комфорт.
– Мам, да пей же кофе, ты его столько мешаешь, что он уже, наверное, холодный, – не выдержав, выпалил Николай.
Мать внимательно посмотрела на сына, не понимая его раздражения.
– Спасибо, но я, в отличие от отца, не люблю обжигаться кипятком. – Она достала ложку и неторопливо положила ее на стол.
Наконец, к радости сына, мать протянула руку к чашке, но в тот же момент чашка отъехала от нее в сторону. Она опять протянула руку, но чашка снова сдвинулась от матери к противоположной стороне стола. Прояснили все хрипение отца и судорожно сжатая его рукой скатерть, которую он изо всех сил тянул на себя.
– Ты чего? – недоуменно, с глуповатой улыбкой отреагировала мать, думая, что муж решил над ней подшутить.
Однако Малахитов-старший упал со стула, опрокинув на себя со стола всю посуду. Шок матери сменился ее криком.
– Кузьма! «Скорую»! – Она побежала к хрипящему мужу, пытаясь понять, что произошло.
Николай, не зная, что теперь делать, испуганно посмотрел на Кузьму, прося у него помощи. Обносов, ничего не говоря, всунул в руку Николая большой столовый нож.
– Ты чего столбом встал?! Почему не звонишь в «Скорую»?! – с перекошеным от злобы лицом обернулась к мажордому мать Николая.
Не получив ответа, она протянула руку и схватила трубку телефона.
– Не надо, не звони! – перехватил ее руку сын.
– Почему? – опешила мать, но, увидав в его второй руке кухонный нож, сразу обмякла.
Все стало ясно. Они застыли, боясь пошевелиться, смотря друг другу в глаза. Она не могла поверить, а он не мог решиться. В горле лежащего на полу мэра Хромовска раздался клекот.
– Коленька, не надо, любимый мой, – осторожно, словно разминируя взрывоопасные намерения сына, мать потянула телефонную трубку на себя…
Церковная служба подходила к концу, и отец Арсений приступил к исповеди. Очередь к нему выстроилась настолько длинная, что не умещалась уже в церковном приделе. Первым к нему подошел пожилой, приятного вида мужчина. После признания в простых и распространенных прегрешениях он задумался, словно готовясь признаться в самом страшном своем грехе.
– Батюшка, страшно мне, ночами перестал спать, боюсь я детей своих, – выдал он наболевшее за долгое время. – Боюсь, что лишат они меня жизни во сне.
– Так, может, сын мой, страхи эти беспочвенные, тогда такие от бесов, – усомнился священник.
– Так уже один раз ножом пыряли. Прямо в живот, еле успел руку подставить. Вот! – Мужчина протянул правую руку, вдоль кисти которой тянулся глубокий шрам.
Священник попытался успокоить прихожанина, сказал, что ему нужно делать, и пообещал помолиться за мир в его семье.
Следующей была женщина, которая, забыв про собственные прегрешения, с ходу начала жаловаться на дочь.
– Грешна я, мысли меня одолевают скверные. Иногда так и думаю, взяла бы и придушила собственными руками свою дочь, которая в пятнадцать лет принесла мне ребеночка в подоле, а сейчас снова беременна, и опять отец неизвестен.
– Вы любите дочь? – поинтересовался батюшка.
– Терпеть ее не могу, – честно призналась женщина.
– А внуков вы любите?
– Люблю, да только устала я… – продолжала причитать прихожанка.
– Так ведь если вы любите малышей и вам приятно их видеть, значит, они дарят вам положительные эмоции, а это в нашей суетной и нервной жизни не так уж и мало. Любовью к внукам, этим маленьким ангелочкам, вам жить и нужно. Любовь – это святое чувство. Не хороните ее в своей душе.
Следующим бодро подошел крепкий мужчина, по виду работник полиции или МЧС.
– Бью детей своих, иначе сладу нет, слушаться не будут, – высказался он. – Понимаю, что так нельзя, но как только ремень вешаю в шкаф, они сразу неуправляемыми становятся. Научите, отец мой, как быть?
– У Христа мы все дети; он из-за любви к своим детям смерть мученическую принял, а ты говоришь, ремень…
– Ну, так то Иисус Христос был, – недовольно пробурчал мужчина, отходя в сторону.
Потом подошел мужчина со следами сильных побоев на лице. Отец Арсений поймал себя на мысли, что происходящее в храме больше напоминает прием военным врачом раненых на поле боя, с той только разницей, что здесь ранения не всегда телесные, но чаще души.
– Избит был, батюшка, до полусмерти омсовцами, – стесняясь, стал рассказывать мужчина. – Собственный сын заказал – за то, что я ему в новой игровой приставке отказал. А теперь шантажирует. Говорит, что, если не буду на карманные расходы денег больше давать, опять меня закажет. А я боюсь, что ему на наркотики деньги нужны.
– Все, совершенно все из дома вынесли на продажу, – заплакала исповедующаяся женщина, подошедшая следом за побитым. – Одни стены остались. Еды не на что купить, все деньги старшие дети на наркотики забирают.
Отец Арсений перекрестился, почувствовав, что у него начинает прихватывать сердце.
«Господи, это же настоящая война идет!» – запульсировало тревожным набатом в его голове…
Хлыст оттягивался косяком с марихуаной. Он любил поутру начинать с легкого наркотика, поскольку до конца работы нужно было быть в форме. Но в последнее время доработать до конца без героина становилось все труднее. Однако Хлыст не расстраивался из-за такой мелочи. Теперь, когда он сам представлял собой маленький наркотический ручеек в этом бурном потоке наживы, он был спокоен за свой завтрашний день. «Уж сапожник никогда без сапог не останется», – думал Хлыст, и это действовало на него расслабляюще.
К машине вернулись с очередного адреса его напарники Боров и Рогатый. Боров с грохотом бросил в багажник кувалду, которой недавно разбил телевизор в квартире Стаса Крепкова.
– Последний адрес на сегодня, – доложил старшему Рогатый, небольшого роста прыщавый парень, чьи всклокоченные и сальные волосы давно не видели ни мыла, ни расчески.
– Поехали, я тоже зайду разомнусь, а то уже зад отсидел. – Хлыст махнул рукой водителю, отдавая команду трогаться.
– Что там у нас? Какая ситуевина? – поинтересовался бригадир. – По жесткой работаем или так, развлекалово?
– В семье у одноклассника Ника нужно профилактику провести. Борзеют предки, хаты лишить хотят…
Пока машина доехала до адреса, Хлыст уже понял задачу, и ему не терпелось «прикольнуться». По его команде Боров с Рогатым, вооружившись бейсбольными битами, поднялись на этаж и стали барабанить в дверь. За дверью звучала напряженная ругань забаррикадировавшихся жильцов. По команде Хлыста дверь выбили ударом ноги и, откинув придвинутую тумбу, прорвались внутрь помещения. Выбежавшего навстречу с отверткой в руке главу семьи ударом в челюсть отправили на пол. Перешагнув через лежащее тело, Хлыст прошел в спальню, где с загипсованной ногой лежала женщина.
– Где расписка? – адресовал он ей свой недвусмысленный вопрос.
– Какая расписка? – испуганно вжалась она в кровать.
– Отказ от приватизации, – напомнил ей подошедший Боров.
Женщина, немного отойдя от первого шока, сделала недовольное лицо, отвернувшись к стенке и показывая всем своим видом, что вести дальнейший разговор с незваными гостями она не намерена.
– Эй, ты, – Хлыст толкнул ногой лежащего на полу мужчину, – хватит падалью прикидываться! Где бумага?
– Ребятушки, ну что вы в самом деле, – по-женски запричитал глава семьи, – это наши семейные дела, зачем вы в них лезете…
– Я сейчас твой бабе вторую ногу сломаю, – угрожающе рявкнул Боров.
– Понял. – Мужчина поднялся и подошел к жене. – Надо отдать, дорогая.
– Нет, это наша квартира, – отрицательно закачала головой мать Женьки.
– Мама, ну и мне тоже надо иметь свой угол, – подал голос появившийся на пороге сын.
– Вот иди и заработай! Мы с отцом пятнадцать лет по общежитиям мыкались, – не сдавалась женщина.
– Ну, так и я в ордер вписан был, вы и на меня тоже ее получали, – твердо стоял на своем принципиальный подросток.
– Ну? – Подойдя к женщине с бейсбольной битой в руках, Боров встал напротив здоровой ноги, словно примерялся к удару.
Женщина заплакала навзрыд и, словно прощаясь с умершим родственником, извлекла из-под подушки тоненькую пластиковую папочку. Но и потом она все держала ее в руках, не решаясь выпустить из рук.
– На. – Хват выхватил у нее из рук и передал папку с распиской Женьке.
Сын проворно достал документ и, не мешкая, порвал его на мелкие кусочки.
– Смотрите, чтобы без повторных фокусов, – бросил на выходе из квартиры Хлыст. – А то и свою долю квартиры по наследству придется передать раньше отпущенного срока.
Георгий спешил в школу, чтобы получить хоть какую-нибудь информацию об Анжеле. Он рассчитывал увидеть Малахитова и напрямую спросить у него про девушку. Однако Николая в школе не было. Зато сосед по парте Федор пояснил, что после третьего урока все старшеклассники уйдут с уроков и пойдут пикетировать здание городского суда, где сегодня решается вопрос о Даниле Стогове – том самом геймере, который зарубил свою мать и бабушку.
– А как же учителя? – засомневался новичок. – Разве они не будут против?
– Против?! – искренне удивился Федя. – Ну ты даешь!
Все, что происходило в дальнейшем, послужило для Георгия объяснением реакции одноклассника. На первый урок пришла директор школы и дала задание подготовить плакаты для пикета.
– Ребята, только, пожалуйста, не пишите экстремистских лозунгов, – неуверенным тоном произнесла директорша.
– Да не переживайте, Галина Алексеевна, – попытался успокоить ее Длинный. – Никакого экстрима, все будет культурно.
Директорша ушла, а раскатанные рулоны ватмана стали обрастать лозунгами, характер которых не предвещал Галине Алексеевне хорошей жизни. «Свободу Стогову!», «Это была самооборона!», «Стогов – жертва круговой поруки взрослых!», «Невиновен!». После третьего урока больше ста пятидесяти школьников уже стояли у входа в здание городского суда. Развернутые плакаты и транспаранты, словно приманка, притягивали все больше и больше молодых людей, желающих «потусить за общее дело». Георгий пошел к суду в надежде увидеть там Анжелу, которую наверняка привезет с собой Малахитов. В это время к зданию стали стекаться работники суда. Подошел адвокат Борисенков с ребятами из молодежной самообороны и стал отдавать какие-то распоряжения. Георгий узнал в Хлысте и Рогатом тех, с кем ему пришлось подраться, вступившись за старика. Он поделился с Федором, который от ужаса чуть не стал заикаться и инстинктивно отодвинулся от Георгия в сторону.