– То есть прошло несколько дней, не несколько часов?
– О нет, точно несколько дней.
– Хорошо. А правильно ли я помню, что Стиви рассказал вам о кошмаре сразу после того, как он впервые ему приснился, ночью того же дня, что он был на приеме у Хэммонда?
– Точно. Я в этом уверена. Потому что мы были здесь.
– В “Кукольном доме”?
– Да.
– То есть получается, он назвал Хэммонда омерзительным по крайней мере за пару дней до этого. Вы же сказали дней, да? То есть это произошло до его поездки на Волчье озеро. Вы, наверное, еще были во Флорал-Парке, когда он это сказал? Так?
В ответ до него доносились лишь звуки телевизора.
– Анджела?
– Да, я здесь.
– Вы слышали, что я спросил?
– Да, слышала.
И снова наступило молчание.
– Анджела, это очень важно. Откуда Стиви мог знать, что гипнотизер омерзителен, если он его никогда не видел?
– Видимо, кто-то ему рассказал.
– Тот, кто ему звонил?
– Этого я сказать не могу.
– Так как Стиви предупредил, что если вы будете об этом болтать, то вас могут убить?
– Ну зачем вы меня об этом спрашиваете? – отчаянно проскулила Анджела.
– Анджела, если вы не доверитесь мне и не выложите мне все, что знаете, нас всех могут убить.
Она снова молчала.
– Анджела, используя слово “омерзительный” относительно других людей, что Стиви обычно имел в виду?
– Ну откуда мне знать? – В голосе ее звучала паника.
– Но ведь вы знаете, Анджела. Я же слышу по вашему голосу.
Ее молчание подтвердило его догадку, и он продолжил.
– Вы знали, что он имел в виду, но вас это расстраивало?
Она всхлипнула, сглотнула, и снова всхлипнула.
Гурни выжидал. Плотину наконец-то прорвало.
– Стиви… предвзято относился ко всякого рода вещам. К некоторым людям. Но поверьте, он был хорошим человеком. Но иногда… В общем, он плохо относился к геям. Он говорил, что то, чем они занимаются, омерзительно.
– И что сами они омерзительны?
– Да, так он тоже иногда говорил.
– Спасибо, Анджела. Я знаю, вам было тяжело признаться мне в этом. Чтобы убедиться, что я не ошибаюсь, позвольте мне задать вам еще один вопрос. Человек, звонивший Стиви, который велел ему поехать к Хэммонду, это он сказал ему, что Хэммонд гей?
Молчание затянулось.
– Это чрезвычайно важно, Анджела. Это он сказал Стиви, что Хэммонд гей?
– Да.
– А вы не спросили Стиви, почему он хочет пойти на прием к психотерапевту-гею?
– Спросила.
– И что он сказал?
– Чтобы я перестала задавать вопросы, потому что это опасно.
– Он не говорил, почему это опасно?
– Он сказал то же самое, что и в тот вечер, когда ему позвонили: что нас могут прикончить.
Глава 34
К тому времени, как Гурни доехал до поворота на Оттервиль, облака рассеялись, и бледное зимнее солнце осветило пейзаж.
Он прикинул, не стоит ли провернуть то же, что и в Лейк-Джордже, чтобы скрыть, куда именно он едет, но решил, что оно того не стоит. Ничего страшного, если трекеры покажут, что он приехал в поселок в Оттервиле. Были веские причины скрывать местоположение Анджелы Кастро, но на Мо Блумберга они не распространялись.
Он проехал через деревушку Оттервиль, состоявшую из заброшенной автомастерской, закрытого ларька с хот-догами и заправки с двумя колонками. Километра через полтора навигатор указал ему свернуть на Брайтуотер-лейн, грунтовую дорогу, пролегавшую через лес к поляне возле небольшого озера, на которой были разбросаны с десяток маленьких домиков. В центре полянки был каменный фундамент и несколько обгоревших в пожаре балок – все, что сохранилось от когда-то стоявшего здесь дома. Рядом была припаркована подержанная “тойота камри”.
Гурни встал за “тойотой”. Вылезая из машины, он услышал, как кто-то позвал его:
– Идите сюда.
Он не сразу понял, откуда донесся голос, но потом увидел человека в окне одного из домиков.
– Обойдите кругом. Вход со стороны озера.
Когда Гурни подошел к дому и стал подниматься на веранду, дверь открылась, и показался пожилой, но на вид крепкий седой мужчина в бежевых брюках и синем пиджаке. Его костюм, как и два чемодана, стоявшие возле двери, свидетельствовали о предстоящем отъезде.
– Мистер Блумберг?
– Понимаете, вся фишка в озере, – сказал тот, словно Гурни подверг сомнению положение веранды, – поэтому домики и выходят на эту сторону. Вы, должно быть, детектив Горни, да?
– Гурни.
– Как корова?
– Коровы, кажется, с острова Гёрнси.
– Понял. Проходите, проходите. Вы в курсе, что у меня немного времени?
– Да, знаю, что вы улетаете в теплые края.
– Пятнадцать-двадцать градусов в это время года. Много солнца. Куда лучше, чем морозить свой тухес здесь. Были времена, когда зимы были мне нипочем, и я хихикал над стариками, сбегавшими во Флориду и другие места потеплее. Однако достаточно всего нескольких лет с артритом, чтобы понять, что это весьма благоразумно. Коли суставы здесь болят, а там нет, чего же тут думать? И да, отвечая на ваш вопрос, я – Мо Блумберг. Я, может, теперь в чем-то и путаюсь, но в этом твердо уверен.
Пока они пожимали друг другу руки, Гурни осмотрел домик. С того места, где он стоял, видна была только большая комната, обставленная частично как кабинет, а частично как гостиная; в центре стояла старинная чугунная буржуйка. Мебель была слегка обшарпанная.
– Садитесь, пожалуйста. Второй детектив как-то невнятно мне объяснил. В чем же все-таки дело?
Блумберг не сдвинулся с места, и Гурни тоже не стал садиться.
– Молодой человек по имени Стивен Пардоза умер недавно при подозрительных обстоятельствах. Может быть, вы что-нибудь про это видели по телевизору?
– Где вы видите телевизор?
Гурни огляделся по сторонам.
– У вас нет телевизора?
– Для человека, у которого есть хотя бы половина мозга, ничего стоящего по телевизору не показывают. Шум да всякие глупости.
– То есть вы впервые услышали о смерти Стивена Пардозы от детектива Хардвика?
– Он называл это имя. Но я до сих пор не очень понимаю, что произошло.
– Он сказал вам, что тринадцать лет назад Стивен Пардоза был в вашем лагере?
– Да, что-то такое он говорил.
– И вы не помните ни имени, ни человека?
– Я тридцать восемь лет руководил лагерем, каждое лето сюда приезжали сто двадцать мальчиков. Последняя смена была двенадцать лет назад. Вы правда считаете, что я должен помнить каждого из них? Вы знаете, сколько мне лет, детектив?
– Нет, сэр, не знаю.
– В следующем месяце мне исполнится восемьдесят два года. Я с трудом вспоминаю собственное имя и какой сегодня день. Или зачем я пришел на кухню.
Гурни сочувственно улыбнулся.
– Вы сказали, что двенадцать лет назад был последний год работы лагеря?
– Да, это я точно знаю.
– А Стивен Пардоза был здесь тринадцать лет назад. Получается, за год до закрытия?
– Довольно простая арифметика.
– Лагерь, по-видимому, много лет пользовался большим успехом?
– Это верно.
– А почему же вы решили его закрыть?
Блумберг вздохнул и покачал головой.
– Мы лишились почти всех наших клиентов.
– Почему?
– Произошла трагедия. Ужасное происшествие. А потом все пошло по нарастающей. Рассказы, слухи, полное безумие. Как говорят – хуже некуда. Вот так оно и случилось. Один год мы были на вес золота. А на следующий год оказались в полном дерьме.
– Что произошло?
Блумберг горько усмехнулся.
– Ответьте на этот вопрос и получите приз.
– Я не очень вас понимаю.
– Никто не знает, что произошло.
– Вы сказали, что хуже не бывает. Что вы имели в виду?
– Наперекосяк пошло все, что могло пойти наперекосяк.
– Расскажите мне. Это может оказаться весомой информацией.
– Может оказаться? Это было достаточно весомо, чтобы уничтожить лагерь “Брайтуотер” – лагерь, который, к вашему сведению, работал пятьдесят лет до того, как я стал его руководителем еще на тридцать восемь лет. Старинная организация. Традиции. Все развалилось.
Гурни молчал. Он ждал, зная, что Блумберг все ему расскажет.
– Конечно, не все всегда было стабильно – были и благополучные времена, и периоды похуже. Я сейчас не о бизнесе говорю, не о финансовых делах. С этим всегда все было в порядке. Я про коллектив – всякие ребята приезжали. Эмоциональное взаимодействие. Общий настрой. Как говорится, одна паршивая овца все стадо испортит. Были годы, когда здесь чувствовались чистота и свет – лучшие годы. Но в тот год, тринадцать лет тому назад, все с самого начала не задалось. Воздух был пропитан чем-то дурным, злобным. Чувствовался страх. Вожатые увольнялись. Некоторые ребята написали родителям, чтобы их забрали. Теперь есть такое выражение: “токсичная обстановка”. Вот так и было. И все это еще до самого происшествия.
Блумберг снова покачал головой и, казалось, провалился в воспоминания.
– Вы сказали, происшествие? – подсказал Гурни.
– Один из ребят пропал.
– Пропал… навсегда?
– Он был на ужине. А на завтрак уже не пришел. И больше его никогда не видели.
– Полиция принимала участие в поисках?
– Разумеется. Какое-то время его искали. А потом решили, что он просто сбежал, и потеряли всякий интерес. Они прочесывали лес, расклеивали объявления о его пропаже, проверяли автобусные остановки, даже поместили его фотографию в местные газеты. Но, увы, все это ни к чему не привело.
– С чего все взяли, что он сбежал?
– Возможно, он истосковался по дому, ненавидел лагерь. Возможно, над ним здесь подтрунивали. Вы должны кое-что понимать. Это было тринадцать лет назад – до того как поднялась вся эта шумиха насчет травли. Не поймите меня неправильно. Мы, конечно, этого не приветствовали. Но дело в том, что в те годы травля была неотъемлемой частью взросления. Реалией жизни.
Реалией жизни, подумал Гурни. А временами и смерти.
– И что, когда полиция остановилась на версии о побеге, на этом все и закончилось?