бежали они в Польшу от злодейств Ивановых: первым бежал князь Вишневецкий, которого за ревностную службу России Иван Грозный едва не отравил, следом — братья Андрей и Таврило Черкасские. Большее влияние оказали тут и арест Алексея Адашева, и ссылка Сильвестра на Соловки, и, наконец, казнь Даниила Адашева. А он — первый помощник и друг князя.
Совсем не ко времени пришлось и позорное поражение Петра Шуйского под Оршей.
Король Сигизмунд с большим опозданием, когда уже Тевтонский орден «приказал долго жить», начал войну с Россией. Иван Грозный не замедлил с ответом: из Полоцка выступил полк князя Петра Шуйского, из Вязьмы — полки князей Серебряных-Оболенских. Их задача: соединившись под Оршей, действовать уже по плану всей армии, вступившей в войну с Польшей и Литвой. Но полк Петра Шуйского был разбит польским воеводой Николаем Радзивилом. С лучшими полками королевскими и литовскими он встал близ Витебска, имел хорошую разведку и проведал, что полк князя Петра Шуйского идёт без должного охранения, в полной беспечности. Как упустить преподнесённый на блюде случай? Устроил засады на лесных дорогах близ Орши и наголову разбил русский полк. Сам Пётр Шуйский погиб. Пали два брата — Семён и Фёдор Полецкие, пленены князья Овчина-Плещеев и Иван Ослябин. Остатки полка бежали в Полоцк, оставив неприятелю весь обоз и весь огневой наряд.
Вроде бы вины главного воеводы рати князя Андрея Курбского в том поражении не было (полки ещё не перешли под его руку), но для Ивана Грозного, решившего расправиться с одним из авторитетнейших друзей Адашевых, вполне мог сгодиться и этот надуманный предлог. И царь пошёл на это. Послал к Курбскому емцов[31].
Но то ли емцы не очень спешили, то ли друзья послали вестника, который не жалея коней, опередил палачей, только у Курбского осталась в запасе ночь, чтобы принять окончательное решение — он выбрал жизнь, пусть даже без чести. А раз так, следовало поспешить. Пока готовили к быстрой дороге коней и упаковывали вьюки с частью драгоценностей (жену не оставишь без средств), нужно поговорить с ней. «А если она не согласится отпустить?»
Ответа на этот тревожный вопрос князь не находил. Ответит на него сама жена, юная летами, пригожая лицом и станом. Каково будет ей в монастыре?
— Что с тобой? — поняв его возбуждённое состояние, она спросила, прильнув к супругу.
— Я перед выбором: бежать к Сигизмунду или положить голову на плаху. Как ты рассудишь, то я и выберу.
— Милый мой князь, буду я счастливой только тогда, когда буду знать, что ты жив и здоров. Я не перестану до конца дней своих в монастырской келье молиться о твоём благополучии.
Курбский нежно поцеловал жену. Теперь все терзания позади.
Не сомневался Курбский ни на миг, что король примет его с распростёртыми объятиями и не оставит без дел. И действительно, Сигизмунд обласкал столь знатного воеводу, предоставив ему Кревскую старостию, десять сел с четырьмя тысячами десятин земли в Литве, город Ковель с замком и двадцать восемь селений на Волыни. Король посчитал, что такими дарами возмещает потерю Курбского, понесённую вследствии бегства князя с родины. Хотя это было далеко не так, всё же жизнь Курбского материально была обеспечена добротно.
И ещё Сигизмунд ввёл князя в Королевскую раду.
Побег очередного боярина в стан вражеский — ничего вроде бы из рук выходящего? Не он первый, не он последний. Однако побег Курбского стал шумным политическим, как бы мы теперь назвали, событием. Об этом в первую очередь позаботились сам беглец, его сторонники в Москве и его новые хозяева в Польше. Князя подтолкнули на письменное оправдание своего побега. Публичное оправдание.
Первое послание Курбского — короткое, весьма, однако же, ядовитое. Его можно воспроизвести полностью.
«Царю, некогда светлому, от Бога прославленному — ныне же, по грехам нашим, омрачённому адскою злобою в сердце, прокажённому в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай! В смятении горести сердечной скажу мало, но истину. Почто различными муками истерзал ты Сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролил во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к царю и отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии предстатели отечества? Не ими ли разорены Батыевы царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взят ы твердыни германские в честь твоего имени? И что же воздаёшь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия Вышнего для царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости: ещё душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святое — Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей и в делах, и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам её, и не ведаю греха моего перед тобою. Я водил полки твои, и никогда не обращал хребта их к неприятелю: слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся: Богу всё известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление святых и праотца моего, князя Фёдора Ярославского... Мы расстались с тобой навеки: не увидишь лица моего до дня Суда Страшного. Но слёзы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мёртвых: убитые тобою живы для Всевышнего: они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! — Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области короля Сигизмунда, государя моего, от коего с Божиею помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях»[32].
Послание это Ивану Грозному якобы вручил верный слуга Курбского Василий Шибанов. Об этом будто бы имевшем место историческом факте даже написан рассказ, в котором утверждается, что Иван Грозный приказал Шибанову читать послание, а выслушав его, якобы велел пытать, но Шибанов выдержал все пытки, не назвав ни одного сообщника Курбского. Картина, отобразившая то событие, красочна: царь слушает посланца Курбского, опираясь на посох, наконечником которого он, как живописует рассказчик, пригвоздил к полу ногу Шибанову. Кстати, нашёлся, значительно позднее, ловкий издатель по фамилии Шибанов, который эту картину сделал гербом своего издательства и, как утверждали современники, изрядно на этом разбогател.
В действительности эта история всего лишь спекулятивная легенда. Шибанов не бежал с Курбским в Польшу. Он, как и несколько других слуг князя, был схвачен задолго до появления первого послания перебежчика и окован. Одно достоверно: Василий Шибанов даже на лобном месте не отрёкся от своего господина.
Иван Грозный мог бы не ответить Курбскому, но он тоже увидел возможность публично оправдать свою жестокость через обвинение бежавшего слуги государева.
«Во имя Бога всемогущего, Того, Кем живём и движемся, Кем цари царствуют и Сильные глаголют, смиренный христианский ответ бывшему российскому боярину нашему советнику и воеводе, князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему быть ярославским владыкою... Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого владыки, и наследовать венец Мученика? Что жизнь, что богатство и слава мира сего? Суета и тень: блажен, кто смертию приобретает душевное спасение! Устыдися раба своего, Шибанова: он сохранил благочестие пред царём и народом; дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих: ибо они клялися великому моему деду служить нам верно со всем их потомством. Я читал и разумел твоё писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных! Я иногда наказывал тебя за вины, но всегда легко, и с любовию; а жаловал примерно. Ты в юных летах был воеводою и советником царским; имел все почести и богатство. Вспомни отца своего: он служил в боярах у князя Михаила Кубенского! Хвалишься пролитием крови своей в битвах: но ты единственно платил долг отечеству. И велика ли слава твоих подвигов? Когда хан бежал от Тулы, вы пировали на обеде у князя Григория Темкина и дали неприятелю время уйти восвояси. Вы были под Невлем с 15 000 и не умели разбить четырёх тысяч литовцев. Говоришь о царствах Батыевых, будто бы вами покорённых: разумеешь Казанское (ибо милость твоя не видала Астрахани): но чего нам стоило вести вас к победе? Сами идти не желая, вы безумными словами и в других охлаждали ревность к воинской славе. Когда буря истребила под Казанью суда наши с запасом, вы хотели бежать малодушно — и безвременно требовали решительной битвы, чтобы возвратиться в домы победителями или побеждёнными, но только скорее. Когда Бог даровал нам город, что вы делали? Грабили! А Ливониею можете ли хвалиться? Ты жил праздно во Пскове, и мы семь раз писали к тебе, писали к князю Петру Шуйскому: идите на немцев! Вы с малым числом людей взяли тогда более пятидесяти городов; но своим ли умом и мужеством? Нет, только исполнением, хотя и ленивым, нашего распоряжения. Что ж вы сделали после с своим мудрым начальником Алексеем Адашевым, имея у себя войско многочисленное? Едва могли взять Феллин: ушли от Пайды (Вейсенштейна)! Если бы не ваша строптивость, то Ливония давно бы вся принадлежала России. Вы побеждали невольно, действуя как рабы, единственно силою понуждения. Вы, говорите, проливали за нас кровь свою: мы же проливали пот и слёзы от вашего неповиновения. Что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили сёла и града там, где витали дикие звери. Горе дому, коим владеет жена, горе царству, коим владеют многие! Кесарь Август повелевал вселенною, ибо не делился ни с кем властию: Византия пала, когда цари начали слушаться эпархов, синклитов и попов, братьев вашего Сильвестра... Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим Сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божьих: сильные, добродетельные здравствуют и служат нам. Казним одних изменников — и где же щадят их? Константин Великий не пощадил и сына своего; а предок ваш, святый князь Феодор Ростиславич, сколько убил христиан в Смоленске? Много опал, горестных для моего сердца; но ещё более измен гнусных, везде и всем известных. Спроси у купцов чужеземных, приезжающих в наше государство: они скажут тебе, что твои предстатели суть злодеи уличённые, коих не мож