Колеблясь, я всё же спросил:
– Вы ведь пошутили насчёт плиты?
– Разумеется, нет. Ну это не совсем плита.
Спустя ещё минут десять лес поредел и на фоне пробившегося неба заполнился воздухом, показался обрыв. Ройшн остановилась и повертела головой. Я продолжал глазеть ей в спину.
– Да вот же оно! Только погляди. Всё ещё здесь.
Я подошёл к указанному стволу и увидел нацарапанную надпись, которую не смог поначалу расшифровать. Вырезанное единой линией сердце, а в нём два имени.
Ройшн с усмешкой заметила:
– Я уж думала, это дерево сгнило. Стоит. – Она постучала по клёну.
– Что здесь написано?
– «Ройшн и Винсент», увековеченные в знак любви. Как-то по-детски, не находишь?
– Вы любили этого Винсента?
Ройшн резко подняла голову, и её зелёные глаза осветились тусклым пламенем.
– Он любил меня, это точно. Выпивал меня до донышка снова и снова. Мне нравилось его внимание, когда он мной обладал. А когда он с фронта вернулся, выяснилось, что в него попал осколок снаряда и обладать он мной уже не мог. Любить-то любил, но… Это как играть с неполной колодой карт – бессмысленно. А ведь так просто найти другую, полную колоду, правда же?
Я кротко кивнул.
– Хотя, должна признать, меня пугали его намерения заполучить меня обратно. Вначале эта надпись на дереве, затем начались требования, агрессия. Я, не раздумывая, скрылась. Отправилась в bon voyage, так сказать…
– Убей меня!
Мы резко обернулись на вскрик, донёсшийся со стороны обрыва.
– Ну же! Убей! – продолжал требовать голос.
Он казался очень знакомым, но теперь звучал жёстко и агрессивно.
– Что ты творишь? – взмолился другой в ответ. – Опомнись!
– Ты ведь хочешь покарать убийцу сына! Хочешь? Ну же!
– Не верю… Не может этого быть… Зачем?
Голос Милека Кочински дрогнул. Этот голос я узнал сразу. А другой?..
– Толкни меня! И всё будет кончено!
– Как… Как это возможно?
Мы с Ройшн подбежали ближе и смогли увидеть двоих мужчин недалеко от того места, где лес кончался обрывом в карьер.
– Ты… У тебя всё – сын, жена, семья… Осколок летел в тебя, в тебя! Я спас тебя, собой прикрыл. А взамен… Что я получил взамен?!
– Не понимаю… – голос Кочински звучал растерянно.
– Только одиночество и боль!
– Разве это моя вина? – вяло сопротивлялся проректор.
– Все помыслы я сосредоточил на своей церкви. А Тео – оплевал… Жизнь мою оплевал! Всё, что я выстроил. Он всё у меня отнял! Самое дорогое! Милек, он отнял последнее, что было у меня… А я хотел спасти его!
– От чего?
Отец Лерри в упор смотрел в побелевшее лицо проректора.
– От уготованного ему за грехи конца. Спасти через мученическую смерть, заставив пройти путь Христа…
Я не верил своим ушам. Ройшн схватила меня за плечо, впившись ногтями.
– Я сделал нужное дело, Милек! Твой Тео обрёл мученический венец. А теперь и ты сделай. Я искуплю вину, ты мне поможешь. Самоубийство – тяжкий грех, Милек, я не могу… Толкни меня, и ты разрубишь этот гордиев узел. Накажешь убийцу сына и позволишь мне отправиться в Царствие Небесное…
– Винсент!
Кочински и Лерри обернулись к нам. Ройшн сделала шаг вперёд.
– Господи, – воскликнула она презрительным тоном, – во что ты превратился!
Винсент Лерри глядел на Ройшн не мигая, с застывшей маской ужаса на лице. Но вдруг резко обернулся к Кочински и схватил его за лацканы пиджака, тряся и подталкивая к обрыву.
– Убей меня! – требовал он с остервенением, срываясь на хрип. – Я убил твоего сына! Толкни же, ну, давай! Ты трус!
Кочински стоял как вкопанное в грядку пугало. Он не сделал даже попытки отстранить священника, впавшего в неистовство. Казалось, он ни о чём не думал. Его обвисшие щёки колыхались от толчков Лерри, а глаза смотрели в пустоту.
В моей же голове непроизвольно всплыла мысль о его бесхарактерности. Я представил себе, какой ненавистью должен бы воспылать отец к человеку, убившему его единственного и любимого сына. Да если бы он убил, к примеру, Адама, то я…
Вместо того чтобы броситься на помощь, растащить этих двоих, отвести от обрыва, я замер в ступоре таким же пугалом. Может, потому что я беспутной своей головой понимал: Кочински мягок и аморфен и совершенно неспособен на месть или убийство.
Кочински вдруг оторвал от себя руки священника, отшвырнул его прочь и зашагал к обрыву.
– Нет! – вскричал Лерри. Он схватил проректора за ворот и повалил на землю у самого края обрыва. – Не смей! Не смей, Милек! Ты не должен!
Кочински попытался сбросить с себя священника. Они вцепились друг в друга намертво, будто в тот самый гордиев узел, который каждый из них двоих хотел разрубить по-своему. Я рванулся к ним и почти ухватил проректора за руку, но не успел. Ройшн отчаянно завизжала, завыла, обратив лицо к небу.
Они полетели вниз, сцепившись, как два борца. Их тела раскидало в стороны при встрече с землёй.
Глава 30Вещает оракул
Это были воистину всенародные поиски, продолжавшиеся до самого заката. Я никогда ещё не был напуган до такого предела, как в тот день, когда мы потеряли Адама. Тлевший горизонт навевал кошмарные мысли о том, что мы могли в итоге обнаружить. Обшарили все канавы и дно карьера, я лично заглянул в каждую щель церкви, облазил церковный подвал, но моего дорогого друга, этого упрямого очкастого зазнайку, так и не нашёл нигде.
В кромешной мгле мы с Питером, поспевая за лучами наших фонариков, столкнулись с Дартом на игровом поле. Как и мы, он взмок от многочасовых поисков.
– Куда ещё он мог его спрятать? – бросил я, поторапливая Дарта соображать быстрее.
– Полиция обыскала его дом, мы проверили все закоулки Роданфорда… – Дарт тяжело выдохнул.
– Но где ещё?..
– А что, если он без сознания? – спросил Робин.
– Он не может быть столько времени без сознания! – взорвался я.
– Лерри мог его опоить…
– Адам знал, что Лерри – убийца! Стал бы он пить?
– Роб прав, – сказал Питер, попытавшись меня успокоить. – Мы не услышали ни одного звука ни в одном месте.
– Он жив! Нужно продолжать поиски! Давайте ещё раз проверим лес!
– Мы уже трижды его исходили, – сказал Джо.
– Бессмысленно ночью, – покачал головой Робин. – Лучше утром…
– Да как вы не понимаете…
Меня прервала Ройшн, взяв за руку.
– Вы проверяли бомбоубежище?
– Да, – сказал я. – Я проверил подвал.
– Нет, подвал – лишь вход. Само бомбоубежище дальше, за каменной стеной подвала. Оттуда ни черта не слышно.
Через считаные мгновения мы толпой оказались у нужной двери. Засовы тонули в темноте, и я их не заметил, пока не нашарил. Мы отперли дверь и разом осветили мрак перед собой. Небольшая комната располагалась внизу. Фонарный луч быстро обнаружил Адама – тот сидел у стены, обняв колени, глаза были закрыты, будто бы он спал. Вокруг левого глаза пятном чернела спёкшаяся кровь.
Когда Адам шевельнул головой, я смог выдохнуть.
…Утром нас впустили проведать Адама. Его голова, обмотанная в несколько слоёв бинтами, покоилась на двух подушках. На правом виске, где была рана, повязку оттопыривала шайба из ваты.
Помимо меня и Питера, в палату медпункта вошли Дарт, Секвойя и суперинтендант Хиксли. Я поднял створку окна, чтобы впустить свежего воздуха.
– Ну, господин студент, видите, чем кончаются незаконные вмешательства в полицейские расследования? – Хиксли наставил на Адама жёлтый от никотина указательный палец, словно это было дуло пистолета. – Рассказывайте, как вы накликали неприятностей на свою голову.
– Эта мысль пришла ко мне случайно прошлой ночью. Лерри звал свою церковь Маленькой Розой. Но ведь именно так переводится имя Ройшн с ирландского. Милек Кочински рассказал, что Лерри влюбился до беспамятства перед самой войной. Ройшн была здесь в то время, и я подумал, не могла ли она быть той самой маленькой розой, по которой так тосковал Лерри? Я решил проверить. Попросил Агату уговорить Ройшн приехать сюда и встретиться со мной…
– Давайте по порядку, – сухо вставил Хиксли.
– Конечно. Простите. Голова побаливает… Дело обстояло вот как. Винсент Лерри был начинающим врачом и заядлым бабником. Однажды в деревню приехала ирландка Ройшн. Юная, но уже с характером, сформировавшаяся особа. Ей нравилось его мужское внимание, но ей было плевать на его внезапно возникшие к ней чувства. Начавшаяся война кончилась для Лерри плачевно, и Ройшн, жившая в мире материальном, циничном, бросила его и уехала из деревни.
Много лет Лерри глушил обиду за испорченную жизнь. Тем временем Ройшн наслаждалась жизнью. Она вернулась спустя несколько лет сюда, чтобы продать дом бабушки. В тот период она встретила Диксона, результатом их короткой связи стала дочь. Шивон родилась в Ирландии, Диксон никогда её не встречал до этого времени. Шивон унаследовала внешность матери, но не внутренние качества. Этой весной Шивон приезжает сюда, знакомится с Тео, который решает подшутить над неопытной девушкой. Он устраивает нападение на неё в костюме гигантского кальмара. Тео не думал, наверное, что шутка окажется настолько грубой.
Утром к Лерри прибегает девушка в слезах. Она рассказывает о случившемся. Лерри узнаёт это лицо. Так выглядела его единственная любовь, чьё лицо забыть невозможно, чьим именем он даже назвал своё вынужденное пристанище. Перед ним была дочь той женщины, которая его бросила. Так могла бы выглядеть его собственная дочь, если бы не гадкая шутка жизни в виде осколка снаряда.
Адам перевёл дух и слегка поморщился. Видимо, голове его прилично досталось.
– А осколок, как считал Лерри, предназначался не ему, а его другу, Милеку Кочински. Так почему же всю жизнь страдал он, а не друг? Почему у Милека было прекрасное здоровье, обожаемый сын, работа и наконец – молодая жена? Почему у него самого, у Винсента Лерри, не было всего этого?
Вся обида, что годами топилась в глубинах души, всплыла наружу, выплеснулась гейзером. Лерри так и сказал, прежде чем запер меня: Тео изнасиловал