Помог сойти на берег Семенычу. Потом – Бельдину и китаезу, скованным по рукам между собой. И только когда совместными усилиями выволокли лодку на сухое и протащили ее на десяток метров в тальниковую чащобу, отошел в сторону и, присев на кочку, стащил сапоги. Вылил из них ледяную воду. Выкрутил промокшие носки и портянки. Напихал внутрь сапог сухой осоки-резуна и снова протиснул ноги в закисшие голенища.
– Херово, – хмуро изрек Славкин после того, когда Андрей закончил все свои манипуляции с промокшей обувью. – Только этого, блин, не хватало.
– Это не твоя забота, – отбрил его Мостовой. – Займись делом.
– Ладно, – пробурчал Славкин. Посмотрел на тускло фосфоресцирующий циферблат своих «командирских». – Время еще терпит, но все равно выдвигаемся через пять минут. Лучше не спеша. И шума меньше, и дыхание не собьете. Я иду первым. Потом вы – двое. Следом ты – Иван Семеныч. Ты, Андрюха, стал быть, замыкаешь. Идем тихо, хоть и Егор прослушку коцнул. Особенно на подходе к объекту – я дам знак. Гуськом. Ноги – с носка на пятку. Пощупал – наступил. И вы, хмыри, – цепочкой не звенеть! Чтобы постоянно – слегка внатяжку. Ясно? До точки – полтора часа спокойного хода. К четырем должны выйти. Там ты, Семеныч, с ними остаешься, а мы с Андрюхой поползем дальше. И смотри, батяня, чтоб не дергались. Чуть что – свинца в лобешник. Ну, что? Всем все понятно?
Старался ступать как можно тише, но все равно неважно получалось. То треснет под ногой сухой валежник, громко шелестнет, шаркнет по голенищам сапог перевитый колючками вейник, то нога неожиданно уйдет по щиколотку в ворохи гремящего на весь лес дубового листа. Так ведь не видно ни черта! Луна уже зашла. Да и яркая до полуночи звездная россыпь истаяла окончательно. И только изредка нет-нет да и сверкнет через уродливо изломанные спутанные космы голых ветвей какая-нибудь заблудшая. Да только толку от нее – на грош.
Жесткие, как проволока, промерзшие ветки подроста непрестанно хлестали по лицу, и уже несколько раз болезненно залезли в глаза, вышибая слезу, заставляя то и дело зажмуриваться. Узкая тропа, по которой двигались, явно была зверовой. Приходилось постоянно держать перед собой на весу протянутую руку. И она все больше и больше затекала и деревенела. От того нудно ломило в затылке, в перегруженном шейном позвонке.
Но все это было даже хорошо. Все это держало в постоянном напряжении. Не давало погрузиться в размышления, не позволяло прорваться к сознанию тяжелым мыслям.
Вдруг впереди раздался громкий треск кустов. Длинная рваная тень метнулась в сторону от тропы. Мостовой тут же, сдернув с плеча автомат, бросился вперед, обгоняя деда. Проскочил полсотни метров через чащу напролом и, не успев вовремя затормозить, споткнулся и налетел грудью на клубок копошащихся на земле разгоряченных тел. Через полминуты возня затихла, и зеленый тонкий луч фонарика выхватил из темноты прижатые щекой к щеке потные лица Бельдина и китаеза.
– Ни ганцхай цзяньси цинь гао![70] – с тихим дребезгом в голосе обратился к китайцу Славкин.
– Пу ши во! Та ши а[71]! – брызнул слюною в ответ китаез и по-мальчишески вызывающе вздернул подбородок.
– Вот бля, – схватив за воротник Бельдина, грязно выругался Саня. – Ты, сука, точно жить не хочешь?!
– Я боюсь! – тут же с выпученными глазами заверещал Алексей Константинович. – Я не могу! Я не верю, что вы меня отпустите! Я вам вообще не верю!
– Заткнись, – цыкнул Славкин и резким движением выдернул из-за спины узкий метательный нож. Притиснул его тупым ребром к горлу Бельдина. Тот моментально захлебнулся, вытянул шею, как испуганный гусак. Славкин давил и давил. До тех пор, пока Бельдин, потащив за собой пристегнутого к нему китайца, не вытянулся в полный рост, прогнул спину и, хрипя, завалился в кусты. Завалился и, пару раз вяло трепыхнувшись, притих.
Фонарик потух. Наступила тишина. С минуту никто не двигался. Потом Андрей негромко произнес с нескрываемой иронией:
– А ты, Санек, оказывается, как и твой Егорка, – полиглот? По-китайски шпрехаешь?
– Совсем немного. Пару фраз – не больше. Но иногда – на пользу. Как сейчас.
– Ну-ну. Не спорю.
– Так. На этом – точка, – не обращая внимания на подначку, подытожил Саня. – Через минуту – дальше. – И вдруг совсем каким-то не своим, мягко укоряющим голоском прибавил: – А вы, мужички, совсем напрасно дергаетесь. Вот ей-бо – напрасно!.. Если все пройдет путем, как надо, я вас по-любому отпущу. В этом заверяю клятвенно. Нас интересуют только камни. Свое получим и уйдем. И все. А вот еще раз ерепнетесь по дороге – точно придушу. И это тоже обещаю. Ясно?
ВАН ДЭН-лао
– Попробуй еще раз, cяо-Ли. Он должен, он обязан тебе поверить. Ведь это правда. Попробуй втолковать ему, что ее действительно никто не трогал. В момент передачи она была совершенно здорова. Да и вернули ее сразу же – через три дня при обмене. Русские вернули наших людей в обмен на его жену. Все, что произошло с ней потом, случилось уже на российской стороне. И зачем нужно было накачивать ее наркотиком – знают только они. Что? Он все равно не верит? Это очень плохо. Значит, ты не находишь нужных слов. И все-таки… ты еще раз попробуй, мой мальчик. Я прошу тебя. От этого сейчас зависит все!
Ван Дэн-лао с усилием, словно приклеенную, оторвал трубку от уха и, не выпуская ее из руки, несколько раз протяжно, с хрипеньем, вздохнул открытым ртом. Ему не хватало воздуха. Голова кружилась, и по сетчатке глаз, словно по темному небосводу, ползли и ползли из края в край, как титры по экрану, скачущие холодные огоньки.
Он вздрогнул, встрепенулся и снова рывком приблизил трубку к уху, придавил ее так, что услышал, как через монотонный непрерывный гул слабыми, аритмичными, затухающими толчками пульсирует кровь в виске.
После предыдущего разговора с сяо-Ли он так и не сообщил в Пекин о возникших на прииске неприятностях. Он сразу же понял, что это бесполезно и поздно делать. Услышав от Вэйгу, что в дело вступили профессионалы – «они исчезли, словно тени», – он тут же осознал, что случилось непоправимое, что игра окончательно проиграна. То, что к ней подключились российские спецслужбы, могло означать только одно – в Москве произошла полная перестановка сил, и прииск очень скоро перейдет в другие руки. А значит, и деньги, вложенные в него, безвозвратно потеряны. Огромные чужие деньги! И ему никогда, ни за что не простят, что он поставил их на плохую карту!
Ван Ден-лао опустил изящную золоченую трубку на рычаг. Двумя руками, очень осторожно, будто она была сделана не из кости и металла, а из тончайшего и хрупкого ханьского фаянса. Соскользнул невидящим взглядом на темный от старости лак ажурного колченого столика с головами грифонов по углам. И вдруг рывком расправил плечи и задохнулся от нахлынувшего упоительного чувства необычайной легкости в каждой клеточке своего давно истраченного тела. Словно все многочисленные старческие хвори неожиданно, в один неуловимый миг покинули его, испарились вместе с липким потом страха, ежеминутно отравлявшим все его существование.
Теперь он был по-настоящему свободен! Так, как не был свободен никогда на протяжении всей своей долгой и суетной жизни.
И непривычно легкими, невесомыми шагами он пересек темную комнату и замер, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу.
На мертвой пустынной спящей улице Хейхэ мела метель.
АНДРЕЙ
– Та минбай, вомэн пуши зай кайвансиаю па?[72] – спросил Краев. – Та женши дао, ци фендшон хоу, куанцинь баоджа[73]?
– Ши де, та сян… син[74], – ответил Ли Вэйгу.
– Ну, вот, Андрюха, – сказал Саня, обращаясь к Мостовому, – перевожу тебе дословно. Твой основной вражина в полной прострации и душевном раздрае. Сейчас он себе однозначно кишки пустит. Или как там у этих китаезов принято? Они же не япошки? Да ладно. Это уже не суть важно. Главное – результат. Так как, братишка? Ты теперь доволен? И добре… Чую, что доволен.
– Но почему еще до штурма? Ты ведь говорил, что после?
– А разве это так существенно? До или после? Скоро придавишь пальцем, как хотел. Ну-ну, теперь хоть не менжуйся. Держи-ка пульт и рацию. И ровно через пять минут после моего выхода в эфир жиманешь на эту вот красную пимпочку. Смотри – не перепутай. Ну что, Егор, погнали?
– Один момент, – ответил Краев и молниеносно крест-накрест взмахнул рукой. Тускло блеснула сталь. Раздались тихий свистящий сип и шорох оседающих на землю тел. Семеныч вскрикнул и отшатнулся в сторону. Мостовой не шелохнулся. Устоял на месте. Он был давно готов к этому. Давно уже ждал этого момента.
Медленно расходилась, расползалась мгла. Оседала все ниже и ниже. Стлалась по заледеневшей, присыпанной снегом земле. Забивалась все глубже и глубже в хмурые кедрачи, в мертвые уродливые клети буреломов.
– И зачем до света дотянули? – спросил Семеныч и тут же сам себе ответил: – Знать не нужно им напрасно хорониться. Знать не след потемкаться. Видать, большую… силищу имеют. – И, помолчав немного, уронил опасливо: И чего же он доселе не звонит? Поди уж три часа заминуло? А то и боле?.. Кабы тебе не запоздать?..
– Что – запоздать? – рассеянно спросил Андрей.
– Ну как «чего»? На кнопку-то нажать?
– Зачем, Иван Семеныч? Это… ни к чему. Ведь взрыва никакого все равно не будет.
– А чего ж тогда-то будет?
– Резня. Обыкновенная поганая резня. Точней… – уже была. Без нас с тобою все давно закончилось.
Они стояли на покатой вершине невысокого увала и молча смотрели вниз на приисковый полигон. Там, среди замершей техники, продолговатых коробок каких-то многочисленных технических строений сновали крепкие фигуры в черном. Сновали деловито, но слишком неторопливо и хаотично, как упитые нализавшиеся ломехузы