– Есть. Правда, – Вол’джин закрыл на миг глаза.
«Если этот Тажань Чжу желает, чтобы я узнал о пандаренах и их обычаях, он будет узнавать обо мне. Как и я – о нем».
– Настоятель думает, что ты – Тушуй, более взвешенный и устойчивый. Я много ему о тебе рассказывал, и я тоже так думаю. Тушуй – не та черта, которую он часто видел в Орде. Он желает понять, почему ты отличаешься от остальных. Но поэтому хочет, чтобы и ты узнал о жизни пандаренов. Некоторые наши понятия, наши обычаи. Не так, чтобы ты был как тролли, которые отправляются на Громовой Утес и становятся синими тауренами. Он только хотел бы, чтобы ты понимал эту жизнь.
Вол’джин снова открыл глаза и кивнул. Затем уловил заминку в речи Чэня.
– Что?
Чэнь отвел взгляд, нервно постукивая кончиками сложенных вместе пальцев.
– Видишь ли, Тушуй уравновешивается Хоцзинем. Это более импульсивная философия – «сперва убей, потом разбирайся в шкурах». Как Гаррош, когда решил убить тебя. Очень похоже на поведение Орды в последнее время. Не в характере Альянса.
– И?
– Сейчас баланс соблюден. Тажань Чжу говорил со мной о воде, якорях, кораблях и прочем. Очень сложно, даже если не вспоминать про команды. Но самое важное тут – баланс. Ему очень нравится баланс, и, видишь ли, пока не прибыл ты, их баланс был нарушен.
Вол’джин, несмотря на то, чего ему это стоило, выгнул бровь.
– Ну… – Чэнь оглянулся через плечо на пустую постель. – Где-то за месяц до того, как обнаружить тебя, я нашел скитальца с тяжелой раной и сломанной ногой. Нашел и тоже принес его сюда. У него была перед тобой фора, но тролли оправляются быстрей. И дело в том, что господин Тажань Чжу поручает тебя его уходу.
Мысли Вол’джина словно ударило молнией, и, несмотря на слабость, он попытался вскочить.
– Нет!
Чэнь прижал тролля к постели обеими лапами.
– Нет-нет, ты не понимаешь. Он здесь под теми же ограничениями, что и ты. Он не… Я знаю, что ты его не боишься, Вол’джин. Господин Тажань Чжу надеется, что, помогая исцелиться тебе, этот человек исцелится сам. Таков наш обычай, друг мой. Восстанови баланс – и ускоришь лечение.
Хоть лапы Чэня оставались мягкими, а сила – ненавязчивой, Вол’джин не мог с ним бороться. На миг у него возникла мысль, что монахи специально проследили, чтобы тролль оставался слабым – с помощью зелья, которое ему давали. Однако это означало бы, что Чэнь с ними в заговоре, а тот никогда бы на это не пошел.
Вол’джин силой прогнал гнев и позволил вместе с ним уйти досаде. Господин Тажань Чжу хотел изучить не только тролля, но и его отношения с человеком. Вол’джин легко бы мог пересказать длинную историю отношений троллей и людей, и почему в истории этой бурлила ненависть. Вол’джин убил столько людей, что даже не трудился вести им счет. Сон он от этого не потерял – более того, спалось после убийств еще лучше. И он готов был спорить, что находящийся в монастыре человек думает примерно так же.
Тролль осознал, что, хотя Тажань Чжу мог быть знаком с этой историей, сведения могло подпортить предубеждение рассказчиков. Поместив вместе тролля и человека, настоятель сможет наблюдать, учиться и делать собственные выводы.
«Мудрый выбор, думаю я».
Вол’джин напомнил себе: о чем бы Чэнь ни рассказывал господину Тажаню Чжу, для монаха-пандарена он просто тролль. Несомненно, родословная человека тоже не имела большого значения. Неважно, кто они такие – важно то, как они будут реагировать друг на друга. Вот что хотел знать пандарен. Это знание и понимание, что такими сведениями тоже можно управлять, давало Вол’джину определенную силу.
Он поднял взгляд на Чэня.
– Ты. Одобряешь?
Глаза Чэня расширились от удивления; затем он улыбнулся.
– Так будет лучше и для тебя, и для него – для Тиратана. Туманы издавна скрывали Пандарию. Вас двоих объединяет то, что никогда не будет доступно пандарену. Сейчас вам это пойдет на пользу.
– Чтобы. Убить. Потом.
Чэнь нахмурился.
– Вероятно. Он рад этому не больше тебя, но будет терпеть, чтобы остаться здесь.
Вол’джин склонил голову.
– Имя?
– Тиратан Кхорт. Ты его не знаешь. Он не так возвысился в Альянсе, как ты – в Орде. Но он был важным человеком, главой сил Альянса здесь. И его раны нанесены не убийцами короля. Я только знаю, что он пострадал в битве, помогая Пандарии. Вот почему господин Тажань Чжу согласился его принять. Человека тяготит великая печаль, которую ничто не может унять.
– Даже. Выпивка?
Пандарен покачал головой, устремившись взглядом в даль.
– Он пьет, и немало, но никогда не напивается до потери сознания. Становится лишь совсем тихим и очень наблюдательным. Это еще одна ваша общая черта.
– Тушуй. Нет?
Чэнь откинул голову назад и захохотал.
– Они искромсали твое тело, но не смогли ранить разум. Да, это похоже на Тушуй – с перекошенным балансом. Но каждый день – каждый день, когда он может встать на костыли, – Тиратан выходит, чтобы подняться на гору. Очень в духе Хоцзинь. А потом останавливается. Сто ярдов, двести, – и возвращается опустошенный. Не физически, но морально. Очень в духе Хоцзинь.
«Весьма любопытно. Интересно, почему…» – Вол’джин прервал размышления и слабо кивнул Чэню.
– Очень. Хорошо. Друг.
– Может, ты сможешь найти ответ.
«Значит, мне придется терпеть человека, будучи тем, кем меня все хотят видеть, – Вол’джин медленно выдохнул и позволил голове опуститься на подушки. – И пока что я буду принадлежать к этим всем».
5
Монахи не требовали, чтобы Вол’джин позволил человеку себя лечить, ибо тролль этого бы не потерпел. Он не чувствовал враждебности в той настойчивой расторопности, с которой пандарены его мыли, перевязывали раны, меняли белье и кормили. Лишь отметил, что монахи присматривали за ним по очереди в течение суток, после чего уходили на два дня и только потом возвращались к своим обязанностям. После трех дней заботы о нем они исчезали совсем и больше не появлялись у его постели.
Тажаня Чжу он замечал лишь изредка, но был уверен: старый монах наблюдает за ним издали гораздо чаще, чем видит Вол’джин, да и видит он его только тогда, когда этого хочет сам настоятель. Вол’джину казалось, что народ Пандарии очень похож на свой мир – все окутаны туманом, не скрывающим лишь малую часть. Хотя эту же черту можно было заметить и в Чэне, в сравнении с изощренной сложностью монахов хмелевар казался воплощением ясного дня.
Так Вол’джин проводил много времени, наблюдая и решая, что открыть о себе. Его горло зажило, но из-за рубца говорить было трудно и немного больно. Хотя пандарены могли этого и не замечать, в языке троллей всегда присутствовали мелодичные переливы – а шрамы это отняли. «Если способность общаться – признак жизни, то убийцы вполне справились со своей задачей». Темный охотник лишь надеялся, что его голос все еще узнает лоа – который оставался тихим и далеким после того, как Вол’джин начал восстанавливаться.
Он смог заучить несколько слов на языке пандаренов. То, что у них как будто было припасено по полдюжины слов для всего вокруг означало, что Вол’джин мог выбрать то, которое удавалось произносить с минимальным неудобством. Однако такое обилие слов усугубляло трудность познания их расы. В языке были нюансы, которые никогда не понять чужаку, и пандарены могли с их помощью скрывать свои истинные намерения.
Вол’джин хотел бы преувеличить свою физическую слабость в общении с человеком, но это было ни к чему. Хотя Тиратан был высок по человеческим меркам, он не отличался массивностью людей-воинов. Более гибкий, с небольшими шрамами на левом предплечье и мозолями на пальцах правой руки, выдававшими в нем охотника. Белые волосы его были короткими, и он оставлял их распущенными. Человек ухаживал за усами и бородкой, тоже белыми и появившимися недавно. Носил он простое одеяние послушника – домотканое и бурое, да еще скроенное на пандарена, так что на Тиратане оно висело мешком. И все же оно не было слишком широким – Вол’джин подозревал, что балахон шили для самки пандарена.
Хотя монахи не дали человеку ухаживать за телом Вол’джина, они требовали от него стирать одежду и белье тролля. Человек согласился без роптаний и лишних слов и работал безупречно: вещи приносили без единого пятнышка, а иногда – пахнущими целебными травами и цветами.
И все же Вол’джин отметил два момента, которые говорили об опасности человека. Большинству, чтобы доказать эту мысль, хватило бы и того, что он уже видел: мозоли, тот факт, что человек выжил и остался без большого количества шрамов. Но Вол’джину не нравились его быстрые зеленые глаза, то, как человек поворачивался на звук и как мгновение молчал перед тем, как ответить даже на самый простой вопрос, – все это говорило о невероятной наблюдательности. Не самая редкая черта для людей его рода занятий, но столь яркая лишь в тех, кто овладел своим мастерством в совершенстве.
Другой чертой, проявившейся в человеке, было терпение. Пока Вол’джин не понял, что его попытки бесплодны, он раз за разом совершал простые ошибки, чтобы усложнить человеку работу. Например, ронял ложку и размазывал еду по одежде для пятна побольше, – но это не тревожило человека. Вол’джин даже сумел на какое-то время спрятать пятно, чтобы оно въелось в ткань, но халат все равно вернулся чистым.
Это терпение проявлялось в том, как человек обращался с собственной раной. Хотя одежда скрывала шрамы, человек хромал – его не слушалось левой бедро. Каждый шаг наверняка приносил ему невероятную боль. Тиратан не мог скрыть все свои невольные гримасы, хотя его усилия сделали бы честь и Тажаню Чжу. И все же, каждый день, пока солнце медленно ползло за горизонт, человек выходил на тропу к вершине горы у монастыря.
После того как Вол’джина покормили, он сел в постели и кивнул пришедшему человеку. Тиратан принес с собой плоскую игральную доску в клетку и две цилиндрические емкости – красную и черную, – каждая с круглой дыркой посреди крышки. Человек поставил их на прикроватный столик, затем взял стул у стены и сел.