– Держитесь, встречная! – гаркнул Кротов и резко свернул с дороги. Джип слетел с асфальта, проскочил с десяток метров, а потом, наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, моментально, с каким-то ужасным левым креном, встал на попа. Завис в воздухе, цепляясь за землю одним только левым передним колесом, а потом, после секундного раздумья, всей своей двухтонной массой ухнул на левую сторону, норовя завалиться на бок. Еще раз бешено подпрыгнул на месте, покачался и, взревев движком, почуяв под резиной почву, снова ринулся вперед по бездорожью, с хрустом подминая под себя частый, как щетка, низкорослый орешник.
Очень скоро кустарник закончился, и машина вскачь, как пьяная, подпрыгивая поочередно на всех четырех колесах, все больше теряя скорость, потащилась по едва припудренному снегом выгоревшему кочкарнику. А через минуту разлетелось заднее стекло, и затылок Кротова взорвался, разбрызгивая по потолку, по стенкам салона красно-белую слизь. Неуправляемая машина проскакала еще несколько метров и остановилась как вкопанная.
Комов выбил ногою дверцу и бросился бежать.
Алина ошалело глянула на свои окровавленные руки, на перевернутого на бок, свернувшегося калачиком, как будто спящего Сазонова, а потом, держа эти страшные чужие полумертвые руки на весу, на одних коленках проползла по полу и, пискнув, вывалилась головою в гарь. Проскулила тоненько, вытолкнув изо рта распухающий прокушенный язык. Завозилась, пытаясь приподняться, сдирая кожу обгоревшей, острой, как лезвие бритвы, стерней. Но, услышав за спиною визг тормозов, замерла, в мгновенье замерла как тряпичная марионетка с оборванными, лопнувшими нитями.
Первыми из распахнувшейся дверцы подъехавшего джипа, один за другим, выметнулись и сиганули вдогонку за удаляющимся Комовым двое боевиков. Следом, шумно отдуваясь, бормоча проклятья, протиснулся наружу младший Арутюнян. Отступил в сторону, пропуская Ашота. Посмотрел вдаль, прикрываясь ладонью от нестерпимо яркого солнца:
– А-а, никуда не убежит! Кишка совсем тонкая! Вон подпрыгивает, как заяц.
– Э-э-э, потц! – выругался старший брат. – Сколько мы с тобою кашев заварили! Теперь башлять и башлять будем, как лохи позорные! – Но через минуту, уже слегка успокоившись, придя в норму, почти нейтральным тоном спросил Самвела, показав на уткнувшего лицом в панель Кротова: – Этого знаешь, кто?
– А знаю, да, – переведя взгляд, ответил младший брат. – Это опер из ментовки. Тоже сволочь, как Сазонов этот. А кстати, где он есть? Сбежал, что ли? Ну-ка, посмотри, Армен. Быстро!
Невысокого роста, коренастый горбоносый «джигит» послушно метнулся к расстрелянной машине, а через секунду заорал с восторгом:
– Здесь он, Самвел-джан! Валяется, как падалюка! В живот попали!
– Вытащи его. Посмотреть хочу.
– Сейчас, – боевик шустро юркнул внутрь, за ноги ловко выдернул тело из салона.
Голова Сазонова ударилась о промерзшую кочку, и он негромко застонал.
– Так он живой еще? – удивленно поцокал языком Самвел. – Вот живучий, да, русак-прусак! Старый, а живучий. – Подошел поближе.
Сазонов лежал на спине с открытыми глазами. Его мокрые от крови, искривленные в гримасе губы чуть заметно дрожали, выпуская наружу сиплые обрывки едва различимых слов: «Без… меня… па… рни… Жа-а-ль…»
– Что он там бормочет? – спросит Самвел.
– Ничего не разберешь, – ответил боевик. – Наверно, подыхает, да? – и вопросительно покосился на босса. Увидев, как начальник согласно кивнул, он радостно ощерился и, сделав шаг вперед, высоко задрал согнутую в колене ногу, подержал, примериваясь, и, обрушив ее высоким острым каблуком на живот умирающего, тут же резво отпрыгнул в сторону. Тело Сазонова выгнулось в дугу. Кровь ударила брызгами изо рта.
– Ну что, детка? Значит – «это Комов», да? – булькнул Самвел, подойдя к Алине. – «Я ему звонила»? Арменчик, вытащи у нее «жучок» из подкладки. Еще пригодится. Дорогая штучка.
– А с ней самой что делать, Самвел-джан?
– Это вам мой дорогой подарок. За хорошую работу.
– Такая замурзачка, да? – презрительно покривился боевик. – Ее целый день отмывать надо.
– Вай, какой ты дурачок, Армен. Она же под трусами чистая. И пахнет хорошо. Как кошка мыться любит. Да, Ашотик?
– А, любит, да. Как кошка.
– Ладно, – посерьезнел Самвел. – Этих всех хорошо закопайте. Не лениться. Чтобы никаких следов, понял?
– Понял… А ее?
– И ее, конечно. Ты что, тупой? Только… не добивай. Пускай сама… сдохнет… Пойдем, Ашотик. Ехать надо. – И, взгромоздившись на звякнувшее пружинами сиденье, устроив поудобнее свое расплывшееся седалище, нахмурившись, поглядел на заснеженное подмерзшее, тянущееся до самого горизонта выгоревшее болото и недовольно проворчал: – Такая зубодрыга, да? Даже уши мерзнут!
– А правда, да, Самвельчик.
АНДРЕЙ
Камуфлированная остойчивая резиновая шестиместка упорно тащилась навстречу могучему течению Ирги. Установленный на ее носу светодиодный прожектор нервно раздвигал ночную черноту, выхватывал из нее дрожащие пригнутые к студеной и густой, как машинное масло, воде куртинки забежавшего в поток краснотала, матово блестящие каменистые осыпи на высоченных изрезанных извилистыми щелями обрывах, зловещие разверзнутые пасти многометровых заломов обочь песчаных кос.
Мостовой, зажав автомат между коленей, сидел с краю, рядом с первой переборкой, тесно прижимаясь к плечу Семеныча. Слушал, как, пробиваясь через ровное шмелиное гудение сорокасильного «Меркурия», тоненько позванивает ледяная слюда по берегам. Молчал и думал о своем.
Переболел. Перемучился. По капле выдавил из головы все свои былые сомнения. И вроде бы теперь уже окончательно уверился в необходимости сделать этот последний и решающий шаг. Сделать уже по той простой причине, что любое начатое дело необходимо обязательно доводить до логического завершения. Довести и вот тогда уже забыть, зашвырнуть на полку дальней памяти.
Теперь тревожило только одно: надо было как-то уберечь Семеныча, не позволить ему лезть в самое крутое пекло. Оттеснить, отстранить его от участия в кровавой кутерьме. Но как это сделать? Каким таким чудесным образом? Тогда ведь и самому тоже придется отойти, отвалить в сторону? Иначе за настырным, упертым стариком ни за что не уследишь.
– По времени – подходим, мужики, – неожиданно громко произнес Славкин. – Все все помнят?
«Зачем спросил? Кого? – ворохнулось в голове Андрея. – И как он смог так точно, единственно по времени, определить точку высадки? Ну, может быть, и может? А кто его знает? Их же там, наверное, учили?»
В лодке они сидели впятером. Кроме Мостового и Семеныча – Славкин, Бельдин и тщедушный китаез. Краев со всей своей натасканной ратью должен был подобраться к объекту загодя, еще с началом темноты, каким-то другим, неизвестным, более хитроумным способом.
Зачем нужно было тащить с собою Бельдина, Саня объяснил доходчиво. И прозвучало это вполне убедительно: гораздо проще и безопаснее открыть бронированную сейфовую дверь хранилища обычным способом – набрав нужную цифровую комбинацию на кодовом замке. В этом случае исключен риск, что ее заклинит после неудачного подрыва или в хранилище начнется сильный пожар. Естественно, комбинацию эту Бельдин при первом же нажиме на него легко и просто выложил, но все равно оставалась гипотетическая вероятность того, что он напутал с перепуга. Или, что еще хуже, – намеренно слукавил, в надежде сохранить себе жизнь, и в хранилище, несмотря на все его заверения, все-таки установлен самоликвидатор. Поэтому гораздо надежнее будет, если он откроет эту дверь самолично под их присмотром. И тогда уже действовать исходя из сложившейся обстановки.
В чем же заключается надобность присутствия при нападении на прииск китаеза, Мостовой из мало убедительных объяснений Славкина так и не понял. Тот что-то наплел насчет какого-то телефонного звонка, который должен сделать этот китаез сразу же после штурма. Но куда и кому, Саня пока не сказал, буркнув «там увидишь», «да это ж только для тебя, браток». Можно было с большой долей уверенности предположить, что это будет звонок в Китай неведомому боссу, виновному в Танюшиной смерти, до которого Андрею действительно до зубовного скрежета хотелось дотянуться.
О том, что ждет этих двоих потом, Мостовой знал со всей определенностью – от них непременно избавятся, пустят в расход, как ненужных опасных свидетелей. Именно – «избавятся». Сам он к этому руку не приложит. И даже пальцем их не тронет. «Хватит. Грязи нахлебался! Извозился в дерьме до самой макушки!»
– Приготовились! – предупредил Славкин. – Оружие не утопите. Держитесь за леера. Андрюха, сигаешь первым – подтащишь за швартовый.
Голос «Меркурия» притих, поменял тональность. Пошли на самых малых.
Лодка, развернувшись поперек течения, медленно и неохотно поползла в узкий проход между покрытыми клочьями пены притопленными корчами, и мышцы на спине Мостового самопроизвольно напряглись. Он продел плечо и голову в автоматный ремень и отбросил оружие назад. Спустился со скамейки на волнистое, туго накаченное днище. На четвереньках пробрался на нос и стал на корточки, зажав в руке швартовый конец, опасливо, до рези в глазах, всматриваясь в приближающийся обросший колышущейся полуметровой наледью берег.
Раздался свистящий протяжный треск ломающегося льда, и по коже побежали мурашки. Знал, что многослойная резина обязана выдержать, да если и спустит, в конце концов, то только первое, огражденное прочной переборкой отделение, но все равно стало сухо во рту, засосало под ложечкой. Слишком зловеще ярилась в глубоких прибрежных крутяках ледяная зимняя вода.
Подошедшую к промерзшей береговой кромке на малом ходу лодку тут же начало заворачивать кормою по течению. В любой момент лопасти винта могло срезать каким-нибудь скрытым под водой толстым коварным хлыстом. Мостовой, широко расставив ноги, встал во весь рост. Примерился и прыгнул. Чиркнул каблуком по высокому баллону, а потому неудачно приземлился, рухнул на бок, и в сапоги моментально хлынула вода. Перекатился на живот, вцепился обеими руками в свешенные плети тальниковых корневищ. Подтянулся. В одно движение намотал на кулак швартовый конец. И очень вовремя – веревку уже размотало полностью, натянуло до звона, едва не выбив диким запредельным весом руку из плечевого сустава. Напрягся, со стоном потащил на себя и на последнем издыхании перекинул швартов через тонкую осинку. Передохнул пару секунд и снова потянул – теперь уже через блок. А потом, увидев, что лодка носом вылезла на берег, захлестнул веревку на осинке мертвою петлей.