Везде продавали хлеб, овощи, горох и рис. Свала купила два красных плода с листьями и жесткой кожурой; она взяла плод в обе руки, резко вывернула запястье, и кожура вскрылась, обнажив сотни маленьких семян, сверкавших, как lalami, рубин, в ухе Радослава.
Славянин восхитился ловкостью девушки и попросил показать, как она это делает, а мы все пробовали на вкус терпкие и липкие семена плода под названием румман.
— Что это за место? — спросил Финн, вытирая сок с бороды.
— Амфитеатр, — ответил брат Иоанн, — тут древние римляне устраивали бои гладиаторов.
— Я слыхал о них, — вставил Радослав. — Поединки, иногда против диких зверей, а чаще против других людей.
— Звучит лучше, чем гонки колесниц в Миклагарде, — проворчал Финн.
Брат Иоанн хмуро посмотрел на него.
— Эти бои запретил император Юстиниан. Нынче за такое развлечение полагается смертная казнь.
— И все же бои проводят, — сказала Свала, и мы все обернулись к ней. — Тайно, конечно, однако даже ставки принимают. Если знаешь нужного человека, тебя известят, где именно состоится бой, и проведут на него.
— Ставки, — повторил Финн и задумался.
Мы гуляли и пялились по сторонам, но наконец я решил, что пора бы возвращаться на корабль. Я договорился, что моих людей на борту накормят и напоят, а от солнца они укроются под парусом, но мы не стали выставлять дозор, а значит, не исключено, что все побратимы решили — на корабле им делать нечего, уж лучше махнуть в город и как следует повеселиться, а за «Сохатым» пусть присматривают норны.
Так что мы присели за столик в таверне возле амфитеатра для последней чаши вина. Моя голова кружилась от впечатлений; хотелось закрыть глаза и просто слушать, как Радослав заигрывает со Свалой, а брат Иоанн и Финн спорят, кто дальше плюнет семечко оливы.
Внезапно я увидел себя на борту «Сохатого», когда мы шли на веслах от Кипра, и усомнился, чье хриплое дыхание слышу — свое или Козленка. Но кто-то где-то отбивал ритм для гребцов, и каждый удар звучал вопросом, снова и снова… Где Старкад? Где наши товарищи?
Мы плыли по темному морю, и я стоял на носу корабля мертвых, парус хлопал, весь драный и ветхий, хотя ветра не было вообще. Впереди целые горы льда откалывались от ледника и плюхались в воду, точно громадные белые медведи. Возникло бледное лицо, окруженное лохмотьями волос, темные глаза ввалились и глядят обвиняюще, как мертвые глаза маленького Власия. Знакомое лицо, и в этом темном месте, яркий, как слеза, острый, как кончик месяца, она подняла кривой меч…
— Хейя, Торговец… Хватит!
Голос вернул меня обратно в таверну. Побратимы таращились, бледные, как масло, их лица расплывались. В конце концов я сосредоточился.
— Дурная голова, — проговорил Радослав, а брат Иоанн предложил мне разбавленного вина, и я смочил пересохшие губы.
— Кто такая Хильд? — лукаво спросила Свала, и мой живот словно провалился в пятки. Я не мог выдавить ни звука. Девушка подождала ответа, и, когда стало ясно, что никто не откликнется, пожала плечами и отошла в сторонку. Давно умершая, эта женщина, что привела нас к сокровищу Атли, продолжала отравлять мою жизнь.
— Солнце напекло тебе голову, — сказал брат Иоанн. — Лучше вернуться на корабль.
— Ступай один, — весело бросил Финн, который куда-то отбегал; он подкидывал что-то на ладони. — Позор нам, если мы уйдем и пропустим поединок.
Он показал резную деревяшку и поделился новостью: когда прозвонит колокол, все, у кого есть такие пенязи, должны собраться у главного входа в амфитеатр.
— Колокол? — переспросил брат Иоанн. — Какой колокол?
— Ты променял деньги вот на это, Лошадиная Голова? — со смешком уточнил Радослав. — По-моему, человек, который тебе его продал, уже давно удрал в какую-нибудь забегаловку на другой стороне города.
— Нет, нет, — возразила Свала. — Он имеет в виду вечерний колокол.
Радославу пришлось объяснять, что этот колокол созывает верующих на молитву. Мы уже слышал вопли мусульман, призывавшие правоверных молиться пять раз в день. Как-то уж чересчур для нас, не молившихся никогда, разве что при необходимости; думаю, это устраивало и нас, и наших богов.
— Уж наверняка бой будет не в амфитеатре, — сказал брат Иоанн. Финн погладил бороду и намекнул, что рынок, скорее всего, ближе к ночи опустеет. — За такие бои казнят, — стоял на своем монах. — Тоже мне, нашел тайное место! Да тут кругом стражники! Думаешь, их не привлечет лязг клинков и крики толпы?
Финн выругался, понимая, что брат Иоанн прав, и наконец сообразил, что его обдурили. Из-за этого он преисполнился решимости дождаться колокола; зная его достаточно хорошо, я вздохнул и сказал, что останусь с ним. Радослав меня поддержал, а брат Иоанн сказал, что проводит Свалу до становища и вернется, Бог даст, до вечерни.
Естественно, девушка заупрямилась, и ее пришлось тащить волоком, а она шипела на меня, хотя ведь не я предложил ее увести. В общем, мы остались возле рынка, в тени Железных ворот и стали ждать, пока солнце не скроется за холмом цитадели — тут ее называли Сильпий. Закат угасал перистыми рдяно-золотыми сполохами.
Брат Иоанн вернулся, как и намечал, и мы съели пару тушек жареной птицы с жирными лепешками и оливками, а Финн все оглядывался по сторонам, высматривая того человека, который продал ему пенязь. На наших глазах лотки сворачивались, люди уходили с рынка один за другим; муэдзин призвал арабов к молитве; мы тихо переговаривались ни о чем.
А потом зазвонили к вечерне по всему городу, и почти сразу люди вокруг оживились, засуетились, потянулись куда-то, будто мотыльки на свет.
— Ага! — воскликнул Финн, радостно потирая руки. — Глядишь, я еще в прибытке окажусь.
Мы пошли следом за большой ватагой, с полдюжины греков, то ли солдат не при деле, то ли купцов, к главному входу в амфитеатр; там стояли двое верзил, костяшки пальцев все сбиты, шеи, как у быков, вооруженные дубинками. В почти полной темноте мы выстроились в линию и шаг за шагом продвигались к арке ворот, и предвкушение схватки передавалось от одного к другому.
Охранники отобрали пенязь и обыскали нас, но при себе мы имели только едальные ножи — спасибо Скарпхеддину, ведь невежливо приходить на праздник в твою честь в полном вооружении.
Под аркой еще трое мужчин, с тусклым фонарем, направили нас к боковой стене, где виднелась распахнутая дверь. За ней начинался короткий коридор, освещенный оплывшими факелами, дальше витая лестница вниз, и в конце концов мы очутились в огромном подземном пространстве, сыром и холодном.
— Где мы? — спросил Финн.
Брат Иоанн огляделся.
— Под ареной, — сказал он. — Тут, верно, держали животных. Если нужно, делили на…
Я возразил — воняло застарелой гнилью, поодаль виднелся огромный проржавевший желоб с колесом. Проследив мой взгляд, монах тихо присвистнул.
— Да, ты прав, Орм. Сюда наливали воду, на случай, если потребуется превратить арену в озеро. Если поискать, наверняка найдутся древние насосы.
— Озеро? Какое еще озеро? — удивился Радослав.
Брат Иоанн объяснил, что иногда гладиаторов заставляли, с лодки или прямо так, бить акулу или кита, а для этого арену заполняли водой; после же всех схваток воду сливали. Оба, Радослав и Финн, недоверчиво переглянулись, восхищенные хитроумием древних римлян.
Затем Финн углядел маклака, принимавшего ставки; не знаю, как он его отличил, — маклак ничем не выделялся среди прочего люда, покрытый шрамами и кривоносый. Финн поговорил с ним, вытащил несколько монет и получил новую деревянную пенязь. Именно тогда я увидел огороженный участок и ведра с метлами, чтобы смывать кровь.
Люди все прибывали, рассаживались даже на ступенях лестницы, занимали проходы, где когда-то трудились насосы. Гул голосов напоминал жужжание пчел, под сводами бродило эхо. Вот жужжание сделалось громче, и, как раз когда Финн вернулся к нам, мы услышали лязг оков.
— На кого поставил? — спросил Радослав, повышая голос, чтобы перекричать загомонившую толпу. На арену вышел какой-то человек и объявил первый бой — между двумя мечниками и… самим Могучим Клинком. Кто таков?
Стены содрогнулись от кровожадных воплей. Снова залязгали оковы, и я увидел мечников: их лодыжки были скованы короткой цепью; дальше цепь тянулась к лодыжкам другого, затем шла вверх, к браслетам на запястьях. Набедренные повязки, шлемы как у древних греков, с хвостами конского волоса, короткие мечи, круглые щиты — и отчаянные глаза обреченных.
Наставник тоже облачился по-древнегречески, в короткую рубаху, и все; он тянул мечников за собой. Кто-то крикнул:
— Деритесь как следует, ублюдки! Я поставил на то, что вы побьете сегодня Клинка.
— Это вряд ли, если норны будут милостивы, — хмыкнул Финн, — я-то поставил на Клинка. Сдается мне, он победит; маклак сказал, это умелый рубака и бьется двумя короткими мечами. Хороший рубака всегда берет верх.
В другом углу огороженного участка в духоту чадящих факелов, людского пота и несвежего дыхания вступил Могучий Клинок, голый, если не считать набедренной повязки, с цепью на лодыжках и данским топором с длинным древком в руке.
Его плечи, на которые ниспадала копна густых волос, походили на стволы деревьев, бугры перекатывались под кожей, когда он перебрасывал топор из руки в руку, и все тело будто извивалось от змеиного движения мышц. Как обмолвился однажды Квасир, у него мышцы были даже на веках.
— Это Ботольв, — прохрипел Финн, с ужасом глядя на меня. — Ботольв Верзила.
Мы выпучили глаза, переглянулись, затем вновь уставились на арену. Точно он. В последний раз он стоял на палубе драккара «Сохатый» в Новгороде, два года назад. И встретить его здесь… Я осмотрелся, выискивая остальных пропавших без вести побратимов, которых мы так долго ждали в Миклагарде.
— Может, ланиста уступит его нам, — сказал брат Иоанн с сомнением в голосе.
— Кто такой ланиста? — спросил Радослав; монах указал на человека, волочившего за собой мечников. — Это что, латынь? А само слово что означает?