Они разглядели следы? — спросила девушка. — Но как могло случиться, что мы их не заметили?
Я старался не заблудиться и был сосредоточен только на том, чтобы найти дорогу, сказал парень.
Это в порядке вещей, ответил Дюфур. Вы молодцы.
Я возле скал, капитан, доложил Пасанг.
Там есть следы?
Они здесь заканчиваются. Видимо, он упал. Ты можешь спуститься туда?
Попробую.
Это было не слишком опасное место, Дюфур мысленно шел вместе с Пасангом, вспоминая, на каком участке тот человек, если ему повезло, мог удержаться — с переломами, но живой. Однако его жизнь могла и оборваться. Одно неудачное движение — и конец.
Чуть погодя Пасанг сказал:
Я нашел его, капитан. Он мертв.
Где ты?
У подножия скал.
Девушка заплакала. Парень побледнел.
Почему ты решил, что он умер? — спросил Дюфур.
Это видно.
Он далеко от тебя?
Совсем рядом. Чуть ниже.
Ты можешь спуститься?
Думаю, да.
Дюфур ждал, сжав рацию в руке и слушая всхлипывания девушки. Не стоило разговаривать с Пасангом в их присутствии. Испорченный медовый месяц. В трубке раздался голос Пасанга:
Я спустился, капитан. Он разбил голову.
Пасангу довелось видеть много смертей в горах. Дюфур тоже помнил, как в Гималаях умирали люди во времена всеобщего лихорадочного стремления подняться на вершины-восьмитысячники: люди срывались в пропасти, погибали от изнеможения, их тела стыли во льдах, и никто не забирал их. Зачем рисковать жизнью ради того, чтобы забрать из гор мертвецов? Дюфур вспомнил, как при подъеме на Канчеджангу он увидел японца, сидевшего на камне. Ветер сдувал с него снег. Лицо покрыто инеем. Так он сидел год или два.
Вытащить его наверх, капитан?
На сколько метров ты спустился?
Примерно на двести. Могу вытащить, если нужно.
Пасанг мог сделать это, сомнений нет. Взвалить на себя мертвое тело и подняться на двести метров. Дюфур подумал о жене этого человека, которая перестала ходить вместе с ним в горы. Она сейчас дома и еще несколько минут будет спокойна. Проклятая работа. Почему этот ледник не растает раз и навсегда? И тогда никаких проблем.
У него есть рюкзак? — спросил он Пасанга. Да.
Поищи документы.
Нашел бумажник. И телефон. Но он не работает.
Забирай все это и возвращайся обратно.
Оставить его здесь?
Да. Поднимайся. Завтра заберем его на вертолете.
Ладно.
И будь осторожен.
Рация отключилась. Дюфур посмотрел на часы. Четыре часа дня. Кроме ужина, еще много забот. Нужно сделать несколько телефонных звонков.
Отдохните немного, сказал он молодой паре. Или вы собираетесь спуститься в долину? Если хотите, можете переночевать здесь.
Черт побери, сказал парень, мы, наверное, доставили вам хлопот? Может, не стоило вообще говорить об этом?
Вы поступили правильно, сказал Дюфур.
Девушка плакала.
26. Письмо от Бабетты
Это было первое письмо, которое Фаусто получил в Фонтана Фредда. Он стоял, разглядывая свое имя и адрес на обратной стороне белого конверта. Он вышел на лужайку перед домом, чтобы прочесть его. Был июльский вечер, пора сенокоса в разгаре. Высушенное на полуденном солнце и провеянное сено вязали в брикеты, от него шел запах лета.
Письмо было написано от руки. Вот оно:
Возвращаться я пока не собираюсь. Потому что мне хорошо там, где я сейчас. Море зеленое, и сегодня с самого утра я наблюдаю за черным бакланом, который обосновался неподалеку на рифе. Я чувствую свободу, будто наконец дышу по-настоящему — это ощущение возникает, когда оказываешься в новом месте, и оно давно ко мне не приходило. Место, к которому ты привык, дает совсем иные чувства — безопасность, порой подавленность, а потом проходит время, и ты просто перестаешь это место замечать. Снова замечаешь его лишь после долгого отсутствия, или когда оно отражается в глазах человека, который видит его впервые. Накатывает грусть при мысли о тех временах, когда оно было для тебя новым и ты смотрел на него свежим взглядом. Проходят дни, все становится само собой разумеющимся и не вызывает удивления, будь то красота или уродство, и проявления дурного вкуса больше не вызывают раздражения, а чудеса, которыми полна земля, воспринимаются как данность.
В то же время я думаю, что только тот, кем овладела сила привычки, способен видеть вещи в истинном свете, ведь он свободен от власти чувств. Чувства — это цветные очки, обман зрения. В дзен-буддизме есть одно изречение, где речь идет о горах, — знаешь его? «Прежде чем я познал дзен, горы были для меня горами, а реки — реками. Я начал практиковать, и горы перестали быть для меня горами, а реки — реками. Когда я достиг просветления, горы снова стали для меня горами, а реки — реками». Думаю, мы с тобой понимаем, о чем идет речь, поскольку мы сами наделяем тем или иным значением явления мира вокруг. Все в мире обладает значением — поля, леса, дома из камня. Когда-то горы означали для меня свободу. Свобода была даже в коровах на пастбище! Горы сами по себе не обладают никаким значением, это просто нагромождение камней, между которыми течет вода и растут травы. Теперь горы стали дня меня тем, чем они являются на самом деле.
И все же. Знаешь, я так рада, что ты сейчас там. Как-то раз мне сказали, что Фонтана Фредда была унылым местом, пока туда не приехала я. Люди не особенно стремились в этот поселок, он был мрачноватым и неухоженным, а мне удалось сделать его чуть более уютным и приветливым. Было приятно слышать это, однако я попала в ловушку. Если бы не ты! — твердили все подряд. На меня словно возложили обязанность заботиться о Фонтана Фредда. А потом приехал ты и освободил меня от этой обязанности, потому что ты влюбился. Фонтана Фредда по-прежнему дорога мне, и я уверена, что оставляю ее в хороших руках.
Ты нашел новую работу? Прости, что лишила тебя заработка и поставила в трудное положение, но иногда мы принимаем решения, повинуясь интуиции. Всех тебе благ, дорогой Фаусто: не пей слишком много, не вини себя за те крутые повороты, которые порой случаются в жизни, и не упусти эту удивительную девушку. Ты отличный повар — я говорила тебе об этом? Лучший, который когда-либо работал у меня.
27. Исчезнувший город
Ему нужно было стараться поменьше пить и избавиться от чувства вины. Летом он еще несколько раз навещал Сильвию. Он был в хорошей форме, поднимался до «Квинтино Селла» меньше чем за два часа, а спускался всего за час, иногда он приходил к ней после работы, просто чтобы провести вместе вечер и ночь, и наутро снова шел к месту вырубки. Восхитительная идея! Ездить на свидание на Северный полюс. Билетерша на фуникулере привыкла к тому, что он приходил перед самым закрытием. Когда альпинисты спускались в долину, он, наоборот, поднимался. Потом фуникулер замирал, и Фаусто оказывался наедине с предвечерней тишиной, с горной тропой, со всеми воспоминаниями и вещами, которые он наделил особым значением, с озерами, которые на закате дня превращались в зеркала, и козами, удивленными появлением человека в такой час: встрепенувшись, они вставали и блеяли, а между тем Фаусто со своим большим рюкзаком был уже далеко, за проволочным ограждением. Иногда он успевал к аперитиву, который пили перед ужином инструкторы. Он приносил с собой хлеб, свежую газету, фрукты и овощи и, если было нужно, помогал на кухне. Арианна уходила ночевать в другую комнату. Вскоре Дюфур перестал брать с Фаусто деньги за ночлег.
Радость, которую Фаусто приносил с собой, была заразительна, и однажды утром Сильвия поддалась его уговорам сходить на ледник. Они надели снаряжение на заднем дворе приюта, стоя в квадрате света, падавшего из окна. Закрепили крюки и страховки, обвязали себя десятиметровой веревкой, и Фаусто набросил ее кольцами на плечо. Тронулись в путь на рассвете, и, пока шли, фонарики на маршруте гасли один за другим.
Фаусто не Пасанг: он словно соревновался с ним. Сильвия заметила, что старается идти позади него след в след. Они были в пути с полчаса, и все это время она не отрывала взгляда от следов на голубом снегу и от веревки, которая их связывала. Веревка то натягивалась, то провисала, путаясь в крюках, надетых на ботинки Сильвии, но Фаусто даже не оборачивался, чтобы проверить, как у нее дела. Между ними словно был молчаливый уговор — Фаусто шел вперед, а Сильвия следила, чтобы веревка между ними была натянута, но не слишком сильно. Сильвии было хорошо, она привыкла к высоте и не мерзла, уклон был не слишком сильный, ритм дыхания — ровный. Она почти не заметила, как они преодолели два ледниковых разлома — первый они обогнули, а второй перешли по тонкому мостку из льда. Ноги двигались сами собой, сердце и легкие работали исправно, дыхание было размеренным.
Фаусто остановился и снял рюкзак. Достал два ледоруба — один для себя, другой для Сильвии.
Все в порядке?
Кажется, да. А как по-твоему?
Ты уже набралась опыта.
Да уж, когда мыла пол.
Смотри, вон там твой приют.
Сильвия обернулась и увидела долину: вдалеке был «Квинтино Селла», над генератором вился голубой дымок, в утренней мгле мерцали огоньки окон. Связанные веревкой, они преодолели этот путь. Пологий склон заканчивался, впереди был крутой подъем. Скала затянута тенью.
Хочешь чая?
Пока нет, спасибо.
Значит, идем дальше?
Да, я только успела согреться от ходьбы.
Ледоруб держи в левой руке, веревку — в правой. Здесь сложный участок. Идем не спеша, хорошо?
Конечно. Мне уже передалась твоя неспешность.
В ледяном склоне были прорублены ступени. Высокие, они доходили Сильвии почти до колена: она делала шаг левой ногой, потом подтягивала правую. Для ходьбы по ровной местности ледоруб был слишком коротким, но при крутом подъеме оказался незаменим. Там, где тропа изгибалась и уходила влево, Сильвия, глядя на Фаусто, перекладывала ледоруб в правую руку. Она поняла, в чем заключалась логика. Склон был очень крутым, и подъем шел зигзагами. Сильвия вспомнила, как в начале сезона каждый раз, когда выпадал снег, Дюфур или Пасанг приходили сюда прорубать ступени. По пути им встретились двое молодых ребят, которые пропустили их вперед. Один из них восстанавливал дыхание, а другой сказал: