— Salus populi surpemo lex esto — это значит, молодой человек, что наша потребность важнее, чем бог неверных.
Сигват, проходивший мимо с обломками деревянной лесенки, усмехнулся и прибавил:
— Не трусь, медвежонок, у этого Аллаха нет молний, так я слышал.
Словом, мы расположились там, пережидая бурю, а ветер шипел и вздыхал, как море по гальке; этот звук теребил наши сердца всю долгую ночь напролет.
Конечно, нельзя потешаться над богами, пусть им поклоняются другие, ибо все боги злопамятны. Наутро буря стихла, а мы узнали, насколько разозлили этого мстительного Аллаха.
— Торговец, у нас гости.
Сон умчался прочь, будто пена с гребня волны, — сон, в котором я сражался со Старкадом, и он отрубил мне руку. Меня растолкал Финн, дернул за руку, чтобы разбудить. Я поднялся, оглядел побратимов, собиравших кожу, кольчуги и оружие.
За спиной Финна, мрачного и встревоженного, стоял Рунольв Скарти, чей черед как раз был нести дозор; заячья губа, которой он и заслужил свое прозвище, изрядно мешала разбирать его слова, но все же он сумел объяснить, что заметил людей на соседнем холме. Много людей, идущих вместе.
— Много — это сколько?
— Сотня, — прошепелявил он. — Или даже больше.
— С оружием?
— Я послал Городского Пса и Косоглазого проверить, — вмешался Квасир, кидая мне мою кольчугу. Я неловко поймал ее и натянул на себя, поежившись, когда холодное железо коснулось кожи. Меч выскользнул из проложенных изнутри шерстью деревянных ножен, просыпалась струйка песка. Финн прокашлялся, явно оскорбленный таким пренебрежением к оружию.
Закрепив ремешок шлема под подбородком, я взял щит и снова оглядел побратимов — красно-бурые лица, кривые ухмылки и мрачные взгляды. Знакомо пахло провонявшей потом кожей и страхом, железом и предвкушением схватки.
Ярл получше меня нашел бы ободряющие слова, восхвалил бы вдоводелов, крушителей щитов и колебателей земли, посулил бы им горы золота и серебра и славу, достойную сыновей Тора. Вместо этого я повернулся к Козленку и попросил его развести костер — мол, когда закончим рубиться, пора будет перекусить. На это все довольно заухали, застучали по щитам и хищно заулыбались.
Косоглазый и Городской Пес вернулись, тяжело дыша.
— Добрую сотню насчитали, — выдавил Пес. — Оружие, правда, так себе: несколько луков, копья, скорее заостренные палки, и дубинки. Топоров и мечей почти не видать.
— Если это крестьяне, — сказал брат Иоанн, шлем которого забавно сполз набок, — стоит с ними потолковать. Может…
— Не стоит, — пропищал Козленок, — после того, что мы учинили в мечети. — Брат Иоанн метнул на него гневный взгляд, явно раздосадованный дерзостью мальчишки.
В любом случае, подумалось мне, куда все эти селяне удалились, побросав свои дома?
Косоглазый покачал головой и натянул тетиву лука.
— Это не деревенские, — сказал он. — И не местные. Одни мужчины, ни женщин, ни юнцов. Одеты в рванье, как рабы, но с оружием.
Он прав. Эти оборванцы — наверняка шайка грабителей, отребье отребья. Они крадучись проникали в деревню, перебежками двигались по улице к площади, сжимая в руках кожаные мехи и, очевидно, направляясь к колодцу. Прохладный ветерок неспешно заметал площадь песком, и вода в желобе у колодца приобрела ржавый оттенок.
Когда они заметили нас, вставших стеной щитов по другую сторону площади, то застыли как вкопанные, не понимая, как быть. Послышался крик: «Варанги!» Значит, кому-то из них знаком греческий язык. Беглецы, подумал я, из войска Великого Города.
Они сбились толпой, переглядывались и перешептывались, а я ждал, когда соизволит показаться их вожак. Финн, однако, уже грыз римский костыль и бормотал, что мы должны напасть прямо сейчас, покуда они в растерянности.
А вот и вожак, грек или иудей, судя по маслянистым черным волосам и бороде, с кривым мечом и в северной кольчуге — было нетрудно разглядеть толстые кольца, на наш манер, сарацинские тоньше и легче. Это решило участь чужаков, ибо имелся единственный способ, каким Черная Борода смог заполучить такую кольчугу.
— Пора, — сказал я тихо, и Финн заорал, требуя построиться плотнее, а стяг с вороном взвился над головами и затрепетал на утреннем ветерке, что шипел по-змеиному и гнал вдоль улицы клубы песчаной пыли, словно составляя затейливые узоры. Я различил в клубах мужское лицо с одним глазом и подивился, хороший ли это знак.
Им бы побежать, но вожак, видно, решил, что нас гораздо меньше, чем его людей, а жажда заставила его неуместно расхрабриться. Он завопил, замахал своим кривым сарацинским мечом, ткнул им в нашу сторону, веля нападать. Чужаки подчинились. Конечно, когда они добрались до нас, сам Черная Борода оказался в задних рядах.
Не было времени о чем-либо задуматься: они навалились, копья нацелились в наши щиты, одно устремилось на меня, за ним я мельком разглядел разинутый рот, безумные глаза и клубок волос и бороды, точно дикарь выскочил из леса. Я отбил копье, вывернув свой клинок плашмя, а потом ударил сам, сверху вниз. Противник замешкался, попятился. Двигался он словно замедленно, хотя чувствовалось, что к копью в руках он привычен.
Бывший солдат, подумал я, наседая на него, отражая копье щитом, задирая древко вверх прежде, чем он успел опомниться, а затем рубя по коленям. Он споткнулся о чью-то ногу, и мой меч полоснул его по ляжке; алые края раны широко разошлись, когда он повалился навзничь с истошным воплем.
Этот готов, так что я не стал с ним дольше возиться. Наша стена щитов понемногу распадалась, но побратимы по-прежнему дрались по двое и по трое.
Слева от меня горстка чужаков бросилась к домам, стреляя из коротких луков, и я увидел, как Квасир, с дюжиной побратимов за спиной, рванулся навстречу. Передо мной выросла чья-то фигура, я отразил удар и одним движением вернул его — что поделаешь, меня хорошо обучили.
Волнистое лезвие пело в дымке песка и пыли, поражая врага в шею, метнулось вверх и отсекло ему челюсть. Крик захлебнулся, перешел в бульканье, и я пнул упавшее тело. Давно я клинок не точил, подумалось мне, а он все такой же острый.
Раздался вопль, я резко обернулся, подставил щит под наконечник копья, змеиным жалом метнувшийся мне в лицо. Другой чужак кинулся на меня, завывая от ярости, но Городской Пес, сверкая глазами, нанизал его на свое копье, а затем стряхнул наземь, высвобождая оружие.
Они наконец побежали, врассыпную, а побратимы добивали бегущих. Стрелы свистели в воздухе, цокали по камням и утоптанной земле; там, где деревенские дома переходили в дынные и бобовые поля, я убил своего последнего противника, нанес несколько быстрых ударов подряд, перерубив ему ребра, пока он, рыдая, пытался уползти от меня.
Пришлось добить, раскроить ему череп, как яйцо, ибо он никак не хотел умирать, истекая кровью и поскуливая. Потом я уселся рядом с трупом, который мгновенно облепили мухи; меня подташнивало. Кто был этот человек, чего он ждал от дня, когда пошел со всеми набрать воды?
Когда я вернулся на площадь, тела уже уволокли прочь. Финн, завидев меня, облегченно крякнул.
— Думал, ты вляпался, Торговец, — сказал он. Я помотал головой, зачерпнул воды из колодца и облил голову. Ржавые струйки потекли по лицу и бороде.
— Вот чистая, — сказал Козленок, приподнимая ведро, и я жадно припал к краю. — Еда готовится, — прибавил мальчишка, и мужчины дружно заухали. Те, кто мог, разумеется.
У нас оказалось шестеро раненых, все легко, никого не пришлось поить луковой настойкой брата Иоанна. Один погиб: Городской Пес получил стрелу под мышку — он развел кольца, чтобы кольчуга не сидела слишком плотно.
— Я же говорил ему, чтобы руками не размахивал, — угрюмо бубнил Квасир. — А он все тряс своим дурацким копьем, вот и допрыгался.
— По крайней мере, у него была кольчуга, — укоризненно проворчал Ботольв, вытирая кровь со своего топора. Потом развернул стяг с вороном и принялся смывать кровь с полотна; надо сказать, в итоге стяг стал внушать страх даже мне, с этими кровавыми разводами.
— Кто они такие, мы узнали? — спросил брат Иоанн, подбоченясь; в руке он по-прежнему стискивал копье. Порою я спрашиваю себя, вправду ли он избран этим его Христом в священники. Подобных ему монахов мы больше не встречали.
Кто они? Мне нечего было ответить брату Иоанну, однако он пристально разглядывал кого-то из убитых мною и заметил изрядную худобу, грязь и старые потертости от оков на запястьях и лодыжках.
Когда мы похоронили Пса, отдав ему последние почести, я отправил десяток побратимов в ту сторону, откуда явились чужаки, мимо канав с водой и истоптанных полей, мимо заброшенных оливковых рощ, на каменистую равнину.
С холма, где высились колонны хеттского храма, мы заметили внизу пыль — это улепетывали немногие уцелевшие враги, и Черная Борода с ними.
Я не знал, кто такие хетты, — верно, очередное племя, давным-давно истребленное, — но строили они знатно: плоскую макушку холма устилали крупные обтесанные камни, из них торчали обломки колонн, причем некоторые кривились, как деревья. Там еще был алтарь и приземистые квадратные здания с несколькими лестницами, что вели под землю.
Тут и отсиживались разбойники, это было очевидно: храм превратили в своего рода крепость, с земляными валами. Они пробыли тут достаточно долго, судя по числу кострищ и мусору.
— Прямо чертог ярла, — сказал Финн, кивая в сторону деревни. — Вода под рукой, если понадобится, — хотя лучше бы они оставили охрану, чтобы не подпускать незваных гостей вроде нас.
— Вода, — повторил я. — А из жратвы только дыни и бобы. Неудивительно, что они так исхудали. Беглецы из копей.
Финн покачал головой.
— Не тот, которого я прикончил. Он умел драться — грек или булгарин, если спросишь, уж брань-то я отличу. Больно крепкий и ловкий для того, кто питался бобами с дыней.
Брат Иоанн поворошил кости в одном из кострищ и наткнулся на череп, который никак было не назвать черепом животного. Я чуть не сблевнул. Не только дыни и бобы. Мясо. В краю, где и ящериц редко встретишь.