– Вижу, прошлая встреча прошла в теплой дружественной обстановке, – прокомментировал Майор. – Ну вы даете. Сразу драться.
– Вы, я погляжу… – настырно начала Елена Петровна.
Майор вынул из-за отворота шинели бумажку. Смял, скатал. Пульнул в темноту.
Из арки ответило шипением.
– Это же совсем котята.
– Котята? – не поверил Шурка. Прислушался к темноте в арке. Мягкая возня. Шуршал бумажный шарик.
Бах! – вздрогнули все трое. Водитель молодцевато выпрыгнул, хлопнул дверцей – в тишине ночи звук этот грянул, как выстрел.
Водитель вытянулся во фрунт:
– Гвардии ефрейтор Ложкин.
Выкатил грудь, показал медали. Под погоном торчала свернутая пилотка.
– Молодец, Ложкин, – Майор оглядел его, будто видел впервые (Ложкин смотрел вперед, не мигая). Похвалил. – Как говаривал один царь, не помню, какой по номеру, – царей этих больше, чем собак в ленинградском уголовном розыске… Солдат должен иметь вид лихой и придурковатый. Чтобы своим разумением не смущать начальство. А вообще, горячо рекомендую: жулик, каких поискать.
– На себя посмотрите, – пробурчал Ложкин.
– Дисциплинка… А ну! Смир-на!
Ложкин хлопнул себя руками по бокам. Еще больше выкатил грудь. Глаза сделал стеклянные. Очевидно оба ломали какую-то свою давнюю комедию.
Елена Петровна глядела круглыми глазами. Губы были сжаты в нитку, она подвывала, не размыкая рта: «Ы-ы-ы-ы-ы». «Сейчас опять захохочет. Еще не хватало», – подумал Шурка. Сара так и показывала из-за Шурки лишь висок и черный глаз.
– Извините, – вмешался Шурка. – Скоро полночь.
Майор отмахнулся:
– Полночь настанет, когда я скажу. Головной убор, – прицепился он к Ложкину. Тот засуетился, вынул пилотку, развернул, пристроил на голову, подернутую рыжеватой, как задок у шмеля, щетиной.
– Вот так, – успокоился Майор. – А то что подумают гражданские.
Шурка закатил глаза. Майор его передразнил. Шурка хотел было надуться, но решил сделать вид, что не заметил.
Ложкин подскочил к автомобилю. Распахнул дверцу на заднее сиденье.
– Прошу, – пригласил Майор. И тут же придержал Шурку за плечо. – Женщины и дети вперед.
Шурку обожгла досада. «Умеет же он задеть». Елена Петровна торопливо полезла внутрь. Она бы и в канализационный люк полезла. И в водопроводную трубу. Хоть куда. Только бы подальше от рычания, от запаха тухлого мяса, от «котят». Опасливо перебралась к ней Сара.
Шурка захлопнул за ней дверцу. Сейчас он ему докажет.
– А я на подножку прицеплюсь. С ветерком.
Майор обогнул его, повернул хромовую ручку, раззявил квадратную дверцу и очень серьезно сказал только:
– Сядь. Внутрь.
Шурка понял, что он не шутит. Сел. Дверца захлопнулась. Сиденье рядом поскрипывало. Шурка обернулся. Понял, что это трясется Елена Петровна. Зубы у нее постукивали. Сара прижимала к себе куколку.
Майор плюхнулся рядом с водителем, вытянул из-под себя полу шинели. Ложкин повернул ключ. Машина затрясла их всех. Зажглись, встали впереди, показав булыжную мостовую, два конуса света. От них метнулись глубже под арку две тени. Шурка успел заметить круглые огоньки глаз. Ложкин крутанул руль, зашлепал, перехватывая ладонями по дуге. Одноглазый Майор успел схватиться за кожаную петлю, что болталась у самого его виска. Все повалились налево, стукнулись плечами. Ложкин заложил другой поворот. Все повалились направо, стукнулись еще раз. Потом опрокинулись назад, вдавив кожаную спинку. Машина полетела вперед. Выскочила на простор Дворцовой площади.
Здесь было светлее – от простора, от неба, от луны. Длинная тень колонны пересекала ее из центра, как стрелка часов.
«Полночь уже или нет?» – прижимался лбом к самому стеклу Шурка. И вскинулся. Тихо, как будто брел вброд через серебряное озеро, площадь пересекал бычок. Повернул человеческое – щекастое, детское, с носом кнопкой – лицо вслед автомобилю. В пухлой руке он держал небольшую пику. Шурка упал обратно на сиденье. Елена Петровна сидела в профиль, веки сжала, губы беззвучно бормотали. Сара вперилась вперед: у нее был свой способ не увидеть лишнего. Шурка обернулся всем телом. Человек-бык все еще виднелся в заднее оконце. Все еще глядел машине вслед. Копнул копытом. Качнул хвостом. Не опустил пику.
– Не дразни его зря, – бросил, не оборачиваясь одноглазый Майор. – Просто теленок.
– Так точно, – ответил Ложкин. То ли майору, то ли Шурке. Насмешливо поймал его взгляд в зеркальце на ветровом стекле. Кивнул, подмигнув рыжей бровью:
– Барышню не укачало?
Шурка обернулся на Елену Петровну. Она была бела, как сахар. Бормотала беззвучно с закрытыми глазами. Может, шпарила наизусть «Памятку атеиста».
Шурка опять обернулся в заднее окошко. Теленок брел своей дорогой. Тень его напоминала стол с вазой на краю.
– К Адмиралтейству идет. Там гнездо, – спина Майора терлась, поскрипывала о сиденье.
Шурка стал смотреть вперед. Между Ложкиным и Майором.
Лунное озеро Дворцовой площади осталось позади. Машина нырнула во мрак Арки Красной Армии.
– А где Бобка? – не выдержал Шурка.
– Идет к Тане.
– А Таня?
Майор приподнял и опустил погон.
– Опять, скажете, не знаете?!
«Не верю», – не успел сказать Шурка, вскинул глаза – вверху проплывал циферблат. Смутно белел диск.
– Опять скажу: она туда еще не пришла, – ответил Майор.
Стрелки смыкались, как лезвия ножниц, отрезая еще один день: щелк. Почти, но не совсем. Было без одной минуты двенадцать.
– А… – «мы успеем?», не успел спросить Шурка. Все повалились направо, стукнулись плечами, выпрямились. Ложкин втопил педаль, машина заревела – и понеслась, качая конусы света впереди себя, по Невскому проспекту. Отбрасывая назад дома, ограды, дома, фанерные щиты с изображениями домов, разбитых бомбами, ограды, дома, мосты, дома, дома.
Глава 11
Проснулся Шурка от того, что стекло с размаху треснуло его по лбу, откинуло, так что перекувыркнулся желудок. Опять подпрыгнули за окном сосны, темя боднуло потолок, ноги на миг потеряли опору. Машина билась, как норовистый конь.
– Ложкин… – подскочил на своем сиденье Майор. – Не дрова везешь! – и их опять подкинуло так, что зубы лязгнули. Шурка почувствовал вкус крови: прикусил себе язык.
– Дорога – зверь, – извиняющимся тоном вставил между ухабами Ложкин. – Скорость не набрать.
Прыгающий за окном пейзаж был пригородным: гигантские гранитные валуны, на которые карабкались трава, мох, деревца, объятые осенним пламенем – рыжим, багряным, желтым. Шурка загляделся на пухлый мох, на лес. На мощные прямые сосны, которым все равно было: зима, лето или осень. Здесь Бобка? Или уже ушел так далеко вперед, что… «А мы еле тащимся», – беспокойство грызло в желудке. Потом Шурка понял: это не беспокойство – это голод. Оживленно и фальшиво, как на экскурсии, трещала Елена Петровна:
– Миллионы лет назад эти камни придвинул сюда лед.
«Спросить его о еде?» – подумал Майору в спину Шурка. Но тот сделал вид, что не слышит.
– Вообразите нашу планету миллионы лет назад! Когда великое оледенение…
– Вы были здесь миллион лет назад? – холодно и быстро осведомился Майор.
– Педагог общего профиля обязан знать все. Преподавание в младших и средних классах современной…
Все одновременно треснулись о потолок, машина ухнула с ухаба. Ложкин рванул рычаг – убрал скорость до самой малой. Елена Петровна смотрела в окно, рот закрыть забыла. Сара уставилась в пол.
– Так что преподавание в младших классах? – поддел Майор. Без ответа.
Ложкин вскинул ладонь к виску, отдавая честь. Держал ладонь у виска и Майор.
Шурка глядел во все глаза. Машина теперь еле плелась. По обе стороны ее обтекали люди. Солдаты. «Наши». Они едва держали строй. Отступали вне сомнений. На грязных усталых лицах застыло ошеломленное выражение. Другие от изнеможения потеряли даже и способность удивляться: глаза их были пусты. «Или увидели такое… – больше не чувствуют ничего». Шурка обернулся: лица, лица, лица… Шурка встрепенулся. Такого не спутаешь. Длинный нос, длинные толстые губы, маленькие глазки, оттопыренные уши – лось, только рогов не хватает. Это был Танин знакомый с дурацким именем Лютик. Руки-грабли висели на винтовке, как неживые. Шурка вытаращился. Но теперь видна была только тощая спина, на которой висел пустой солдатский мешок да маячили оттопыренные уши, а потом фигуру заслонили другие. Шурка откинулся на кожаную спинку. «Чушь. Ошибка». Вряд ли. «Ерунда. Быть такого не может! И даже шрама не осталось?» В последний раз, когда Шурка его видел, у Лютика не было половины лица. «Конечно, не может, – успокоил себя Шурка. – Потому что это не он. Просто я о нем недавно думал. Вспоминал. Вот он мне и почудился». Он глянул на соседок. Сара прилежно глазела в пол. Голова ее качалась, как у фарфоровой кисы. Елена Петровна тянула шею к окну, лицо ее подергивалось из стороны в сторону, взгляд настойчиво прыгал, но не попадал ни в чей. Солдаты всё брели, брели. «Солдаты на нас не смотрят», – сквознячком потянула мысль, Шурке стало неуютно.
Елена Петровна решительно постучала костяшками пальцев Майору по спине.
– Товарищ! Товарищ!
«Ой зря, – подумал Шурка. Не любит он такое». Не ошибся. Майор брезгливо передернул плечами. Провел перчаткой там, где она коснулась. Нехотя показал хмурый профиль. Мол, ну?
– Разъясните мне такой момент.
– Военная тайна, – вякнул Ложкин.
Лица всё плыли и плыли мимо, по обе стороны, во всех окнах. Шурке стало не по себе. Захотелось сделать, как Сара: уставиться в пол.
Только Елене Петровне было все нипочем.
– А я, товарищ, обращаюсь не к вам, а к старшему по званию.
– О, Ложкин, – весело поднял палец Майор. Ему замечание понравилось. – Понял? Вот это правильно, товарищ учитель. Дисциплина и субординация. Нет. Субординация – и дисциплина.
Он обернулся к Елене Петровне – теперь уже дружелюбно:
– Да, товарищ? Что вас интересует?
– По последним сводкам Информбюро, линия фронта давно отодвинута от Ленинграда.