– Не с бородой. С львиным хвостом, – поправил Шурка. – И львиными лапами.
Показал пальцем на ее лохмотья. Елена Петровна скосила глаза себе на плечо. Просунула палец в дыру.
– Хм… Просто у нее был нож, а я не заметила.
– Ладно. Пусть нож, – отмахнулся Шурка. Болтовня отвлекала. Шурка таращился в темноту, крутил головой, ловил ушами любой шорох. Шумели и поскрипывали нагие деревья. Только плескалась вода. Шурка напряженно слушал плеск. Кто знает, что там может подкрадываться сейчас к ним под водой? Шурка дернул Сару за руку, увел от ограды. На всякий случай.
– По мостовой пойдем.
– Мостовая – для автомобилей! – тут же раздалось позади. – Нельзя нарушать правила дорожного движения! Тем более в комендантский час!
– Идите вы!.. – напустился Шурка. – Своей дорогой.
Но шаги ее топали за ними.
– Отстаньте! – огрызнулся Шурка и поперхнулся словами. На бережку – к счастью, на другом бережку, в Летнем саду – переступал копытцами по вялому весеннему снегу мальчик. Он был совершенно голым, если не считать, что мех на ногах, до самых бедер, был ему вроде брюк. Луна лизала его плечи, его лоб, его круглые рожки. Он что-то высматривал среди деревьев. Он людей не видел.
– Бога нет, – машинально повторила Елена Петровна. – Его священники и жрецы выдумали… Чтобы поработить рабочий класс.
«У всех свои способы не сойти с ума, – простил ее Шурка, и тут же. – К черту ее». Времени спорить не было.
– Стой-ка, Сара, – снял с себя куртку. Надел на нее. – Вот так.
Выпрямился.
– Погоди. Не высовывайся.
Набережная, залитая лунным светом, казалась сделанной изо льда. Здесь они будут как на столе. «Кушать подано», – Шурка с неприязнью вспомнил сфинксов. Тень Летнего сада укрывала их. Пока еще укрывала. Шурка осторожно выдвинулся. Поглядел. Послушал. Тихо? Задувал над Невой ветер. От этого казалось, что кто-то идет. Или не казалось?
Елена Петровна хохотнула. «Если она спятит прямо сейчас… – нахмурился Шурка. – Завоет, захохочет… Прибежит патруль. Или еще хуже: не патруль».
– Теперь мне все ясно, – объявила она.
«А мне пока не очень», – хмыкнул Шурка.
– Это – провокация, – возвестила Елена Петровна. – Вражеская.
Теперь она говорила уверенно. Теперь уже Шурке было все равно, сошла она с ума или нет. Она – шумела. «Нас услышали, как пить дать, – не сомневался Шурка. – Сейчас подтянутся». Он не хотел знать, кто.
– Массированный залп немецкой пропаганды, – в голосе Елены Петровны звенело возмущение. – Вылазка врага в советском тылу. С целью запутать и запугать население… Враг терпит от нас поражение на фронте, поэтому…
Шурка присел перед Сарой на корточки.
– Слушай меня очень внимательно, Сара. Сейчас мы побежим. Ты и я. Понимаешь?
Кивок.
– Очень быстро побежим. Поняла?
Кивок.
– Я буду держать тебя за руку. А ты меня. Ясно?
Кивок.
– Что бы ни случилось. Что бы ты ни увидела. Что бы ты ни услышала.
Сара слушала, не мигая.
– Не выпускай мою руку. Поняла?
Черные глаза смотрели в его лицо.
– Потому что я – не остановлюсь. Поняла?
Она в ответ взяла его руку и сжала так крепко, что у Шурки заломило пальцы.
– Молодец.
Он выпрямился. На луну наползало облако. «Отлично». Шурка не сводил с него глаз. Неровный край тени как бы перешептывался сам с собой. Шурка подвел к нему Сару как можно ближе.
– Вот что еще, – все-таки добавил он, поглядывая то на облако, то на опасно пустую набережную. – Может показаться, что это кто-то хороший. Кого ты знаешь. Или, – он вспомнил заснеженный ленинградский двор, слишком румяную женщину, «Меня твоя мама за тобой прислала» и детские косточки, наваленные в углу, – …скажет, что пришел от твоей мамы, Сара. Они это умеют. Но это будет неправда. Ясно?
Пальцы пожали его пальцы. Шурка пропустил удар сердца, стиснул до боли ладонь Сары и, как только облако проглотило луну и тень накрыла всё, вылетел за угол и помчался так быстро, как только могли молотить по камням ноги. Сара прыгала за ним, как поплавок.
– Стойте! – полетело было вслед, но ветер подхватил крик и перебросил через гранитный парапет.
– Ну и бегите. Патруль вас всё равно остановит. А меня, между прочим, попросят быть свидетелем. Что я им тогда скажу?
Впервые она об этом задумалась.
– Партия ждет от меня сейчас решительных мер, – бормотала Елена Петровна, бредя по пустой набережной. – Тьфу, – споткнулась она, чуть не потеряла ботинок, запрыгала на одной ноге. Выправилась. – Хоть бы луна вылезла, ну что ж такое… Я советский педагог. С высшим образованием. Я должна показывать пример учащимся. Как педагог. Как завуч. Как атеистка. Как комсомолка. Как…
Луна и в самом деле выглянула. Словно хотела услышать, что еще постановил комсомольский актив. Не только она. Вода начала вздуваться, закипела пузырями, зашипела, скатываясь потоками с чешуйчатого горба. Елена Петровна прислушалась. Подошла к ограде, положив ладони на холодный влажный гранит, посмотрела. И мыслей в ней осталось не больше, чем в антилопе.
Учитывая комплекцию Елены Петровны, речь, конечно, об антилопе гну, похожей на корову, которую поставили на длинные костлявые ноги.
Бежала она отлично. Технично. Вспарывая воздух грудью. Рассекая ребром ладоней, локтями. Вдувая и выдувая круглыми ноздрями. Он так и свистел, обтекая ее массивное тело. Если бы только на набережной стоял инструктор в трусах и с секундомером, он бы подтвердил: это был ее лучший забег.
Вот только бежала Елена Петровна не ради медали. В душе ее дыбом стоял ужас.
Но Шурка… Ему казалось, что еще никогда в жизни он не бежал так медленно.
Ноги, казалось, лупили вхолостую. Сара оттягивала назад руку, выкручивала ему плечо.
Когда набережная круто взбиралась на мостик, Шурка ее ненавидел всей душой.
Когда с мостика летела вниз – Шурка летел вместе с ней, почти радуясь: «Еще можно успеть».
Что-то шорохнуло, шлепнулось с шершавым звуком, осталось позади, – некогда выяснять.
Он не слышал ничего, кроме собственного топота. Мышцы медленно заполнялись жидкой тяжелой глиной. Ладони вспотели. В боку кололо. В груди резало. Под языком был вкус металла.
Долго еще бежать? Недолго? Сколько? Он не знал, не думал, только работал ногами, и глазам своим не поверил, когда справа вдруг открылся широкий полукруглый просвет.
Успел? Шурка топоча влетел под арку к Зимней канавке.
Перешел на шаг. Разжал пальцы – ладонь Сары выскользнула, как рыбка. Со свистом вылетало дыхание.
Шурка остановился.
Ни на тротуаре. Ни на мостовой. Ни у ограды. Ни в тени стены. Ни под сводами арки, на которых даже в темноте серебрились блики воды. Ни даже в воде. В ней лишь белел, качался брошенный окурок.
Майора у Зимней канавки не было.
Шурка опоздал.
С трудом передвинул ноги. Глина в мышцах затвердела. Не хотелось больше ни бежать, ни идти. Шурка сел на поребрик. Ничего не хотелось. Сара опустилась, села рядом.
Шурке хотелось привалиться к литой ограде. Хотелось уснуть. Чтобы черная тяжелая вода внутри него слилась с той, что плещется в Мойке, тоже черной и тяжкой. Перестать быть.
Сара положила руку ему на колено. Шурка стряхнул. Но Сара вовсе не утешить его хотела. Ткнула настойчивее, в бок, показала: смотри! По набережной вдоль Мойки маячила черная нескладная фигура. Светились дыры на чулках.
– Я, между прочим, так и думала!
И эхо заметалось под аркой: ала… ала… ала…
– Нет, – сказал Шурка, уронил затылок на чугунную ограду. – А я надеялся, что вас кто-нибудь сожрал.
Елена Петровна шумно плюхнулась рядом. Обдала запахом пота.
– У Конюшенной оно не пролезло под мостом, – провозгласила она победно. – Застряло! – захохотала она.
Сара посмотрела на Шурку. Он на Елену Петровну.
А та хохотала и хохотала. Эхо металось под сводами. Глаза у нее были совершенно сумасшедшие. Она хохотала уже с всхлипами. Шурка встал, спустился по ступенькам к воде. Зачерпнул кепкой. Принес. Елена Петровна хохотала, икая и повизгивая. Ноги ее были вытянуты, носки тупо смотрели друг на друга. Шурка опрокинул кепку над головой Елены Петровны.
Она умолкла. Икнула последний раз. С волос плетьми лилась вода. Она затряслась в мокром пальто.
Шурка бросился помогать – вытягивать руки из липнущих рукавов.
– Оно все равно было все дырявое, – попробовал утешить.
Пальто хлюпнуло на мостовую. Елена Петровна обхватила себя за плечи, зубы ее выстукивали дробь.
– Перейдем на канал, там, где Казанский собор, – сказал Шурка, шаря за поясом, куда заткнул книжку. – Оттуда еще куда-нибудь. Вообще, будем перемещаться всю ночь. Так нас труднее будет поймать.
– А утром? – глухо спросила Елена Петровна.
– А утром я не знаю, – признался Шурка.
И руки его остановились. Он вдруг вспомнил, как что-то шорохнулось, шлепнулось там на набережной. Теперь он знал, что это было. Книжка.
Дома ответили спящим взглядом.
Сара посмотрела на его руку, беспомощную пустую клешню. На Елену Петровну. Шурке в глаза. Поняла. Пошла вдоль подвальных окошек. Стекла из них вылетели еще в блокаду, их заколотили досками. Сара останавливалась, стучала носком ботинка. Шла дальше, к следующему. Стучала. Нашла. Поманила.
– Что? – не понял Шурка.
Сара присела, стала тянуть, толкать доску, приколоченную слабее других. Шурка сообразил. Подскочил. Тоже стал тянуть, толкать. Доска шаталась, но сидела.
– Эй, вы! Ну что стоите?
Елена Петровна потрусила к ним. Понаблюдала, склонив голову. Отстранила обоих. Повернулась к окошку спиной. И жахнула ногой, как лягающаяся лошадь. Пушечный треск взорвал тишину. Загрохотала, падая внутрь доска.
– Погляди сперва, что там! Вдруг… – но Сара уже нырнула в окошко. Шурка пролез следом. Потом протиснулась Елена Петровна. Широкие бедра пропихнулись с трудом. Наконец, извиваясь так и сяк, и она упала внутрь.
– Вы тут? – тут же осведомилась. Шурке не хотелось отвечать. Но он отозвался: