– М-да, – промычал он, сжимая бесполезные кулаки. – Война.
Он пошел, напирая так, что милиционеру пришлось отступить на лестничную площадку. Совсем чуть-чуть, и можно будет захлопнуть дверь.
– Подумайте, товарищ, – не отлипал Пархоменко. – Может, пришла пора обмозговать это дело хорошенько и передать заботу государству.
– Что?
Но Пархоменко глядел на него такими васильковыми, участливыми глазами:
– Я ведь тоже без отца, – сказал милиционер. – Государство вырастило. Воспитало. Научило. Показало дорогу в жизни.
Он умолк. Оба его родителя умерли в один год, тогда многие умерли; говорить сердечно он не умел – не успел в детстве наполниться любовью. Когда ему хотелось сказать что-то от души, от чистого сердца, изо рта сыпались какие-то ошметки лозунгов, трескучая официальная дрянь. И Пархоменко надеялся, что взгляд его лучше всяких слов растолкует этому усталому исковерканному войной человеку, что… Но не успел.
– Здравствуйте! А я как раз к вам.
Оба обернулись.
Шумно топала по лестнице к ним молодая женщина. Из-под берета топорщились коротко стриженные волосы. Юбка казалась бетонной, пальто гранитным, а вся она была бескомпромиссно нацелена вперед. Ладонь выдвинулась, как ледокол. Оба невольно попятились. Протянули для приветствия руки. Их по очереди стиснула десница. Дядя Яша поморщился, Пархоменко ойкнул.
– В общем, так вот, – заспешил Пархоменко. Он уже опомнился, застеснялся себя, прятал глаза. – Тут надо действовать аккуратно. Без горячки. По уму. По-человечески. Заходите в отделение. Побеседуем.
Козырнул.
Сапоги его затопотали вниз.
– Милиция тоже уже приходила? – встряла незнакомка, глядя ему вслед. Голос у нее был гулкий, как цинковое ведро. – Не удивляюсь! Сначала систематические прогулы. Потом банда хулиганов. Потом кража. Потом тюрьма.
– Что? – попятился дядя Яша от ее напора. – Что он украл? У кого?
– Не украл. Пока что! Он пока только начал свой путь по кривой дорожке. С прогулов! Систематически прогуливает. Каждый день! Поэтому я и пришла к вам на дом сама. Как педагогический работник, как завуч, я…
Дядя Яша почувствовал, как голову сжимает железный обруч. Как давно он сегодня на ногах: культя пульсировала, от нее боль огненными вихрями разлеталась по всему телу.
– Бобка прогуливает школу? – отступал он. – Вы кто?
Незнакомка надвигалась как плита:
– Вы меня слушаете? Вы меня не слушали! Теперь понимаю, откуда эта безответственная тенденция. Из дома, из семьи! Все идет от семейной обстановки! – воздела палец она. – А где пасует семья! Там должны вмешаться школа. Партия. Государство. Я пришла спасать от тюрьмы Шурку. Я – Елена Петровна Капустина. Завуч.
Но выпроводили и ее.
Наконец, собрались все, сели ужинать. Стучали ложки. По очереди посмотрел на каждого. Рядом с тарелкой Сары лежал грязный лоскуток – кукла. Дядю Яшу передернуло.
– Игрушкам на столе не место, – отрезал он. Сара накрыла куклу рукой. Убрала руку под стол. Кукла исчезла.
– Встань и убери ее!
Сара съехала со стула. Ушла за ширму. Вернулась. Села.
– Поздравляю, – сказал дядя Яша. – Все трое молодцы. Большое спасибо.
– Капуста – психбольная, – буркнул Шурка. – Это все знают.
– Не Капуста. А Капустина Елена Петровна, – перебил дядя Яша, презирая себя, злясь на то, что вот сейчас ведет себя, как все те взрослые, на которых он клялся не быть похожим («а еще быть всегда мудрым, выдержанным, доброжелательным, спокойным, ха»). – Она завуч.
– Она все равно психбольная. Нормальные дома сидят. А не нос везде суют.
– И сядь прилично! Ешь как полагается. Что ты хлюпаешь!
Шурка демонстративно положил ложку. Сложил на груди руки:
– Ну?
Дядя Яша чувствовал, что закипает. Что осадить себя уже не сможет.
– Ты прогуливал школу?
– Ну.
– Отвечай по-человечески.
Шурка пожал плечами:
– Зачем? Капуста же прискакала, уже накапала.
– Говори по-человечески! – взвился дядя Яша. – Откуда этот жаргон?
«Откуда, откуда», – подумал: от тех, с кем он прогуливает школу. Бешенство подступало. Привычное, как и бессилие. «Надо держаться фактов», – попробовал дядя Яша. Не чувств, они все равно сейчас мутные, дрянные. Школа стоит денег. Это факт.
Говорить о деньгах при маленьких – Саре и Бобке – ему не хотелось. Неправильно.
– Идем. Поможешь поставить чайник.
Шурка хмуро поднялся.
Кухня, к счастью, была пуста. Только булькала кастрюля, испуская мыльный запах: кто-то из соседей оставил кипятить белье.
Шурка пустил из крана струю в чайник.
– Если ты хочешь бросить школу – хорошо, – дядя Яша стал разжигать примус. – Я не против.
Он увидел, что в глазах у Шурки блеснуло удивление: не ожидал отката назад. Линия обороны сразу прогнулась.
– Я не против, – закрепил позицию дядя Яша. – Это взрослое решение. Ты имеешь на него право.
Линия обороны зашаталась:
– Там все равно одна чушь, – пробормотал Шурка.
– Только давай и всё делать по-взрослому, – пошел в наступление дядя Яша. – Школа стоит денег. Немалых денег. Твоя школа за год – это моя зарплата за месяц.
– Я…
Шурка нахмурился. Смотрел на него. Знакомое презрение. С таким лицом он говорил: «Она. Красит. Губы».
– А что такое? Ты же честно хотел поговорить? По-взрослому? Ну я тебе и объясняю. По-взрослому. Как есть.
«Боже, что я делаю, – услышал себя со стороны дядя Яша. – Я ору». Но остановиться уже не мог. Боль шипящими огненными зигзагами убегала от культи по телу вверх. Мешала думать.
– Я за школу плачу. А ты вот как? Прогуливаешь?
– Мое дело.
И Шурка пошел к двери. Дядя Яша прихрамывая – следом:
– Стой, когда с тобой разговаривают!
– Я все это уже слышал. Ну?
В коридоре их тут же обволок сложный уютный шум: стуко-шорохо-брякание, поверх которого иногда можно было различить чей-нибудь голос. Соседи были дома. Деликатно делали вид, что ничего не случилось, пока дядя Яша сам об этом не заговорит.
– Нет, не только твое! Бобка и Сара – за их школу тоже надо будет платить. И я, между прочим, не знаю, смогу ли. Так, может, честно и по-взрослому будет не красть у них эти деньги сейчас? Не хочешь учиться в школе – отлично! Иди в ФЗУ. Зачем платить зря?
Шуркино лицо захлопнулось.
«Не надо было про деньги», – слишком поздно понял дядя Яша. Шурка крутанулся на пятках.
– А я и не просил.
– Стой!
Хлопнула входная дверь. Дядя Яша, споткнувшись, взмахнул руками, но успел уцепиться за пальто, висевшие на общей вешалке. Вешалка пискнула. Пальто пыхнули разными запахами, как будто это соседи дружно ахнули. У каждого пальто был свой запах, как у соседа – голос. Тетя Даша – мазутом, Людочка – одеколоном, тетя Дуся – дымом и горелым, Иван Валентинович – шариками от моли. В коридоре было темно. Дядя Яша сел на полку, расплющил задом галоши. Упал спиной в уютную шерстяную копну пальто.
«Я не могу… – думал он. – Я просто не справлюсь».
Лоб его взмок, под мышками горело. «Что я сделал не так? Когда? В какой момент ошибся? Когда взял на себя – слишком много?» Ответов не было. Он боялся их, этих ответов.
Отмахнул от лица шерстяной рукав. Кожу, шрамы в том месте, где их обнимало войлочное гнездо протеза, казалось, натерли жгучим перцем. Боль стреляла выше, чуть ли не до самой груди.
Дядя Яша всхлипнул. Отстегнуть бы проклятую штуковину.
А остальное – как отстегнуть?
Чей-то палец ударил по выключателю. В коридоре повис желтый свет маленькой близорукой лампочки.
– Кто тут? – голос тети Даши.
Хотя бы не открывать глаза. Не смотреть никому в лицо.
– Яша, ты?
– Я не могу, – выдавил он. – Не справляюсь.
– Худо?
Помотал головой:
– Длинный был день.
– Да уж, гости к вам сегодня косяком, – попробовала пошутить тетя Даша. – Ну ничего. Мальчишки. Бывает.
Дядя Яша помотал головой:
– …Протез, – соврал. – Просто надо привыкнуть.
А к остальному привыкнуть – как?
– Молодец, – похваливала тетя Даша. – Правильно! Неча сдаваться. Немца радовать. Вон наши летчики: без ног опять в строй встают, летают, я читала. Читал, небось?
Дядя Яша неопределенно промычал.
– Во! Правильно делают. И ты – молодец.
Может, и привыкать – не надо? А что такого? Если разобраться. Вон, вырос же Пархоменко человеком. Справилось государство. Когда не может семья. Когда семьи – нет. «Заткнись!» – ужаснулся. Но уже изреченная мысль осталась, как камень на берегу после отлива.
– Справишься!
Хотелось провалиться обратно в груду пальто. Остаться в ней. Навсегда.
– Просто устал.
«Страшно устал».
– Помочь встать?
Не дожидаясь ответа, тетя Даша наклонилась, закинула его руку себе на плечо и, крякнув, заставила встать. У дяди Яши перед глазами лопнули огненные шары. Крепче ухватился за соседку. На лице ее заметил тревогу. Стало за себя стыдно: «Боится, что упаду». Промямлил:
– Извините.
Но тетя Даша боялась не этого: «Еще решит, я того-этого, мол, из жалости. Мужикам гордость важна. Калекам особенно». И поэтому, пыхтя под тяжестью, преувеличенно весело балаболила:
– Ничо! Мне после трамвайных рельс и шпал всё – как перышко! Во жить-то стали! Видал? Роскошь! Трамвайные пути новые кладем! Уж и не вспомнить, как трамваев вовсе не было. Вмерзлые да побитые стояли. А теперь – во! Новые пускаем. Видал? Значит, конец войне скоро. То-то.
Когда дядя Яша вернулся в комнату, за столом сидел один Бобка.
Дядя Яша молча стал убирать со стола. Бобка бросился помогать. Поволок грязную посуду мыть.
Дядя Яша выдвигал ящики буфета. Выдвинул. Грязный сверток: кукла Сары. Дядя Яша осторожно провел по ней пальцем. Отдернул. Как будто она могла вскочить, тяпнуть.
Грязная. Никакая не кукла. Носовой платок завязали узлом, получилась голова. На ней были грубо намалеваны глаза. Рот не поместился. Дядю Яшу передернуло. Так ясно он все это снова увидел.