– Но всё кончается, – почти грустно заметил тот. – Больше скажу…
Пришлось умолкнуть. К столику подошел белый крахмальный передничек.
Официантка обдала их запахом сладких духов. Шурка угрюмо глядел на скатерть. Рука с красными ногтями брала с подноса и ставила на стол тарелки. Запах духов заслонило густым духом мясной подливы. Шурка невольно скосил глаза: кусочки мяса в тарелке тоже были! Не только соус.
– Точно ли за бефстроганов карточки мясные вырезать не надо? – с наигранной тревогой уточнил Король игрушек.
– Нет, товарищ гвардии майор, – улыбнулась официантка. Слишком задержала взгляд. Товарищ Гвардии Майор явно знал правила этой игры – подмигнул ей, потом посмотрел вслед: окинул одобрительно талию, туго натянутую юбку, ноги. Пока официантка шла, взгляды к ней так и липли со всех сторон.
Майор повернулся обратно к тарелкам. Заметил Шуркин неодобрительный взгляд.
– Новая. Никогда ее раньше здесь не видел, – пояснил.
– Да глядите на кого хотите. Мне какое дело.
Тот взял вилку и нож. Шурка старался не втягивать носом глубоко – желудок и так уже урчал.
– Не стесняйся, – пригласил Майор. – Не буду же я один наворачивать. Тем более повезло, карточки не вырезали.
Сам он держал вилку и нож на весу – ждал. Официантка прошла мимо – стукнула на их стол корзиночку: в салфетке был нарезанный хлеб. Белый.
– …а то на нас уже косятся.
Шурка окинул взглядом зал. Висел ровный гул, когда сразу много людей обедает разом. Пахло едой и гуталином – запах военных. За столиками были все в погонах – теперь так. Новые звания Шурка выучил, но еще никогда не видел столько полковников, подполковников, майоров сразу. У одного звезды на погонах были особенно крупными и золотыми: генерал. Словно почуяв взгляд, тот жуя обернулся. Глаза у него были пустые, как две капли олова.
Шурка взял вилку, взял нож. Когда он последний раз ел вилкой и ножом? В войну все всё ели ложками.
– То есть вы теперь Майор? Очередная липа.
– Вовсе нет. С этим я не шучу.
Шурка недоверчиво фыркнул. Зацепил вилкой пюре с коричневым соусом, принялся за еду.
– Медали, между прочим, тоже настоящие, – якобы обиделся Король игрушек. – Вот эта – Сталинград. Вот эта – за Курск. Написано «за отвагу», мелочь, а все-таки приятно, когда и другие…
– Ладно, – прервал Шурка. Как это работает, он знал еще по Репейску. В Репейске Король игрушек работал врачом. В Архангельске в то же самое время был простым артельщиком. Одновременно в Саратове его знали как Железнова Петра Ильича, бухгалтера. А во Владивостоке – как товарища Тутышкина, он плавал коком на корабле, изредка приставая к берегу. В Ленинграде был продавцом игрушек в Доме ленинградской торговли – до войны, конечно. В скольких своих обличьях отправился вместе с многими на фронт, можно только гадать. Что ж…
– …товарищ Майор.
– Товарищ Гвардии Майор, – самодовольно поправил тот и сунул в рот вилку с пюре. – Да что мы все обо мне да обо мне. Давай и о тебе поговорим.
Шурка пожал плечом. В душе накрапывал мелкий дождик.
– А что, плохо разве? – рассуждал Майор. – Есть и хорошие стороны.
Шурка поднял взгляд от тарелки:
– Какие, например?
– Например, ничего уже не страшно.
– Ну, не знаю…
– Да точно! – отмахнулся Майор. – Страх… Если б ты знал, сколько пакостей люди делают исключительно от страха… Ой, ты меня спроси, я такое порассказать могу.
– А вы всё про всех знаете, да?
– Да, – совершенно серьезно ответил Майор.
Обед заканчивался. Над столиками стал подниматься сизый дымок от папирос.
– Глянь хоть вот на того, – он бесцеремонно ткнул вилкой в сторону. Шурка посмотрел: генерал с оловянными глазами уплетал котлеты. Промокал салфеткой жир на губах.
– Все про него сейчас тебе расскажу. Были у него родители. В Одессе. Своя семья тоже была. В Минске. Теперь нет никого. Как, что – он ничего не знает. Будто их тряпкой стерли. Одни справки остались. Знакомо, да? Все думают, поправился от горя. Глянь, как котлеты лопает, – Майор азартно ткнул вилкой воздух. – Аж за ушами трещит. А смельчак какой – ух! Людей в бой так и кидает, так и кидает… Не щадит! Медалей – вон. Целый забор. Машина с шофером. В будущем году получит звание Героя Советского Союза. И шепну даже: снова женится.
– А на самом деле ему как раз всё хуже и хуже, – покачал головой Шурка.
Майор кивнул:
– При этом на вид – совершенно здоровый. Ничем не проймешь. Ничего ему не страшно. Ничего не боится.
– Это же неплохо, – вставил Шурка. – Вы же сами говорили: от страха люди…
– Я не это говорил, – быстро перебил Майор. Опять ткнул вилкой в сторону генерала.
– …Не радует его, правда, тоже больше ничего.
Шурка задумался.
– Истощение сердца.
– Точно! – воздел на вилке кусочек мяса Майор. – Хорошее выражение, – потом сунул в рот.
– А вы, конечно, знаете, где его семья?
– Конечно. Я знаю всё. Родителей его немцы расстреляли, общий ров. Жена и дети погибли под обстрелом, не сразу, правда. Они…
Шурка быстро перебил:
– Может, лучше и не знать.
– Может. Ты это у него спроси: лучше или хуже.
Звякали о фарфор вилки и ножи. Шурка глядел в сторону, чувствовал, как внутри моросит холодный дождик.
– Странно, – через силу заговорил он. Умолк. Майор деликатно ждал, даже перестал жевать. Шурка вытолкнул слова из горла:
– Никогда не думал, что самым близким мне в итоге окажетесь именно вы.
– Ну, мы многое пережили вместе, да, – подтолкнул тот ножом кусочек мяса, загнал на вилку, сунул в рот. – Это сближает. Я видел тебя, ты видел меня. В разных ситуациях. Кто сам не пережил, тот нас не поймет.
«Попробовать поговорить с ним?» – подумал Шурка.
– Попробуй, – кивнул Майор, утирая губы салфеткой. – Может, я что-то умное скажу.
Шурка напомнил себе: стоп, он – не человек. Подобрался, задвинул все засовы.
– Компот? – раздалось сверху.
Оба подняли головы. Та поставила один стакан, второй. Наклоняя светлые локоны, стала набирать на поднос грязные тарелки, звякнула сверху ножи, вилки. Цапнула комочек салфетки.
– Ваш сын? – улыбнулась, но как-то кисловато.
– Да! – ответил Майор.
– Нет! – одновременно ответил Шурка. Оба уставились друг на друга, а официантка – с равным недоумением на обоих.
– Приемный, – разъяснил Майор. – Нашли друг друга на дорогах войны.
Та не хотела больше знать о чужих драмах – их вокруг и так хватало. Кивнула, поднимая нагруженный поднос, отошла.
– Что вам от меня надо? – не выдержал Шурка.
– Глаз!
– Зачем?
Одной рукой Майор взял стакан с компотом, поднес ко рту.
– Затем.
Другой – приподнял себе правое веко. Вылущил на ладонь – протянул Шурке:
– Вот. Пришлось временно вставить. Фарфор, стекло. Произведение клиники профессора-офтальмолога Филатова.
Глаз был как настоящий. С черным зрачком. С лучиками вокруг. Отвратительный именно потому, что почти как настоящий. Совершенно холодный и неживой.
– От этого я всегда кажусь каким-то двуличным. Неискренним каким-то, – Майор глядел в стакан, вытягивал губами размягченные ягоды.
«Врет или правда?» – теперь уже не знал Шурка. Охота пить компот пропала: плававшие в нем мягкие круглые ягодки-глазки теперь вызывали тошноту.
– Если хочешь искренности, в левый глаз мне смотри, – пальцем показал Майор. – Левый у меня – настоящий. Что?
В левом его глазу – живом, желтоватом, карамельном – Шурка и правда уловил сходство с мишкиным глазом.
– Мне тоже иногда хочется поговорить по душам, – скромно пояснил донышку Майор.
Поставил пустой стакан. Завернул глаз-протез в носовой платок, убрал в карман. Объяснил:
– Промыть физраствором придется. Прежде, чем снова вставить.
Заметил, что Шурка к компоту не притронулся.
– Не нравится? Тогда я выпью.
– На здоровье, – хмуро разрешил Шурка.
Решение не давалось. «Врет или нет?»
– Вам что, его выбили? Глаз.
– Сам отдал.
– Зачем?!
– Хотел кое-что узнать.
– Что?
– Тебе ни к чему. Давняя история.
Заметил в Шуркиных глазах недоверие.
– Хорошо. Глаз… у меня его выманили. Достаточно? Обманом.
– Обманули – вас?! Свистите.
– Я уже и так висел на дереве вниз головой несколько дней, – видно было, что вспоминать Майору неприятно. – За одну, заметь, ногу. Видимо поэтому мыслил не вполне ясно. Кровь к голове прилила и так далее.
В то, что кто-то обдурил самого Майора, да еще и подвесил его за ногу на дерево, верилось с трудом. То есть не верилось совсем. Шурка хмыкнул:
– Это вы-то?
– Я.
Официантка снова подошла. Не глядя поставила между ними пепельницу: отцы-одиночки ее не интересовали даже в звании гвардии майора и с литерными карточками. Майор пояснил:
– Говорю же, я хотел знать.
Шурка глядел в его единственный глаз. «Может, и не врет. На этот раз». Решился:
– Хорошо. В обмен на Таню.
Майор перегнулся через весь стол, так что звякнули медали на груди. Наклонился Шурке к самому уху. От него пахло табаком, гуталином, потом, портупеей.
– Я – не смерть, – прошептал он, откинулся назад. – Сколько раз вам всем повторять!
«Значит, Таня… не живая», – обмер Шурка.
– Там, где ты думаешь, ее нет, – быстро возразил Майор.
Шурка поглядел в левый глаз. В лицо. Отвернулся.
– Ладно. Допустим. Вы не смерть. Где она тогда?
– Смерть?
– Таня.
Майор приподнял погоны.
– Сказать не могу. Могу отвести к тому, у кого узнаешь сам… По лицу вижу, что согласен.
Выудил папиросу, зажигалку, щелкнул колесиком, наклонил лицо. Выдохнул дым:
– Тогда встречаемся классически. У Зимней канавки. И сразу в путь.
– Сейчас!
– Скоро только кошки родятся, – бросил майор, но тут же приосанился, вскинул ладонь к виску – отдал честь, кого-то поприветствовал, и тихо – Шурке. – В пятницу. В полночь. …Смотри не опоздай.
«Не сходится», – нахмурился Шурка.