Кхал’ак и Вол’джин провели время с пользой, обсуждая дальнейшее завоевание Пандарии. Решение воздержаться от гоблинских пушек при взятии Цзоучина принадлежало ей. Вилнак’дор не согласился и приказал пользоваться для вторжения пушками и порохом. Зандаларке это казалось признаком слабости, но могу умело пользовались артиллерией в прошлом, так что ее повелитель сказал, что применит пушки только ради того, чтобы угодить союзникам.
Могу, как оказалось, не только витали в облаках с тех пор, как пала их империи. Кхал’ак считала, что они сделали мало полезного, но, несмотря на неорганизованность, хотя бы размножались. Войска зандаларов поддержат войска могу при захвате сердца Пандарии, после чего, как, видимо, верили могу, все волшебным образом вернется на круги своя, как фигуры дзихуи для новой игры.
Кхал’ак полагала, что зандалары будут защищать владения могу, пока те не смогут сами о себе позаботиться. Затем они ударят по Альянсу или Орде, уничтожив их раньше, чем сокрушат вторую фракцию. Богомолы на западе всегда были проблемой, их приберегут напоследок. Затем империя могу воспользуется магией для поддержки зандаларов, когда те начнут отвоевывать Калимдор и вторую половину расколотого континента.
Наутро они снова выдвинулись, на этот раз совсем рано. Ночные празднества во дворце Могу’шан были тихими, так что все встали рано из страха, что любое промедление рассердит генерала Као. Вол’джину позволили оседлать ящера – с золотыми цепями на руках, у всех на обозрении. Чэнь, Куо, Тиратан и другие пленники ехали на повозках. Вол’джин их почти не видел, пока они не добрались до Цзоучина, где их погрузили на маленький кораблик и разместили в запертой каюте под палубой.
Его три товарища, грязные с дороги и окровавленные от измывательств, тем не менее улыбнулись, когда Вол’джин, пригнувшись, вошел через узкий люк. Чэнь даже хлопнул в ладоши:
– Это в твоем духе – быть пленником, но при этом в золотых цепях.
– Это все равно цепи, – Вол’джин поклонился Куо. – Сочувствую утрате братьев.
Монах ответил на поклон:
– Я рад их отваге.
Тиратан смерил Вол’джина взглядом.
– Кто эта женщина? Почему?.. – начал он.
– У нас еще будет время это обсудить, но сейчас у меня вопрос, друг мой. Отвечай правду. Это важно.
Бывший охотник кивнул:
– Спрашивай.
– Чэнь рассказал тебе, что я сказал освобожденному человеку?
– Что я мертв. Что ты меня убил? Да, – Тиратан слабо улыбнулся. – Приятно знать, что меня убил не меньше чем элитный воин Орды. Но не на этот вопрос ты хотел услышать мой ответ.
– Нет, – Вол’джин нахмурился. – Человек желал знать, где ты. Страшился и надеялся. Он хотел, чтобы ты был жив и дышал, чтобы именно ты спас его. И он пришел в ужас от того, что ты мертв. Почему?
Тиратан ненадолго замолк, ковыряя грязный ноготь. Он не поднял глаз, даже когда начал говорить:
– Ты побывал в моей шкуре в Сердце Змеи, когда меня коснулась энергия Ша Сомнения. Ты видел человека, который отдал мне приказ. Человек, которого ты спас, – это Морелан Ванист, его племянник. Мой отец тоже был его охотником, как и его отец, и мы всегда находились в услужении семьи Ванистов. Болтен Ванист, мой лорд, – тщеславный человек, а его супруга – коварная старая карга. Вот почему он так полезен для Штормграда: если где-то идет кампания, он только рад к ней присоединиться, чтобы убраться от жены. Хотя Болтен и сам известный манипулятор. У него всего три дочери, каждая – замужем за амбициозным человеком, которому обещаны владения тестя, если они ему угодят. И все же, когда он уезжает, регентом становится Морелан.
Вол’джин наблюдал, как на лице человека меняются эмоции. При словах о служении семьи ярко светилась гордость, но ее тут же проглотило отвращение к семейным перипетиям его повелителя. Тиратан явно служил, как мог, но такому лорду, как Болтен Ванист, невозможно полностью угодить или доверять. Прямо как Гаррошу.
– Любого другого Ша Сомнения разорвал бы на клочки. Они бы усомнились, достойны ли жить. Они бы в мгновение ока погубили себя, не в силах принять решение, потому что ша убедил бы их, что любой выбор – неверный. Прямо как мул между двумя равно аппетитными стогами сена, они бы умерли с голоду посреди изобилия просто потому, что не могли бы принять решения. – Человек наконец поднял глаза – усталость опустила его плечи и отпечатала возраст на лице. – Для меня Ша Сомнения стал свечой во тьме жизни. Я сомневался во всех и в тот миг узрел истину всего.
Вол’джин поощряющее кивнул, но хранил молчание.
– У меня есть дочь, четырех лет от роду. В последний раз, когда я был дома, она хотела рассказать мне сказку перед сном. Она рассказала о пастушке, которой нужно было справиться со злым охотником, для чего она обратилась за помощью к доброму волку. Я узнал сказку и мысленно объяснил себе эту смену ролей влиянием некоторых гилнейских беженцев, поселившихся в нашем городе. Но, когда меня коснулся ша, я узрел истину.
Моя жена была этой пастушкой – такой доброй и нежной, такой невинной и любящей. Как ни странно, я встретил ее, когда охотился на стаю волков, выслеживающих ее стадо. Не знаю, что она увидела во мне. Для меня же она была совершенством. Я ухаживал за ней и завоевал ее сердце. Она – величайшая победа в моей жизни.
К сожалению, я убийца. Я убиваю, чтобы прокормить семью. Убиваю, чтобы сберечь страну. Я ничего не созидаю, только уничтожаю. Это снедало ее душу. Это ее устрашало – знание, что если убийство дается мне так легко, значит, я могу убить кого угодно. Моя жизнь и все то, что у меня было, мало-помалу питалось ее жизнелюбием. – Человек покачал головой. – А правда, друзья мои, в том, что она права. В мое отсутствие, пока я исполнял свой долг, она сблизилась с Мореланом. Его жена умерла много лет назад при родах. Его сын дружит с моими детьми. Моя жена за ним присматривала. Я ничего не подозревал или, быть может, ничего не хотел видеть, потому что, если бы видел, понял бы, что он лучший отец для моих детей и лучший муж для моей жены, чем я сам.
Тиратан покусал нижнюю губу.
– Когда я его увидел, то понял, что Морелан решил, услышав о моей смерти, тоже доказать свою храбрость. И он пришел в Пандарию, а дядя воспользовался им, словно фигурой на доске. Его побег докажет все, что нужно доказать. Он станет героем. Он отправится домой и будет с семьей.
– Но это твоя семья, – Вол’джин изучил лицо человека. – Ты их еще любишь?
– Всей душой, – человек провел руками по лицу. – Мысль, что я никогда их больше не увижу, постепенно меня убивает.
– И все же ради них ты готов отказаться от своего счастья?
– Все, что я делал, я делал, чтобы им жилось лучше, – Тиратан поднял взгляд. – И это наверняка к лучшему. Отчасти я стрелял лучше, чем обычно, чтобы Морелан понял, что это я. Убийство – мое дело, Вол’джин, и делаю я его хорошо. Достаточно хорошо, чтобы убить даже свою семью.
– Ты принял очень сложное решение.
– Я сомневаюсь в нем каждый день, но не передумаю, – зеленые глаза Тиратана сузились. – К чему эти расспросы?
– Мне тоже предстоит очень сложное решение. Похожее на твое, но куда большего масштаба. – Тролль тяжело вздохнул. – Что бы я ни выбрал, страны истекут кровью и погибнут многие.
Доказав, что они друзья лучше, чем, как считал Вол’джин, он заслуживает, три товарища смирились с тем, что тролль поделится с ними тайной, когда будет готов.
«Они верят, что я приму правильное решение. И я его приму. И отвечу за последствия. Но отвечу не один».
Команда зандаларов с удовольствием пытала Вол’джина, но в пределах разумного. Четырех пленников прилично кормили – из одного котла, но сперва подавали еду двум пандаренам и человеку. Вол’джину доставались объедки – жалкие, пригоревшие ко дну котелка и остывшие к моменту, когда наставала его очередь. Если его друзья отказывались, не ел никто, так что Вол’джин советовал им не спорить.
Точно так же их выводили в полдень на палубу, глотнуть свежего воздуха, тогда как его сажали на носу до рассвета, чтобы он промок от набегающих волн. Вол’джин терпел невольное купание и ожесточенный ветер без жалоб, втайне радуясь, что время, потраченное на привыкание к стылому монастырю, окупилось сполна.
Помогало и то, что, пока он там стоял, сами зандалары прятались в местах посуше и потеплее.
Вол’джин оказался на палубе, когда корабль прибыл к Острову Грома. Портовые строения казались новее всего остального и отличались признаками зандаларской архитектуры. Слева воины носили на склады порох и другие припасы. Он не знал, пусты приземистые здания или полны, но даже наполовину заполненные, они могли бы хорошо снабжать армию долгое время. Вол’джин подозревал, что раз пленники прибыли с генералом Као, значит припасы разгружают только для того, чтобы перенести на корабли для отправки в Цзоучин.
Как только судно причалило, четырех пленников начали подталкивать по трапу к телеге с быками. Это была не более чем повозка для сена, но на нее накинули парусину, чтобы пленники лежали вместе в душной темноте. В полотне нашлись протертые участки, которые можно было расширить большим пальцем до дыр. Вол’джин и остальные изучали остров, пока повозка ехала по дорогам, вымощенным камнем – по большей части битым, а не целым.
К своей досаде, Вол’джин видел слишком мало, но и это «мало» рассказало ему слишком многое. Учитывая, что тролль находился на палубе, когда они прибыли, снаружи должно было быть утро. Вместо этого казалось, что на улице час ночи, а единственное толковое освещение давали проблески молний. Их свет озарял сырой болотистый пейзаж, где на каждой сухой кочке находился армейский шатер или павильон. По пути Вол’джин сумел разглядеть некоторые штандарты, и обнаружил, что их больше, чем ему бы хотелось.
Возможно, это был нарочитый фарс зандаларов – расставить столько палаток вдоль маршрута телеги, – но Вол’джин в этом сомневался. Зандаларам бы не пришла в голову идея о таком обмане. Они бы никогда не поверили, что враг, забравшийся так далеко, сможет сбежать с дезинформацией, и не допустили, что какой-либо враг может против них устоять. Обман при таких условиях был бы просто недостойной тратой времени.