– Верно.
– Наши войска давно откинули врага за…
– Верно! – не дал ей договорить Майор. – Совершенно верно! Давно. А это, – он махнул рукой на окна, за окна, дальше, – всегда.
«Значит, это был он», – понял Шурка. Все-таки Лютик.
Елена Петровна сдвинула брови:
– Вы увиливаете от ответа.
Брови Майора подпрыгнули к фуражке:
– Я? Никогда! На какой вопрос?
– На мой вопрос.
– Вы же ничего не спросили.
– Я спросила…
– Ложкин, она спросила?
Ложкин крутил руль.
– Нет.
Елена Петровна покраснела.
«Да, это ей не шкетов в кабинете директора цукать», – подумал Шурка. Стало приятно.
– Ну-ну, краснеть нечего, – продолжал терзать ее Майор. – Не смущайтесь. Задавать вопросы не стыдно. Стыдно – не знать, не учиться. Учиться, учиться и учиться, писал Ленин. Ложкин, он так писал?
– Так точно, товарищ майор. Я сам видел.
Елена Петровна пыхнула.
– Вы, товарищ, мне провокацию предлагаете.
– Я всего лишь предложил задать вопрос.
Шурка слышал, что Майор начал терять терпение.
– Как же задать вопрос, если это военная тайна?
– Ай-яй-яй, – вдруг расстроился Майор. – Кто это вам так кофточку порвал? Провокация?
Елена Петровна скосилась на прорехи. Отвлеклась. Воспоминание не было приятным… Но спохватилась:
– Вы опять увиливаете от ответа!
– Я? Ни за что. Я просто показал вам пример: вопрос – и никакой военной тайны. «Кто вам разодрал кофточку?» Это не тайна.
«Что он все ерзает?» – нахмурился Шурка. Елена Петровна продолжала напирать:
– Хорошо. Кто же? – скрестила руки на груди. В окне мимо прыгали сосны.
– Кто – что? – рявкнул Майор.
«Чего это он?» – не нравилось Шурке. Дорога впереди длинная, ссориться было нельзя. Он бросился разнимать:
– Сфинксы, которые на нас напали, – спокойно уточнил. – Они не похожи на тех, гранитных, почему? Я имею в виду, у тех, настоящих…
– Те тоже настоящие, – нервно бросил Майор.
– А эти?
– И эти, и те.
«Та-а-ак», – очень не нравилось, но говорил Шурка как ни в чем не бывало:
– Это да. Я имею в виду, взять гранитных: у них есть бородки, и они вообще мужчины. А те, которые…
– Я понял, что ты имеешь в виду, – раздраженно перебил Майор.
«Да что это с ним?» – отодвинулся Шурка.
– Милая дама, – всем телом обернулся Майор к Елене Петровне. – Военной тайны здесь нет. Никакой тайны. Настоящие и те и другие. Между ними такие же отношения, как между произведением искусства и хаосом, которому оно придает форму.
Елена Петровна возмутилась:
– Я вам не…
«…Милая дама», – понял Шурка. Тут же встрял между ними:
– Как это?
Ложкин хмыкнул. Но тут же сделал вид, что закашлялся.
Веко над стеклянным глазом у Майора задергалось.
– Как вам не стыдно, – поспешила на помощь Шурке Елена Петровна. – Ваше замечание невежественно, бессмысленно. И хуже того – политически неграмотно и вредно.
Лучше бы не спешила.
– Бессмысленно?! – упал к себе обратно на сиденье Майор.
– Конечно. Оно противоречит тому, что писал об искусстве Ленин.
Майор фыркнул. Челюсти лязгнули.
– Послушайте. Я вовсе не…
«…это имел в виду», – сдал назад Шурка. Но не Елена Петровна:
– Ленин – гений, великий вождь советской страны, – победно скрестила она руки на груди. – А вам должно быть стыдно развивать ваши порочные идейки перед подрастающими советскими детьми.
Майор резко перегнулся к Ложкину – схватился за резиновую грушу на рычаге скорости. Рванул назад. Ложкин ударил по педали. Все дружно кивнули, упали назад. Машина встала. Ложкин затрясся, как заяц, вжал голову в плечи. По лбу его катил пот.
– Вон отсюда, – просипел Майор.
– Послушайте, – начал Шурка. – Она вовсе не…
– Все!!! Вон!!!
Лицо у него побелело. Шурка опешил. Таким он его еще не видел. Видел всяким. Лживым – да. Холодным – да. Усталым даже – да. Насмешливым – всегда. Сердитым – да. Таким – ни разу.
– Пошли!!! Вон!!! – брызгал он слюной.
– Вы что…
«…всерьез?»
Губы у Майора тряслись. Глаз настоящий уже было не отличить от вставного:
– Ну! Отсюда! Вон!!!
Елена Петровна рванула на себя хромированную ручку. То же сделал Шурка. Потащил за собой Сару. Выпали по разные стороны от машины.
– Двери!!! – бушевал Майор.
Хлопнули дверцами почти одновременно. Шурка не верил сам себе. Это же шутка, да? «Сейчас он скажет: ладно уж, залезайте». Но машина тронулась, запрыгала по ухабам, плюхаясь, кренясь.
«Сейчас она остановится. Приедет задом. Он скажет: саечка за испуг, ладно уж, залезайте». Но машина все показывала круглое колесо, привинченное на дверце сзади. Потом оно стало не больше игольного ушка.
Пропало.
…Майор выпустил кожаную петлю. Вынул платок, приподнял другой рукой фуражку, вытер лоб, шею, снова надвинул козырек.
– Фух. Ну зараза.
Ложкин бросил короткий взгляд.
– Вы еще долго продержались, – сказал Ложкин ветровому стеклу. Провел ладонью по лицу, как будто снимая невидимую паутину. – Фу-ух.
Поморгал. Снова держал руль обеими руками.
– Да, – кивнул Майор. Бледность уже сошла, веко перестало дергаться. – Мы довольно долго это выдержали. Что ж, неплохо, считаю.
Ложкин польщенно ухмыльнулся: «мы». Бросил на Майора обожающий и одновременно плутоватый взгляд. Снова повернулся к ветровому стеклу. По нему пробегали назад сизые отражения сосен. Похвала ободрила. Захотелось поделиться:
– Пакостная какая кукла, – покачал головой Ложкин. – Ничего подобного раньше не видал. Был, знаете, момент такой, товарищ гвардии майор. Признаюсь, подумал: всё, хана. Руль еле держу, из последних сил вцепился. Всё, думаю, к чертям: не могу, выскочу. Думал: еще чуть-чуть, эта кукла…
Машина тряхнула, как конь, почуявший волнение седока.
– На дорогу смотри, – коротко велел Майор.
Запах бензина растаял. Воздух снова пах мхом и хвоей. Елена Петровна, Сара и Шурка так и стояли на дороге. Сара прижимала куклу. Три пары человеческих глаз и одна пара намалеванных углем смотрели вдаль. Глаза ничем помочь не могли. Машину было только слышно. Еле-еле.
Елена Петровна, Сара и Шурка вслушивались: втайне надеясь, что шум мотора начнет приближаться.
Но он лишь становился тише, тише. А потом остался только шум сосен, да цыкала где-то синица.
– Вот они, твои дружки, – пробурчала Елена Петровна. – А я ведь предупреждала.
Шурка всплеснул руками:
– Ну почему вам всегда надо, чтобы последнее слово было за вами?
– Промыть бы его на партийном собрании. Уж больно много в нем чванства. Если не хуже. Жалею, что не пресекла этот антисоветский разговор, – не сразу разобралась.
– Да? Мы поэтому сейчас стоим посреди леса?
– Не посреди леса, а на дороге.
– Которая неизвестно куда ведет.
– А все потому, что водишься с кем попало, – нимало не смутилась Елена Петровна. – Вот и завело. По кривой дорожке. А я предупреждала. Сначала ножик, потом…
Шурка опешил.
– Верно, – саркастически согласился он. – Вот именно. Извините. Больше не буду. Больше я не свяжусь, с кем попало. Идем, Сара.
Он взял за руку. Потопали по дороге. Вперед, туда, где скрылся автомобиль. Елена Петровна нагнала их рысью. Поравнялась, пыхтя:
– Я понимаю… тебе трудно… признать…
Шурка не остановился:
– Вы – ничего не понимаете.
Она опять догнала:
– Типично. Не желаешь признать факт.
– Какой факт? Что вы его разозлили? Что довели своими замечаниями? Что из-за вас он нас высадил посреди дороги? Что теперь мы сами по себе?
– Ты сам виноват.
– Я? – Шурка увидел ее честный дубовый взгляд, спохватился – спорить с ней было бессмысленно. – Да, конечно. Я. Хорошо. Я признал факт. Спасибо, что указали. До свидания.
Но топот позади опять нагнал их. Елена Петровна пошла рядом. Шурка делал вид, что не видит ее.
– Пусть знает. Я не поступлюсь принципами ради бытовых удобств!
Она, очевидно, все продолжала спор с Майором. Шурка закатил глаза, но ничего не сказал.
Дорога здесь была твердой и пыльной. Колеи напоминали гребни доисторических змеев, давно окаменевших. Смотреть приходилось во все глаза, чтобы не споткнуться об очередную колдобину. Сара прыгала с края на край. Шумели сосны. В их шуме было что-то безбрежное. Как будто ты в открытом море. И берега не видать. «Свернуть им отсюда было некуда», – успокаивал себя Шурка. Ему уже казалось, что они здесь проходили: те же сосны, те же гранитные валуны, отделанные лишайниками и мхом. Та же трава на обочине. Сосны, сосны, сосны. Зацыкала синица. Та же самая? «А что если мы ходим по кругу?».
С Елены Петровны стала слетать уверенность.
– Ерунда, – сказала она. – Это же дорога. По ней всегда кто-то едет или идет. Мы уже видели отряд. Скоро встретим еще. Объясним товарищам военным. Нам помогут. Подбросят до города.
Шурка не ответил.
– Стой! – схватила она его за плечо. – Точно! В город – туда.
Ноги становились все тяжелее. Руку, которую сжимала Сара, ломило в плече. Голосок синицы бил по голове, как серебряный молоточек. Пип, пип, пип. Сосны, сосны, сосны.
– Идите, – устало предложил Шурка. – Куда хотите.
«Хорошо хоть Сара не ноет», – мелькнуло. Нет, это как раз нехорошо, спохватился. Сколько они уже так идут? Остановился. Присел перед Сарой:
– Устала? Посидим, может? Может, поесть себе что-нибудь найдем и…
Она смотрела на него, ждала.
– …и дальше пойдем.
Она кивнула.
Отлегло от сердца. Шурка похлопал ее по плечу:
– Молодец. Герой. Теперь – привал.
Сошли на обочину. Покачивала гусарскими султанчиками тимофеевка. Шурка вынул травинку, пососал, откусил сочный стебелек. Есть хотелось невыносимо. Пить – еще больше.
Было бы здорово найти ручей.
Он поднял голову: громоздились вверх отороченные мхом валуны. По ним поднимались сосенки, вбегали во взрослый лес. Не заблудиться бы. «Далеко отходить не станем. И сразу обратно на дорогу», – успокоил себя.