Вот бы на следующей неделе позагорать на пляже! Ты только представь, там девушки в купальниках!
Да, только тебя там не будет, ответил его приятель.
Сильвия не ожидала, что на вершине их встретит солнце. Солнце, утреннее небо и горизонт, вдруг распахнувшийся впереди, ледники и соседние вершины. Они пошли дальше по узкому перешейку, мимо горбатой скалы и оказались на плоскогорье, удивительно просторном и дающем ощущение покоя. Фаусто остановился. Маршрут раздваивался: одна тропа вела на запад, в сторону Кастора, а другая на восток, к двум пикам Лискам. Люди с половины земного шара приезжали сюда, чтобы подняться на эти знаменитые вершины. На севере прямо перед ними высился ледник, который был гораздо больше того, который они преодолели.
Это Фелик?
Точно.
Значит, мы уже на высоте четыре тысячи?
Да. А впереди — его величество ледник Горнер.
Он громадный. Что за ним?
За ним? Рона. Женевское озеро. Дальше — Лион и Прованс.
Потрясающе.
Отец часто говорил мне: попробуй-ка отличить воду Роны от воды По. Ему нравилась идея водораздела.
Вот он, оказывается, какой — исчезнувший город Фелик. Первая четырехтысячная вершина в жизни Сильвии. Внизу раскинулись долины, которых едва коснулись лучи солнца, — долины голубой планеты, дышавшей в своем ритме, а вокруг сияющие ледники. Хребты Монте-Роза казались высеченными решительными ударами. Вдалеке Сильвия увидела связки альпинистов. Все было отчетливо и ослепительно, и к ней вдруг пришло понимание смысла ответа, который дал ей тогда Пасанг. Снег, ветер, солнце.
Который час? — спросила она.
Семь. Пора возвращаться и пить капучино.
Мы уже спускаемся?
Да. Но теперь первой иди ты.
Хочется еще побыть здесь.
В следующий раз побудем подольше. Запомни: переноси вес на пятки и твердо ставь ногу.
Погоди, сказала Сильвия. И, прежде чем перенести вес на пятки, поцеловала его, строгого командира, с которым была связана веревкой, командира с крюками на ботинках. Поцеловала там, где снег Роны был неотделим от снега По.
28. Туман в голове
Он называл это «великой уборкой», хотя весна уже прошла: он поссорился с дочерью, чья мать все не возвращалась, а Фаусто снова ушел в горы, оставив его здесь одного, и вдобавок, хотя после несчастного случая прошло уже четыре месяца, он по-прежнему не мог завязать шнурки на ботинках — итак, он решил прибегнуть к своему старому методу изгнания мыслей и полного забвения. Он начал с чашки, наполовину наполненной джином и наполовину — родниковой водой из Фонтана Фредда, чистой водой, которая текла прямо с ледника, и продолжал так весь августовский день, постепенно теряя чувство времени и вкуса напитка — иногда там было больше воды, иногда в основном джин, но всегда сохранялся чудный дух можжевельника, и его душа очищалась от ржавчины и застарелой коросты. Бывший муж, бывший лесничий, а теперь, наверное, и бывший работник лыжной трассы, лишившийся рук и с закупоренными сосудами, — вот он, Луиджи Эразмо Балма, прозванный Санторсо, как ирландский монах; джин освобождал его от всех оков. Говорили, что этот ирландский монах прибыл со своего изумрудного острова на континент, чтобы поселиться отшельником в горах. Так отчего бы и ему, Санторсо, не стать отшельником? Он посмотрел в окно и заметил, что, если поднять чашку на определенную высоту, в джине можно увидеть перевернутое отражение гор. Он налил еще джина и заметил, что его собственное положение тоже изменилось. Все эти «бывшие» стали восприниматься как шаги к полной свободе. К свободе от брака, от рабочей формы, от труда за плату — без всего этого он не пропадет, дайте только бензопилу и огород, где можно выращивать картошку. Его заботливая, рассудительная дочь отобрала у него сигареты, но не знала, что в ящике комода есть тосканский табак, теперь он как раз кстати. Вот оно, освобождение Санторсо, покровителя отшельников. Мне нужен грот, стену я сам построю. Он понюхал табак, и его запах смешался со вкусом можжевельника.
Тут он бросил взгляд на чучело тетерева. Он поставил чашку на стол, снял чучело с полки и вышел на залитую солнцем улицу. Туристы возвращались с прогулки, дети играли на поле среди стогов сена. В руке у Санторсо был молоток, с которым он еще вполне мог управиться. Он прибил тетерева к лиственнице напротив дома. Потом вернулся в дом и вышел на балкон, чтобы оценить свою работу, — снова с чашкой джина и с табаком. Ты свободен, тетерев, лети прочь, сразись с соперником из соседней долины, подыщи себе славную курочку и заведи с ней целый выводок цыплят. Непонятно, почему ни разу за тридцать лет ему не приходило в голову освободить тетерева. Он поступил правильно, посадив его на ветку лиственницы. Ниже по склону, на лужайке, прогуливались блондинки в кофточках без рукава. Куда они идут, даже не поздоровавшись с ним? Если бы не блондинки, ему бы не пришла в голову эта мысль. А вот и нет, подумал он, какая уж там свобода. Ты ведь прибит к ветке. В точности как этот старик.
Санторсо зашел в хлев и вернулся оттуда с ружьем двенадцатого калибра. Два ствола, патроны на месте. Ну-ка, посмотрим, гожусь ли я еще на что-нибудь, подумал он, разминая пальцы правой руки. Эй, ты, тетерев, помнишь это ружье? Это ведь то самое, которое выстрелило тогда. Он сжал рукоять, прицелился, закрыв глаз — так, чтобы два тетерева превратились в одного. Указательный палец левой руки был там, где ему положено. Бом! — вылетела пуля двенадцатого калибра. Бом! Звук двух выстрелов посреди августовского дня долетел даже до Тре-Вилладжи. Испуганные матери поспешно уводили детей по домам.
29. Камни
После Успения Богоматери в «Квинтино Селла» пришли две женщины. Они договорились с инструктором, чтобы он проводил их к приюту, и шли медленно — подъем занял все утро и значительную часть дня. Они не собирались покорять вершины, им достаточно было дойти до «Квинтино Селла»: здесь они попрощались с инструктором, который поспешил к фуникулеру, чтобы успеть спуститься до закрытия, и пошли устраиваться в комнате. Прежде чем приехать, они позвонили в приют и спросили, есть ли комнаты для двух человек, с ванной, — на кухне от души посмеялись над этим вопросом. В конце концов женщины согласились на двухъярусную кровать, постелили себе постель и спустились в кафе выпить чая, одна из них — с седыми волосами и в свитере с круглым вырезом, другая, обхватившая ладонями чашку чая, чтобы согреться, — светловолосая, в сережках, которые выглядели нелепо в сочетании с резиновыми шлепанцами. Сильвия сразу их приметила. Кто они? — подумала она. И, зевнув, повязала передник и сказала:
Привет, Пятница.
Привет, Лесная.
Что сегодня на ужин?
Паста с томатным соусом или суп из зелени. На второе тушеное мясо с пюре или шпинатная запеканка.
А когда ты приготовишь нам дал бхат[19]?
В сентябре!
Как и все остальное, в сентябре, да?
Приют был переполнен, ужинали в два захода — в половине седьмого и в половине восьмого, и Сильвия работала без передышки до девяти. Наконец альпинисты наелись, и суета на кухне улеглась. Кто-то вышел полюбоваться ледником и звездным небом, другие играли в карты и пили чай, а несколько человек проверяли снаряжение к завтрашнему дню. Сильвия снова обратила внимание на двух женщин: Дюфур сидел вместе с ними за столом и что-то объяснял с помощью карты.
Сильвии еще не доводилось видеть, чтобы он садился к кому-то за стол, кроме инструкторов. Кто эти женщины? Та, что с седыми волосами, казалась более вовлеченной в беседу. Блондинка рассеянно листала журнал посещений, глаза у нее были красные. Наконец Сильвия все поняла. С того дня прошел целый месяц, сотни или, может быть, тысячи альпинистов побывали здесь, и она знала, что в журнале посещений та женщина не обнаружит ничего, ведь человек, погибший на Касторе, не оставил там своей подписи. Некоторые исписывают целые страницы, а другие, наоборот, хранят молчание, словно не хотят никого беспокоить. Сильвия убрала со столов посуду и подготовила все к завтраку, а Дюфур продолжал разговаривать с женщинами; потом настало время выключать генератор и ложиться спать.
Блондинка — его жена, сказала Арианна, когда они поднялись к себе в комнату. Та, что с седыми волосами, ее подруга.
Так всегда происходит, когда в горах умирает человек?
Почти всегда. Спустя некоторое время сюда приходят жена или дети. Гораздо печальнее, когда являются родители.
Он молодчина, твой отец.
Ему пришлось научиться правильно обращаться с ними.
Когда умерла мама, к нам пришел священник. Но я не захотела видеть его.
Она ходила в церковь?
Терпеть не могла ее. Говорила, что церковь коварна.
Тогда ты правильно поступила.
Настало спокойное, ясное августовское утро, давление держалось высокое. Ветра не было, и ледник даже перестал казаться чем-то неземным. Две женщины позавтракали и вышли посмотреть на вершины и на связки альпинистов вдалеке. Жена погибшего обошла вокруг приюта и стала разглядывать старую хижину и бронзовые таблички на ней, птиц и тибетские флажки, она словно искала что-то и не находила. Ее подруга сидела на солнечной скамейке. Сильвия вышла из туалета с ведром и тряпкой в руках.
Привет, сказала женщина с седыми волосами.
Здравствуйте.
До чего великолепный вид.
Это правда.
А что это светится там, внизу?
Говорят, это какая-то фабрика в Новаре. Она всегда светится в эти утренние часы. Если бы не туман, чуть ниже можно было бы увидеть Милан.
Милан?
Сильвия поставила ведро на землю и указала туда, где был Милан. Теперь она знала, что производит впечатление на людей — на тех, кто смотрит вверх, и тех, кто смотрит вниз.
Видите горы внизу? Та, что стоит обособленно от остальных, — Монвизо, за ней Турин. А вон та голубая полоса — это не туман, а Лигурийские Апеннины. За ними море.
Море.
Странно думать о море здесь, в горах, верно?