Добирались на такси. Лесь заранее предупредил, что сегодня состоится текила-вечеринка – так он обозвал католическое Рождество – и лучше приехать без руля. Сергей загодя купил две палки сырокопченой колбасы, три бутылки водки, несколько рыбных консервов и черный хлеб, пояснив удивленной Веронике, что художники – народ странный и бедный. И что текила-вечеринка вполне может обернуться единственной бутылкой мексиканской самогонки, совсем не рассчитанной на кучу народа. Сам Сергей уже не раз участвовал в подобных сборищах, а Веронику взял с собой впервые, собираясь представить ее в качестве официальной невесты. Свадьба была запланирована на начало лето, и они хотели позвать Леся в качестве свидетеля.
Машина медленно ползла по заснеженным улицам, суженным с двух сторон огромными сугробами. Сквозь замерзшее окно проплывали искаженные тени серых домов с низкими балконами, украшенными лепниной, с большими торжественными окнами – Лесь проживал в центре, где сохранились еще старомосковские дома с высокими потолками.
Как и предполагал Сергей, в квартире у приятеля было много людей, бродивших по комнатам с умным видом, и мало еды. Лесь с благодарностью принял продовольственное подкрепление и передал его какой-то девице. Уже через полчаса гости подъели и колбасу, и водку. После начались горячие споры о гениях и бездарностях, о неблагодарных обывателях, ничего не понимающих в высоком искусстве, и людях, гоняющихся за громкими именами. Лесь отозвал Сергея с Вероникой и повел их по длинному коридору в дальнюю комнату, где хранились картины.
Вероника подошла к одной из них, стоявшей на потемневшем от времени стуле. На полотне было изображено заледеневшее окно, сквозь которое просвечивал терракотовый кувшин. Его очертания смазывались, лишь отчетливо выделялся круглый бок.
– Это важно, что кувшин круглый и кирпичного цвета? – спросила она.
Лесь торжествующе улыбнулся и быстро заговорил:
– Так ведь это я и хотел показать. В каждом из нас есть основная суть, фундамент. В кувшине – это его крутобедрость и глина, из которой он сделан. Вот.
– А в домах – окна? Так? – уточнила Вероника.
– Да. Вы замечали, что горящее окно, если смотреть на него через лед, светится в одной точке, из которой распространяются лучи по всему периметру окна? А темное, наоборот, расползается за свои рамки, пытается отхапать кусок побольше. Вот.
У Леся обнаружилась еще одна милая особенность. Помимо того что в минуты волнения молодой человек начинал частить, он каждую фразу заканчивал емким «вот», словно бы подводя итог. Сам Лесь был среднего роста, немного курнос, слегка веснушчат, светло-рыж и голубоглаз. Лицо его из-за светлых бровей и ресниц казалось блеклым, и только выразительная мимика делала его на время привлекательным. Он все доставал и доставал новые полотна, где вещи обнажали свою суть сквозь морозное окно.
– Вот она, с окнами. – Лесь предъявил холст с изображением дома.
Рядом с темными дырами сияли рассеянным светом окна, на которые хотелось лететь легкомысленным мотыльком.
– Наверное, главное здесь даже не окна, а то, что за ними, – предположила Вероника. – Мне кажется, что темные окна символизируют собой неустроенность и несчастье, а рядом с освещенными хочется отогреться.
– Слушай, а твои картины покупают? – неуместно вмешался Сергей, которому совсем не нравились шумные восторги Вероники. – Много платят?
И Лесь, и Вероника уставились на него так, словно он спросил о чем-то совершенно неприличном.
Айсблюмен разглядывала свой сад: пышные перья папоротников соседствовали с опахалами пальм, веселая поросль травы пробивалась сквозь заросли чертополоха, в воздухе парили тяжелые лапы елей. Кристаллы росли быстро, стараясь упорядочить свободное пространство стекла. Айсблюмен подумала и разбавила колючие ветки легким пухом одуванчиков. Теперь сад был закончен и совершенен.
Искусству морозных узоров учили с младых лет: поднять температуру немного выше нуля градусов, затем опустить, соблюсти нужную влажность, правильно поймать точку росы, аккуратно вытянуть кристалл с нижней части окна к верхней, словно дерево, у которого чем ближе к земле, тем толще и сильней ствол. После многовекового обучения сады росли быстро, как будто сами собой, совсем не напоминая собой первые тонкие иглы кристаллов на осколке стекла.
Айсблюмен прошла среди цветов, посильнее взбила листья пальм, изогнула ветку папоротника. Она собралась уже уходить, как неясное беспокойство овладело ею: через окно квартиры Айсблюмен увидела полотно с морозным узором, сквозь которое ярко светила свеча. В том месте, где пламя пробивалось сквозь наледь, кристаллы оплыли и потекли, уродуя идеальный порядок. Айсблюмен испытала тревогу за свой совершенный, но такой хрупкий мир.
Вероника с восторгом разглядывала новую картину Леся, где огонь свечи праздновал победу над безупречным холодом изморози.
– Значит, пламя настолько важно в свече? Несмотря на то что оно ее и губит?
– Да. Огонь согревает, разгоняет мрак, зовет к себе. Недаром свеча на окне была знаком для запоздавших путников.
– Странно выходит. – Вероника обошла картину со всех сторон. – Главное для свечи – ее смерть?
– Скорее, то, как она жила, – улыбнулся Лесь. – Вот.
– Она могла рассыпаться от вечности или ярко прожить несколько ночей…
– Так и люди. Одни существуют тихо и незаметно, другие живут на пределе своих сил.
Вероника молчала, отрешенно глядя на холст. Уже несколько дней она втайне от Сергея приезжала к его другу. Девушка не смогла бы объяснить, что именно ее влечет к художнику и его картинам. Ее отношение к Лесю совсем не походило на чувства к Сергею. С тем было сразу все ясно – они предназначены друг другу, она выйдет за него замуж и родит двоих детей, мальчика и девочку. С Лесем же Ника испытала потрясающее ощущение родства, своей второй половины. Они совершенно одинаково думали, чувствовали, смотрели на мир. Только Сергей эту близость не понял бы и не принял, поэтому Вероника скрывала свои визиты.
Айсблюмен всю неделю наблюдала за квартирой художника и даже запомнила его имя – Лесь. Она расписала узорами окна его трешки и подъезда, не стесняясь подглядывать за ним и его гостями. Все дело было несомненно в этой вертлявой девице с подвижным лицом и быстрым ртом, который постоянно нарушал тишину. Именно она заставила Леся портить идеальную красоту кристаллов на картине в погоне за меняющимся пламенем. Айсблюмен ощутила неясную ревность: этот мастер должен принадлежать ее миру, он же видит изящество и торжество совершенства, а эта девка забивает его голову обычным, проходящим.
Данный холст и девица как будто рассказывали о том времени, когда Айсблюмен не существует, когда ее нет в их мире и самого мира Айсблюмен тоже нет. Каждую зиму она бережно выращивает свои сады и парки, заселяет их идеальными цветами и узорами, а весна из года в год губит их безжалостным теплом и солнцем. Этот парень может подарить вечность ее вселенной на своих полотнах, а он использует мир Айсблюмен, чтобы подчеркнуть красоту собственного.
Стояла середина января. Вероника по обыкновению забежала после работы к Лесю, который заканчивал очередную картину. На постаменте девушка увидела холст с уже знакомым морозным узором: веер из хвоста жар-птицы с вкраплениями лучистых звезд и тонких игл. Поверх ажура Лесь изобразил часть лица: большие глаза темно-стального цвета с высокой складкой верхнего века, изломанные тонкие брови.
– Какие красивые глаза. – Вероника ткнула пальцем в изображение. – Это твоя девушка?
– Она смотрит из окна. – Лесь взъерошил волосы.
– Ну, я поняла, что девушка отражается в окне. – Вероника улыбнулась. – Я ее знаю?
– Нет, не знаешь. Она все время молчит, только наблюдает.
Вероника смешалась:
– Лесь, подожди. Это настоящая девушка или ты ее выдумал?
– Настоящая! Она смотрит на меня изо всех окон, днем и ночью. Представляешь, ее на самом деле нет, но она есть. Думаю, скоро я увижу ее лицо полностью. – Юноша устало вздохнул и, немного помолчав, добавил: – Вот.
– А когда ты в первый раз ее увидел?
– Под Новый год. Вы с Сергеем укатили в Прагу, а я решил, что никого звать не буду, посижу один. Часы начали бить полночь, какие-то придурки фейерверк во дворе запустили, так что даже сигнализация заорала. Я сунулся в окно посмотреть и увидел ее. Сначала такая неясная тень, решил, что мерещится. А потом с каждым днем все яснее. Вот.
– Лесь, ты ко врачу не ходил? Зрение не проверял?
– Я здоров, Ника. Здоров! Я понимаю, что ты мне не веришь. Мне никто не верит. А она все время глядит. Изо всех окон. Я даже спать не могу.
– Хочешь, я останусь? Лесь, ты только ничего не бойся и не возражай!
Вероника вышла в коридор и набрала номер Сергея:
– Слушай, тут вот такое дело… Я у Леся.
В трубке застыла тишина. Ника, боясь, что ее не услышат, начала сбивчиво кричать в трубку:
– Я не могу его оставить, он болен. Да, я давно его навещаю. Да, скрывала от тебя, потому что ты бы не понял. – Ника продолжала говорить на автомате в молчащий телефон: – Если бы ты только знал! Сереж, я люблю тебя. Но я не могу бросить Леся, он мне совсем как родной.
Трубка отозвалась чужим, незнакомым голосом:
– Я привезу твои вещи.
Вероника не видела, как Сергей в этот момент осторожно, словно телефон был сделан из тонкого стекла, положил его на стол, взял сочувствующего Петрушу, прижал к себе и совершенно не по-мужски разрыдался. В тот же вечер он на такси перевез Никины вещи, оставив себе только клоуна. С Петрушей расстаться он был не в состоянии.
Дни полетели с пугающей быстротой, словно киномеханик запустил фильм на большой скорости. Когда Вероника каждый день уезжала на работу, Лесь еще спал. Он почему-то стал бояться засыпать в обычное время и ложился лишь под утро. Несмотря на ревность и подозрения Сергея, отношения Вероники и Леся не изменились. Они были друг для друга