От тусклой лампочки в глазах у соседки отражались две желтые искры.
– Ты уж меня сто раз извини… Вот. Мне и фартука не то чтобы жалко. Просто я ж… Я же ему ничего такого не сделала.
Тетя Даша распялила на пальцах какие-то лоскуты:
– Бобка ваш его как-то… некоторым образом… я даже не знаю, как сказать…
– Что это?
– …порезал мой фартук.
– Откуда вы знаете, что это именно Бобка? – все-таки ухватился дядя Яша за соломинку. Понял. Отбросил. – Как – порезал?
Фартук в этих обрезках было не узнать. Дяде Яше стало жутко. Он вспомнил Бобкину странную улыбочку там, в конторе. У всех горе, тревога, тоска. А у Бобки – улыбочка. Вспомнил «бурю мглою», залп хохота.
– Ножницами. Видимо. Сказал, что одолжил – и вот… Может, он на меня за что-то обиделся? Вот и нашкодил. А за что? Я же ему не сделала ничего. Может, я его обидела, а сама не заметила?
Дядя Яша обмер: «А потом он обидится больше, и что? Ткнет ножницами саму Дашу?» – в желудке застыл ледяной ком.
Дядя Яша взял из ее рук тряпки:
– Не знаю, как и просить прощения, Даша. Вы позвольте… Я придумаю… Возмещу. Конечно. Возмещу.
– Да вы его не ругайте сильно. Я ж не обиделась. Мне просто фартук жалко. Не жалко. Просто у меня другого-то нет. А так я не обиделась. Знать бы только, за что он на меня обиду затаил. А то мало ли чего… Я с полным сочувствием… Без матери ребенок. Я ж понимаю тоже. Не надо мне возмещать, я ж так…
– Я возмещу. Я выясню.
Дядя Яша полетел по коридору. «Ножницы, нож. Ножницы, нож», – вертелось в голове каруселью. «А что завтра? Топор? Обрез?» Столкнулся с Шуркой.
– Где ты шлялся? – прошипел. Но не до этого.
Влетел в комнату.
– Бобка!
Заглянул за ширму. За шторы.
– Бобка, а ну вылезай сейчас же! Знаешь, что виноват!
– А что он сделал? – не понял Шурка. Сара безмолвно сидела на кровати. На другом краю – лупоглазый пупс. Дядя Яша рыскал и кружил по комнате:
– Умей отвечать за свои поступки!
Распахнул дверцы шкафа. Качнулись вешалки, махнули рукава. Шурка заглянул под кровать, под диван. И там нет.
– Бобка, ладно, кончай, – стал уговаривать Шурка. – Ну порезал, ну что теперь.
Дядя Яша бросил на него уничижительный взгляд, беспомощно и сердито закричал:
– Бобка!!! Вылезай, я сказал!
Но оба знали: больше в комнате спрятаться негде.
– Я не буду ругать! Я просто хочу услышать, зачем ты это сделал!
Значит, выскочил из комнаты.
Боль в культе начала пульсировать. Хотелось все прекратить разом.
– Сара. Где Бобка?
Тот же неморгающий взгляд. Конечно, она не скажет. Даже если знает. Сквозь пульсирующий огонь дядя Яша вспомнил: задавать вопросы так, чтобы можно было либо кивнуть, либо мотнуть головой. Либо да, либо нет.
– Бобка вышел в коридор?
Сара даже не моргнула.
– Бобка вышел?
Тот же застывший взгляд.
«Как будто я чудовище какое-то. Беспомощное жалкое чудовище», – разозлился дядя Яша. И в этот раз не только на себя. «Как же надоело…» Он понимал, что делает не так, но не мог иначе… Лишь бы перестало – сразу вот всё.
Он услышал, что кричит:
– Ты – видела? Куда вышел! Бобка?!
Шурка дернул его за плечо:
– Она немая. А не глухая.
Дядя Яша зло отмахнулся. Бросил о пол изрезанной тряпкой. Похромал в коридор, крича:
– Бобка! Бо-о-о-обка!!!
Шурка сел на кровать. Рядом с Сарой. Та чуть подвинулась. В комнате было очень тихо. Тишина даже чуть-чуть поскрипывала. Как будто комнату, от пола до потолка в подпалинах, заполнили ватой.
– Симпатичный пупс, – сказал Шурка.
Та опустила голову.
– Слушай, Сара. Я…
«Мы могли бы с ней и подобрее», – со стыдом спохватился он.
– Ты не думай, что мы тебя не полюбили. Ты хорошая. Даже лучше. Мы просто какие-то сами пока не такие. У нас ведь была Таня, и это как-то еще слишком… Ну как-то так всё, – свернул он. – Понимаешь?
Глаза изучали его.
«Разве она поймет? Разве это – можно понять, когда не пережил сам?»
Шурка вспомнил трамвай. Корку инея вместо окон. И такую же тишину. Нет, не совсем такую. Сейчас что-то мягко постукивало.
…Тук …тук …тук.
Как ночная бабочка об абажур.
…Тук …тук …тук.
– Бобка ушел, Сара?
Кивок.
– Ты видела куда? Сара?
…Тук …тук. Тук! Сара смотрела в окно, полное непроницаемых ночных чернил.
…Тук …тук …тук.
Звук доносился от окна. Как будто кто-то постукивал пальцем по стеклу. «Мы же на шестом этаже», – галопом промчалась мысль. Шурка обернулся.
Разумеется, никто не стучался к ним в окно пальцем. Все-таки шестой, в самом деле, этаж старинного ленинградского дома с высокими потолками.
Кукла Сары стучала о стекло своей мягкой головой.
Сердце у Шурки ухнуло, взлетело вверх, в самое горло. «Ее выбросил. Дядя Яша. Тогда. На проспекте». Крошечное тельце упало в мусорный ящик. Он сам видел… Тук. Тук. Тук.
Кукла остановилась. Прижала лицо к стеклу. Посмотрела на обоих угольными глазами. Мол, ну? Шуркины мысли прянули во все стороны. Сара соскользнула с кровати, метнулась к окну.
– Стой! – закричал Шурка.
Но Сара уже повернула щеколду, сырой ветерок ворвался в распахнутую створку.
Глава 8
– Так, – обвел глазами комнату, дернул себя за ус участковый милиционер Пархоменко. – Значит, мальчик. Семь полных лет. Глаза серые. Волосы русые. Без особых примет. Теперь давайте по порядку.
– Какой тут порядок! – возмутился дядя Яша.
– Рассказывайте.
– Я все рассказал.
Дверь была распахнута. Соседи встревоженно заглядывали. Ничего не говорили. Но и не расходились, объединенные сочувствием. Каждый хотел помочь, но не знал как.
– Теперь вы мне расскажите, где он!
– Скорее всего, мальчишка выскочил из квартиры.
– Да не мог он выскочить. Не мог! Я же в коридоре стоял.
Дядя Яша, как все обычные граждане, верил, что милиционерам понятно такое, что не понятно остальным. Старался помочь. Припомнить детали. Было ли что-нибудь странное? Необычное?
– Что такое? – заметил паузу Пархоменко.
– Я говорил по телефону.
– Вот! – победно поднялись усы. – А он у вас за спиной проскочил. И – прыск!
– Куда?
Пархоменко расправил плечи: дело стало ясным. Вынул блокнот, карандаш.
– К другу. Кто его дружки? – карандаш завис в воздухе.
– Не в этом дело, – нахмурился дядя Яша.
– Девяносто девять процентов сбегает из дома и отсиживается у друзей. Пока мамаша с папашей бегают ногами по потолку и зовут милицию.
– Он не мог.
– Все мамаши и папаши так обычно думают. А потом выясняется, что очень даже и мог. Если не у друзей, то в подвал или на чердак. Но это мы все обыщем. Найдем.
Пархоменко молодцевато поднялся.
– Может, он из-за фартука моего в бега пустился? – тревожно подала голос тетя Даша. – Да его ведь и не драли, прости господи, никогда. Пальцем ни разу не тронули. Чего ж он так?
– Какого фартука? – обернулся Пархоменко.
– Фартук соседке разрезал, – хмуро пояснил дядя Яша. Кивнул подбородком на пол.
– Конфликт с соседями? – приподнял усы Пархоменко.
– Нет-нет! – завопили тетя Даша и дядя Яша, умолкли тоже одновременно. И заговорили – опять разом:
– Ничего я не обиделась, – тетя Даша.
– Я фартук возмещу, – дядя Яша.
– Так! – махнул чистой страницей в блокноте милиционер Пархоменко. – Теперь по порядку.
Пока тетя Даша и дядя Яша излагали милиционеру, кто не обиделся и что возместит, пока тот посасывал карандаш и записывал ничтожные подробности, Шурка подошел, поднял тряпку. Развернул в протянутых руках.
Как верно говорят, что за деревьями не видишь леса, так можно сказать, в данном случае сквозь дырки дядя Яша не видел ничего, кроме собственных рук.
Зато видел Шурка.
Испорченный фартук был похож на карту неведомого мира.
Дыры были похожи на континенты. И все они были парными. Две большие дыры в форме груши. И маленькие дырки – тоже две. Две дырки-сосиски подлиннее. Две такие же, но покороче.
Бобка не разрезал фартук.
Бобка из него – вырезал.
Два маленьких кружочка были ушами.
Сердце у Шурки билось в полной тишине, раскачивая комнату, стул с милиционером, дверной проем, растрепанную тетю Дашу.
Никто не обращал на Шурку внимания.
Шурка отошел в угол. На потолке чернело пятно – в блокаду стояла железная печка. Плинтус был отодран. Очевидно, и его тоже скормили печке. Осталась щель. Шуркин палец нырнул в нее без труда. Слепо ощупал. Уперся в стену.
Глаза в тайнике больше не было.
…А из двух стручков получился, стало быть, куцый хвостик.
– Где этот фартук? – зычно воззвал милиционер Пархоменко. – Это теперь вещественное доказательство.
– Чего – доказательство? – не понял дядя Яша.
– Улика! – поднял палец Пархоменко.
Шурка поспешно скомкал. Никто не должен увидеть ничего, кроме дырок. Подал.
Милиционер взял. Покачал головой. Положил на стол. Встал, одернул куртку. Надел фуражку.
– Где ключ от чердака?
Соседи засуетились.
– Я белье вешала, – вспомнила тетя Дуся.
«Все просто!» – сказал в голове у Шурки голос. Бобка сшил нового мишку.
Ни на чердаке, ни в подвале Бобку не нашли.
Пархоменко снял черную трубку в коридоре. Снял фуражку. Торжественно-гробовым голосом объявил:
– Вызываю угрозыск.
И в трубку: «С уголовным розыском соедините». Соседи слушали разговор, замерев. Уголовный! Розыск! Куда уж серьезнее. Трудно было поверить, что такой сыр-бор из-за одного Бобки.
Сыщики, настоящие сыщики, приехали через двадцать минут.
– Капитан милиции Зайцев, – представился их главный. Дядя Яша не глядя пожал руку.
Собака зевнула, так что уши сошлись позади, вывалила язык.
– Работаем, – коротко бросил вожатый. Собака деловито села. Макнула нос в Бобкину шапку.
– Без шапки мальчик ушел, – тихо заметил агент Зайцев. Все тотчас нашли это странным. Одновременно обернулись на вешалку. Точно: Бобкина куртка тоже висела, и Бобкин шарф.