Блумберг снова горько рассмеялся.
– Если бы! Конца этому было не видать. Лагерь мог пережить исчезновение или побег. Но, увы, лагерь не смог пережить весь это бред собачий.
– Это вы о чем?
– Пошли слухи. Домыслы.
– Какого рода слухи?
– Все самое страшное, что только можно себе представить. Я же говорил, атмосфера в лагере была скверной и до исчезновения парня, а уж потом пошло-поехало. Россказни некоторых мальчишек, да и кого-то из родителей просто в голове не укладывались.
– Например?
– Все, что в голову взбредет, чем страшнее, тем лучше. Что пропавшего мальчишку на самом деле убили. Что его принесли в жертву сатанисты. Что его утопили, разрубили на маленькие кусочки и скормили койотам. И тому подобная чушь. Ходила даже история, что какие-то пацаны, как раз из тех, что были паршивыми овцами, вбили себе в голову, что паренек был фейгеле, забили его до смерти и закопали в лесу.
– Просто потому что он был геем?
– Геем? – Блумберг покачал головой. – Какое слово, а? Как будто это какое-то особенное, счастливое состояние. Лучше бы называли их чертовыми извращенцами – так точнее.
Гурни стало нехорошо от мысли о том, что пережил тот мальчик в лагере, где самый авторитетный взрослый так к нему относился.
– Полиция отработала все эти жуткие версии?
– Ничего из этого не вышло. На эту тему ходило столько безумных легенд, что уже ни одна из них не выглядела правдоподобной. У подростков очень изощренное воображение. Мое мнение? Я согласен с полицией – думаю, что он сбежал. Нет никаких доказательств, что произошло что-то страшное. Только все эти сплетни. А сплетни, они как электричество. Опасная штука.
– Значит, сплетни уничтожили лагерь?
– И поставили крест на его могиле. Следующим летом у нас было занято меньше трети коек, и половина ребят уехали до конца смены. Сплетни вернулись, как инфекция. Лагеря просто не стало. Чертовски жаль.
– А про паршивых овец – вы не помните имен?
Блумберг покачал головой.
– Лица помню, а вот с именами беда. Кажется, у них были какие-то клички. Но опять же, я не помню.
– А имя мальчишки, который пропал, вы помните?
– Ну, это легко. Оно столько раз всплывало. Скотт Фэллон.
Гурни записал имя.
– А кто-нибудь расследовал пожар в главном здании, который уничтожил картотеку с именами и адресами?
– Ага, расследование, которое привело в никуда.
– Но несмотря ни на что, вы остались здесь. Переделали лагерь в коттеджный поселок. Вы, должно быть, очень привязаны к этому месту.
– Лагерь “Брайтуотер” был когда-то волшебным местом. Счастливым местом. Я стараюсь об этом не забывать.
– Вы молодец. А как идет дачный бизнес?
– Бизнес – дерьмо. Но выживаем.
Гурни улыбнулся и протянул Блумбергу карточку с номером телефона.
– Спасибо, что нашли для меня время. Если вы вдруг вспомните что-то еще, какие-то события, может, имена или клички, пожалуйста, позвоните мне.
Блумберг, нахмурившись, смотрел на карточку.
– Вас зовут Гурни.
– Так точно.
– Не как корову?
– Нет, не как корову.
Глава 35
По пути обратно на Волчье озеро Гурни пытался соотнести новую информацию от Мо Блумберга со всем тем, что уже было ему известно.
Гомофобия явно была общим знаменателем, и ему не терпелось узнать, не вылезла ли она в разговоре Хардвика с детективом из Тинека.
Он съехал на обочину, достал мобильный и набрал Хардвика.
Тот сразу поднял трубку, что было хорошим знаком.
– Ну что, орел?
– Просто любопытствую, удалось ли тебе встретиться с человеком из Тинека?
– Удалось, посидели, поговорили. Если вкратце, он по горло сыт политикой в этом деле.
– Политикой?
– Какие-то непонятные приказы сверху. Приказы серьезные – нужно их выполнять, но в то же время довольно неоднозначные. Ясно одно: они спускаются с верхних слоев атмосферы, от тех, кто твою карьеру одним щелчком пальцев может спустить в унитаз, как дохлую муху.
– И что твой новый друг обязан делать, чтобы избежать судьбоносного щелчка?
– Держаться в стороне, подальше от минного поля, и поверить, что дело под контролем у надежных людей.
– И снова это минное поле.
– Чего?
– Фентон сказал мне, что я как слепец на минном поле.
– Приятно, когда все на одной волне.
– А он не знает, в чьих надежных руках находится дело?
– Ему намекнули, что про этих людей даже заикаться не стоит.
– Слышу отголосок предостережений Робин Вигг. Как ты думаешь, что вообще происходит?
– Хрен его знает. А парень в Тинеке знает только, что ему не положено что-либо знать, говорить или делать. И его это страшно раздражает.
– Его раздражение может сыграть нам на руку.
– Я тоже об этом подумал. Я сказал ему, что нам бы очень хотелось узнать бывал ли Бальзак в лагере “Брайтуотер”, не было ли у него предвзятого отношения к геям, а также не был ли он в прошлом знаком с Голлом, Хораном или Пардозой.
– И?
– Он сказал, что будет счастлив нам помочь и выяснит все, что сможет, главное, чтобы никто об этом не узнал. Я его успокоил – сказал, что с радостью сообщу, что это дело развалил я, и запихну его в задницу этим ребятам из верхних слоев атмосферы.
– Думаю, ты растопил его сердце.
– Посмотрим, какую информацию он для нас раздобудет. А ты-то доложи, как прошло твое свидание с Мо.
– Он рассказал, что то лето, когда Пардоза ездил туда, было жутким. Пропал один из мальчишек. А потом ходили слухи, будто его убили за то, что он был геем. Но проблема в том, что нет никаких доказательств.
– Но снова всплывает все тот же лейтмотив.
– Вот-вот.
– Что еще он говорил?
– Все твердил про паршивых овец в стаде. Но имен не вспомнил. Имя Пардозы ему якобы ни о чем не говорит. Может, я ему звякну еще раз, пока он не улетел в Тель-Авив, может, фамилии Бальзака, Хорана и Голла пробудят какие-то воспоминания.
– Что в остальном? Как Мадлен?
– Очень нервничает. К слову сказать, мне пора. Я слышал, приближается неслыханная снежная буря.
Чем дальше на север он продвигался, тем чернее все вокруг становилось. Доехав до вершины последней гряды перед Волчьим озером, он остановился на обочине. Наконец-то попав в зону покрытия сигнала, он набрал Мо Блумберга.
Включилась голосовая почта. Гурни оставил ему сообщение: назвал имена жертв, которые не упомянул при встрече в Оттервиле, и для пущей верности имя Ричарда Хэммонда, и спросил, не вызывают ли эти имена каких-нибудь воспоминаний о том ужасном лете.
Когда он выехал обратно на дорогу, небо над ним приобрело зловещий иссиня-черный оттенок, а в лучах фар видно было, как падали редкие снежинки.
На середине извилистой дороги от вершины горы к озеру фары его осветили сосновую чащу, и он заметил какое-то движение. Гурни затормозил и включил дальний свет, но зверь, кем бы он ни был, уже исчез в дремучем лесу. Он слегка опустил стекло и прислушался. Но в лесу стояла полная, оглушительная тишина. Он двинулся дальше.
К тому моменту, как он припарковался под навесом у гостиницы, невероятная тьма окутала озеро и окружающие его горы, пошел снег.
Старинные часы в холле показывали половину пятого. Он проверил, нет ли в каминном зале Мадлен, и поспешил наверх.
В номере горела лишь одна керосиновая лампа возле дивана. Сначала он решил, что электричество снова отключили, но услышал голос Мадлен:
– Не включай свет.
Он обнаружил ее в спальне. Она сидела в пижаме посередине кровати, закрыв глаза и скрестив ноги в позе лотоса. Спальный альков был залит янтарным светом второй керосиновой лампы, стоявшей на письменном столе. С планшета Мадлен играла гитарная музыка. Сам планшет лежал на ручке кресла, стоявшего под портретом Хардинга.
Она показала ему три пальца, что, как он понял, обозначало, сколько еще минут она будет оставаться в этой позе. Гурни сел на стул между кроватью и письменным столом и стал ждать. Вскоре она открыла глаза.
– Здесь мы можем разговаривать? – ее голос был намного спокойнее, чем за все последние дни.
– Да, здесь, в алькове, пока там играет музыка – можем. – Он присмотрелся к ее лицу. – Ты выглядишь… расслабленной.
– Я и чувствую себя расслабленной.
– А зачем керосиновые лампы?
– Мягкий свет успокаивает.
– Как прошла твоя встреча с Хэммондом?
– Замечательно.
Он пристально смотрел на нее, ожидая еще подробностей.
– И все?
– Он знает свое дело.
– Какое?
– Знает, как уменьшить тревогу.
– И как он это делает?
– Это трудно описать словами.
– Ты как будто под валиумом.
Мадлен пожала плечами.
– Ты же не принимала никаких таблеток?
– Ну конечно, нет.
– Так о чем вы говорили?
– О том, каким сумасбродом был Колин.
Гурни снова посмотрел на нее так, словно ждал продолжения.
– И?
– О моем чувстве вины, о том, как я винила себя, за то, что он сделал.
Они оба замолчали. Мадлен задумчиво глядела на лампу.
– О чем ты думаешь? – спросил Гурни.
– Я думаю о том, что Ричард невиновен и ты должен ему помочь.
– А как же наша поездка в Вермонт?
– Я позвонила им и все отменила.
– Что?!
– Не прикидывайся. Ты ведь и не особо хотел ехать.
Она медленно выпрямила ноги и слезла с кровати.
– Мне кажется, тебе нужно отдохнуть. Может, поспишь немножко? А я приму ванну перед тем, как мы пойдем на ужин к Джейн и Ричарду.
– Опять ванну?
– Может, и тебе стоит попробовать.
Мадлен достала из сумки маленький пузырек с шампунем, вышла в гостиную, взяла стоявшую там керосиновую лампу и ушла в ванную. Он услышал, как она повернула краны, как полилась вода.
Гурни сделал несколько глубоких вдохов и попытался размять шею и плечи, чтобы немного расслабить мышцы. Он задумался, откуда же взялось это напряжение. Первая мысль, пришедшая в голову, пришлась ему не по душе – он ревновал и злился, что другой мужчина помог Мадлен там, где сам он ничего не смог сделать.