Малахитовые глаза Висы вспыхивают на слове «люблю», остаток же фразы тушит иллюминацию: вампир на две секунды закрывает глаза, мучаясь от бури внутри.
— Столько лет... а так и не осознала, насколько мы похожи, насколько созданы быть единым целым. Мы! Особые люди. Маргинальные люди. Безумие друг друга — нам родно. Если бы ты дала мне шанс, все могло быть иначе, и сейчас бы мне не пришлось втайне копаться в стенах этого сарая. Я бы давно спас тебя, детка!
— Ты не понимаешь, что творишь, — вскидываю руки. — Волаглион прикончит тебя!
— Пусть! Я готов на всё, слышишь? На всё! На любую авантюру! Всё, лишь бы избавить тебя от демона.
— Меня? Или себя? Ради кого ты стараешься? Считаешь, что, изгнав Волаглиона, я буду с тобой?
Виса мерит меня тяжелым взглядом, с грохотом опускает стул на ножки, встает и уходит к окну, заложив руки за спину. Лицо хмурое. От былой веселости нет и следа. Он молча размышляет.
Не знаю, сколько раз Рекс мучил меня вопросом: как человек, подобный Висе, может быть другом?
Что ж, слова вампира о нашем общем безумии — истина. В типе его мышления я нахожу нечто родное. Помню, как мы познакомились шестьдесят пять лет назад, тогда я подумала, что нашла родственную душу — человека, осознающего всю бессмысленность бытия.
Шизофреник. Эгоист. Сумасброд. Виссарий Шлоссер...
Его речь отличается философской витиеватостью. В глазах — густые рощи лимба, не пропускающие чужих. Он умен. Он жесток. Он свободолюбив. Он сладострастен и непредсказуем. Он раним и начитан. Он любитель кожаных тряпок, оккультизма и знаток тринадцати языков, ценитель индийского чая Даржилинг и владелец трех особняков, полученных от старух, которых он загипнотизировал перед смертью. Он обожает своих котов и дебоширит, когда они очередной раз умирают от старости.
Он верен. Верен себе. Верен чувствам. Верен желаниям. Виса делает то единственное, ради чего мы рождаемся на земле — живет полной жизнью.
К слову, гипнозу его — равных я не встречала. Когда-то он пытался загипнотизировать даже меня, и смог бы, если бы моя энергия не была заражена метастазами преисподней.
Это случилось спустя три года нашего знакомства.
Я зашла к нему, чтобы одолжить некоторые травы для зелий, он же умудрился напоить травами и меня. Сквозь туман в голове я помню его слова, слова, которые он пытался выгравировать в моем подсознании: пройдут часы, пройдут года, а без меня — не будет дня; ты дышишь мной из века в век, даешь пожизненный обет; покуда солнце дарит свет, от чувств ко мне — спасенья нет.
Он вложил в заклинание все свои силы и свалился с ног от опустошения. Он чуть не умер от потери энергии. Но я помню, как глаза его горели предвкушением. Виса смотрел и ждал, что я кинусь в объятья. И он думает, что я не помню того дня, что коктейль из спорыньи — и черт знает, чего еще — стер воспоминания. Но я помню. Особенно то, как он — рыдал (Виса!), когда понял, что облажался.
Почему он до сих пор мой друг? Потому что он псих. Знаете, каким бы психом ты ни был, всегда найдется еще больший псих. Рядом с Висой — я чувствую себя нормальной. А мне это необходимо.
Вампир разворачивается и двумя шагами преодолевает расстояние между нами, притягивает меня за шею, одну ладонь запускает в волосы. Я чувствую горячее, мятное дыхание на губах. Замираю, словно впервые вижу своего друга. Его русые волосы не собраны и кончиками прядей касаются моих плеч, пахнут белым шоколадом и кровью.
— Я никого никогда не любил, кроме тебя. Я полюбил тебя с того дня, как увидел, хоть и знал, кто ты такая, знал, что ты убила моего лучшего друга, а твой господин вырезал весь мой ковен. Столько десятилетий прошло... Скажи, что ты хотя бы задумывалась о нас... хоть изредка... ну хоть не о любви даже, хоть о том, чтобы я тебя трахн...
Влепляю пощечину.
А надо бы — ударить по мозгам электрическим разрядом. Только это не поможет. Ему плевать. Он ухмыляется.
И вжимает меня в свое тело: сильно, плотно, пошло, забирается пальцами под зеленый шелк халата, пробегает по бедру. И между. Придушенно выдыхает. Взгляд — дикий, горячий, кажется, что сейчас он выпустит клыки и вонзит их в меня.
Одним движением Виса дергает за пояс изумрудного халата и шелк скользит в стороны. Вампир прижимается к моему оголенному телу. Шерсть распахнутого пальто. Остатки морозного запаха.
Виса тяжело втягивает воздух. Проводит холодной ладонью по моим вздымающимся ребрам и животу, а я так обескуражена его внезапной наглостью, что бессильно стою.
Снегопад за окном усиливается.
Мне хочется скрыться в его пучинах. Исчезнуть!
Я задергиваю халат, прикрывая грудь, борюсь с поцелуями Висы, стекающими по шее. Мы ведем немую битву.
Он делает шаг и прижимает меня к столу, наваливается и не дает подняться — всё происходит со злой отчаянной силой, будто это его последний шанс получить то, что он так жаждет.
— Виса, — протяжно шиплю, обретая речь. — Не смей!
Взгляд вампира настолько темный, что я не уверена, смогу ли справиться с ним. К моему удивлению, он приподнимается и достает из-за пояса атам. Обоюдоострый кинжал, которым он проводил ритуал.
— Знаешь, откуда он? — жарко выдыхает Виса. — С горы Мегиддо. Я выкопал этого красавца из глубины в десять метров.
— Зачем? — без выражения спрашиваю, гадая, куда он клонит.
Гора Мегиддо — особое место. У нее есть и другое название — Армагеддон. Место, где, по поверьям, состоится последняя битва добра со злом.
— В Иерусалиме я нашел одного старого, как белый свет, монаха. Он поведал об оружии, способном сводить с ума нечисть, о мечах и кинжалах, спрятанных глубоко под горой Мегиддо. Они обладают колоссальной магической силой. А после особых ритуалов становятся поистине смертоносны не только для колдунов и ведьм, блокируя их магию при ранении, но и для самих исчадий преисподней. Я сделал то, что было нужно. Я уговорил монаха освятить клинок, а затем, в полночь Нового года, мы искупали его в крови страшных грешников, как ты помнишь. Теперь атам невероятно опасен... Особенно для демонов.
Виса нависает надо мной и улыбается — не то мне, не то мыслям. Малахитовые глаза лихорадочно блестят.
— Ты спятил, — разражаюсь истерическим смешком.
— Я? Или ты? Даже имея шанс — высочайший! — избавиться от демона, ты не станешь этого делать. Ведь так?
Я хмурюсь.
Что ж, идея обнадеживающая, но невероятно опасная.
Не могу нормально обдумать эту теорию, потому как меня напрягает некая зашифрованность действий и мотивов Висы, чувствую, что продвигаюсь ощупью сквозь туман его рассудка. Этот Виса чем-то отличается от того, кого я знаю. Даже его тембр изменился.
— Знаешь, детка, — окидывает меня подавленным взглядом, — раньше я считал, что дело в Волаглионе. Я говорил себе: она боится, у нее нет выбора, я должен ей помочь и всё будет... Теперь вижу, что ошибался. Дело в твоей сути. Моя агония греет твою эгоистичную натуру, — усмехается Виса и глядит в упор, — сука, если бы гребаные, неясно откуда взятые, чувства не сводили с ума, я бы давно присвоил тебя и сделал бы всё, что захочу. Я бы трахал тебя до потери рассудка. Но я не могу... не мог сделать то, что хочу. Первый раз в жизни! Потому что рассыпаюсь на куски при виде тебя. Я не хочу заставлять. Я хочу видеть хоть что-то в ответ, хоть малость, твою мать... Я ждал. Годами. Я пытался. Но ты... Ты никогда меня не любила. Моя любовь всегда была безнадежной, но я надеялся, что когда-нибудь все изменится. Сейчас же... когда я увидел тебя с Рексом, я понял — ты ведешь долбаную игру, где я — конченая пешка, а не ферзь. И встал новый вопрос: почему? Что есть в нем, чего нет во мне? Я ведь гребаный швейцарский стол!
Он ударяет кулаком по дереву, слезает с меня и начинает бродить по столовой из угла в угол.
Извечный вопрос — почему?..
Люди так хотят знать причины всего, что с ними происходит, что забывают про здравый смысл. Они ищут объяснения любой мелочи. Любой случайности. Но чувства — та наша ипостась, которую нельзя контролировать. Мы не можем заставить себя полюбить, как и не можем заставить другого нас любить.
— Ты не представляешь, как я устал от всего этого! Но тебе-то что? Тебе плевать на то, как я страдаю, видя тебя в лапах демона.
— Страдаешь? Ты-то страдаешь? — рявкаю я. — Что ты вообще знаешь о страданиях? Это ты в рабстве? Ты почти двести лет живешь в стенах жуткого дома, среди убитых тобой же людей? Это у тебя забрали душу, вырвали сердце и оставили веками рыдать в одиночестве без надежды на спасение?
— Надежда есть!
— Убирайся из моего дома!
— Дай мне гребаную книгу!
— Покуда я жива, книгу ты не получишь. Никогда! Как и меня!
Виса напряженно облизывает губы. Проводит мизинцем по лезвию ножа. Подходит ближе. Я слезаю со стола и вздергиваю подбородок, когда он опирается о стол обеими руками, перекрывая путь к отступлению.
— Ты так любишь всем видом показывать, какой я монстр и тварь, что у меня до безумия чешутся руки доказать это. Гребаные чувства... опять же мешают. Столько лет мешали... Однако... возможно, я зря сдерживаю себя. Надо всего-то быть самим собой и просто сделать то, что необходимо, чтобы ты стала моей. Так вот тебе! Вот тебе моя вечная любовь! Ты будешь со мной. Всегда. В этом самом доме.
Я вскрикиваю. Чувствую, как кровь бежит по щекам. И не только кровь...
Свет гаснет. Но лишь для меня.
Все случается так быстро, что я не успеваю осознать чудовищность происходящего.
Боль оглушает. Я падаю на колени, держась за глаз, которого больше нет и вырываю клинок из второго глаза. Слышу, как с треском кто-то выламывает дверь в столовую.
Крики...
Кто-то срывает с моей шеи медальон.
Передо мной разливается черная вечность.
ГЛАВА 19. Новый хозяин медальона
Выбиваю плечом дверь.
По инерции падаю на светлый кафель. Поднимаю голову. И замираю. Сердце колотится с неистовой силой. От увиденной картины — так оглушающе больно, точно я умер второй раз.