В рыцарских романах нет таких уродливых рыцарей, как Азазелло. Он похож на связанных с потусторонним миром рыжих демонов-волшебников фоморов, которыми предводительствует Балор. Он одноглаз, рыж, силен и драчлив, в общем, сродни Тору и Азазелло. Возможно, Азазелло унаследовал от Балора свое бельмо (глаз Балора был выбит в поединке). Рыжие волосы – общая примета нечисти у разных народов. Рыжие языческие божества, как правило, связаны с воинскими функциями и планетой Марс (Тор, Марс в Риме, Арес в Греции и др.).
Наконец, Бегемот. В царстве Одина у него имеется прообраз, который объясняет, почему в свите Воланда он оказался «лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире» (с. 795). Этот прообраз – плут и трикстер Локи (герм. Логе), бог огня, неразлучный спутник Одина. В Локи сплетаются противоположные черты: хитрость, коварство, изворотливость, неизменный юмор, шутливость, склонность к карнавалу, игре. Локи часто обличает богов, издевается и смеется над ними. Особенно явственно эта комическая сторона выступает в «Перебранке Локи» («Старшая Эдда»). Локи «и помощник богов, доставляющий им все необходимое, выручающий их из затруднений, но он же и злостный зачинщик ссор и столкновений… Локи – участник создания мира и вместе с тем участник разрушения его».[78] Один и Локи – двойники в космогонии и антиподы в эсхатологии. В космогонии Локи – комический дублер Одина, в эсхатологии – его противник, которому суждено стать причиной гибели Вальхаллы.
Посредством трюков Локи выступает как вечный добытчик (ср. похищенные Бегемотом в горящем Грибоедове балык, халат и картину). Хитрость и плутовство Локи стали сюжетами многих легенд. Он мастер изменения внешности и пола, часто превращается в разных животных. Некоторые черты позволяют отождествить Локи с Меркурием (Гермесом).
Как и Локи, греческий Гермес – вестник богов. К подземному миру он имеет отношение как проводник в Аид, посредник между живыми и мертвыми. Хитрость и ловкость делают его неуязвимым. Он покровитель воровства. Гермес помогает матери Геллы Немфеле спастись от преследования. (Связь Бегемот – Гелла на мифологической основе. Есть и другая «родственная» связь: германский Локи – отец Хель, владычицы преисподней.) Один из символов Гермеса – собака.[79] Один из его визуальных знаков – золотые крылышки у щиколоток (ср. золоченые усы Бегемота и золотой ошейник Банги). Древние греки отождествляли Гермеса с египетским Анубисом, изображавшимся в виде шакала или собаки.[80]
В вагнеровском «Кольце Нибелунга» Локи (Логе) провоцирует Одина (Водана) добыть золотые сокровища Рейна. Немецкая интепретация Локи как бога огня, возможно, послужила Булгакову для сцен с пожарами в торгсине, квартире № 50 и Грибоедове, инициатором которых был Бегемот. Свойственный Бегемоту юмор – достойное воплощение в булгаковском романе характерной особенности мифологического прародителя этого персонажа – Локи.
5. Мифологизация ситуаций
Не только «родословная» дьявольской компании, но и отдельные сцены в романе могут быть связаны с языческими религиями и ритуалами. Тема огня и пожара – один из мифологизированных аспектов. Помимо трех пожаров, устроенных Бегемотом, есть еще два: сожженная мастером рукопись и сметенный огнем с лица земли домик застройщика вместе с подвальчиком мастера.
Все пожары имеют символическое и ритуальное значение. Мастер, сжигая рукопись, совершает жертвоприношение. Он во власти страха и болезни. Чтобы вернуть себе душевное равновесие, он отдает огню (а с ним – и своему вдохновителю) самое дорогое, что у него есть, чем он жил и что возненавидел, – роман о Понтии Пилате. Жертва принята – роман оказывается у Воланда. Такие рукописи не горят.
Остальные московские пожары объединяют разрозненные детали повествования: Воланд как бы забирает то, что принадлежит ему по праву. Этот огонь не похож на очистительные костры в гностическо-христианском толковании, он сродни кострам языческих жертвоприношений. Фатальность этих пожаров очевидна: исчезновение всякой связи с земной памятью, всецелая передача в темные миры души, духа и вещественных доказательств.
С первыми раскатами грома (вторая гроза в Москве) загорается подвальчик мастера. Так уничтожается вся его прошедшая жизнь. Уже не только рукопись, но и душа, тело и вся минувшая судьба отданы сатане. В этом огне символически сгорает мастер – от него не остается даже имени. Крик Маргариты «Гори, страдание!» напоминает крик валькирии Брунгильды, поджегшей Вальхаллу и въехавшей на коне в столб пламени. Черты «преображенной» Маргариты во многом сходны с валькирией: стремительность ее полета на бал, мстительность, жажда разрушения, пронзительный крик. И конь, на котором она оказывается в финале романа, усиливает ее сходство с вагнеровской Брунгильдой.
Сожжение квартиры № 50 – предание огню тела барона Майгеля, ритуальной жертвы для «причастия» сатаны. По всем языческим канонам, принесенный в жертву человек должен быть сожжен.
Затем сгорел торгсин – символ призрачного и преходящего богатства. Следующий – Дом литераторов. Грибоедов с его чудесным рестораном, обилием изысканной пищи, трапез, пиров предстает перед читателем современной Вальхаллой – местом для избранных. Но черты ада проступают в нем вполне отчетливо: фокстрот «Аллилуйя», который джаз играет и на балу у Воланда, грохот золотых тарелок и, наконец, красавец Арчибальд Арчибальдович, флибустьер, чем-то родственный гостям сатаны на балу. «Словом, ад», – охарактеризовал Булгаков Дом Грибоедова, выступающий как овеществленный символ бездуховности писательской элиты, как кумирня, где царит не вдохновение, а золотой телец, Молох, которому поклоняются современные Булгакову язычники, вовсе и не думающие о том, что они вообще кому-то поклоняются: просто любители хорошо пожить.
В огне не погибает никто из литераторов – Воланд не наказывает их: дух стяжательства неуничтожим. В огне Грибоедова сгорает целый период истории отечественной литературы, но не исчезают ни бездарность, ни фальшь, ни корысть.
И пожар в Грибоедове, и конец квартиры № 50, и сожжение торгсина сопровождаются комическими действиями неразлучной парочки – Коровьева и Бегемота. Действия Бегемота, как говорилось выше, сродни шутовской природе Локи. Но и в языческой славянской мифологии есть сходные мотивы ритуального сожжения: проводы на тот свет. Суть славянского праздника не в воскресении, а, напротив, в умерщвлении. Это отмечает В. Я. Пропп: «В русских праздниках… момент растерзания, утопления и сожжения сопровождается ликованьем, весельем, смехом и фарсовыми действиями».[81] В ряду «фарсовых действий» – не только шутки на пожарах, но и комическое состязание Коровьева и Бегемота в свисте с целью развеселить Маргариту. Переход мастера и его подруги в мир иной – полное торжество языческой обрядности над христианством.
В последней главе романа явственно проступают архетипические черты в современных обликах героев: валькирией смотрится Маргарита, обретает горделивое равнодушие и становится похожим на Зигфрида мастер. Прощание Маргариты со страданием напоминает песнь Брунгильды: «Там, на Рейне, сложите вы мне у самой воды костер! Пусть ярким снопом пламя взлетит, что прекрасный прах святого героя сожжет! Его конь господину вослед умчится со мною, – ибо мужа светлую славу блаженно разделит тело мое. Вершите волю жены!»[82]
Точно так же, как у Вагнера погребальный костер Зигфрида сопровождается громом, молнией и выходом Рейна из берегов, после «погребального» костра мастера над Москвою сгустились тучи и хлынул дождь, водная стихия как бы объединилась со стихией огня.[83] Когда разбушевавшаяся стихия успокоилась, вышла из берегов взволнованная свистом Коровьева Москва-река: «Вода в ней вскипела, взметнулась, и на противоположный берег, зеленый и низменный, выплеснуло целый речной трамвай с совершенно невредимыми пассажирами» (с. 793).
Вода в романе, в частности Москва-река, связана с переходом из физического мира в мир потусторонний, что вполне вписывается в контекст мифологического повествования. У германских народов считалось, что попасть в мир мертвых можно, лишь миновав заколдованный лес и искупавшись в реке, дающей особую мудрость и наделяющей магической силой. Река как граница двух миров – общий элемент многих древних религий. Чтобы перейти в царство Воланда по всем законам мифа, Маргарита должна миновать лес и реку.
После купания «в полном одиночестве» она становится «светлой королевой» (с. 661). Забавная встреча со спешащим на бал толстяком выявляет обстоятельство, неизвестное самой героине, а именно: мертвым известно, что она – их королева. Комичность этой ситуации – лишь одна из бесчисленных вариаций переплетения в романе юмора и тайны, драмы и карнавала. Голый толстяк первый поклоняется уже не ведьме, а королеве. Да и сама Маргарита, выйдя из воды, ощущает в себе перемену. В ее ответе толстяку королевская повелительность еще граничит с откровенной грубостью. Она входит в роль «королевы на час», не догадываясь, что вскоре сыграет ее в действительности. Знание роли возникает интуитивно, и Маргарита, полностью отдаваясь потоку новых ощущений, не стремится объяснить себе, какие перемены произошли с ней после купания.
Одним из комических мотивов в романе, опосредованно связанных с водой, стало хоровое пение старинной русской песни «Славное море, священный Байкал» под управлением «бывшего регента» Коровьева. Поскольку большинство эпизодов, связанных с Коровьевым, носит фарсовый характер, этот не составляет исключения. Поющих увозят в клинику Стравинского, за город, через реку, как бы в волшебный мир, в современный вариант «острова забвения», замка Фата-Морганы. Песня в исполнении хора, который везут в сказочную клинику, звучит пародийным гимном, повествующим о плавании к островам блаженных.