О, кого я вижу, сказал Санторсо.
Луиджи!
Как тебя сюда занесло?
Занесло. Я искал тебя.
Искал меня?
Что с тобой стряслось?
Оба почувствовали неловкость. Санторсо откинулся на подушку, которая была у него за спиной, Фаусто посмотрел на его соседа по палате — старика, рядом с которым сидела на кровати женщина средних лет. Она тоже смотрела на Фаусто, а потом тактично отвела взгляд и сосредоточилась на своем отце, или, возможно, он не был ей отцом.
Вот уж угораздило, сказал Санторсо. С ноги соскочила лыжа, и я решил спуститься за ней, вместо того чтобы оставить ее там, внизу, куда она соскользнула. Склон был крутой, я слезал, хватаясь за уступы, и посыпались камни.
Где это было?
Знаешь, где Валнера?
Конечно.
А тот хребет, с которого спускаются лавины?
Знаю.
Я был как раз там, куда никто и носа не сунет.
Значит, ты упал?
Нет, удержался. Но если бы упал, было бы лучше.
Санторсо попытался взмахнуть забинтованными руками, посмотрел в потолок и сказал:
Как только я понял, что спускается лавина, сразу прижался к скале. Голову кое-как уберег, а от рук ничего не осталось.
Вот черт.
Словно их переехал трактор. Хорошо хоть, перчатки были толстые.
Перелом?
Даже не знаю, сколько там переломов.
А что с головой?
Голову не жалко, она всегда была никчемной.
В глазах у него по-прежнему был страх, который так и не отступил. Санторсо был еще слаб и, когда говорил, задыхался. Волосы торчали клочьями, борода спутана, загорелая шея — и эти белоснежные бинты. Очнувшись от удивления, он обрадовался приходу Фаусто. Рассказывая о случившемся, Санторсо, казалось, обретал силы.
А ты далекий путь проделал, чтобы найти меня.
Я сомневался, стоит ли приезжать, потом все-таки решил ехать… Никто толком не мог мне ничего рассказать.
Неудивительно! Они там считают, меня уж нет в живых.
Многие считают.
Меня будто камнями побили.
Почти так и есть.
Могуч ветер, да, Фаус? Помнишь тот день, когда мы ездили с тобой в лес?
Но ты все-таки выжил, ветер не сломил тебя. Ты оказался крепкой лиственницей. Руки оперировали?
Нужно подождать, пока спадут отеки.
Это верно.
Они еще немного поговорили, потом пришла медсестра поменять Санторсо повязки, и Фаусто подумал, что пора идти. Он спросил Санторсо, не нужно ли ему привезти чего-нибудь, и пообещал приехать на днях. Санторсо не привык к подобному вниманию и забыл поблагодарить за заботу, но был по-настоящему тронут. Они попрощались. Со смущением и признательностью Санторсо смотрел, как медсестра меняет ему бинты.
Фаусто хотел встретиться с врачом и почти сразу нашел его. Это был человек лет шестидесяти, чье загорелое лицо указывало на то, что он много времени проводил на воздухе. Говорил он просто. Врач сказал, что ему уже доводилось видеть руки в подобном состоянии — у рабочих, пострадавших от гидравлического пресса. Непонятно, как Санторсо удалось нажать на кнопки телефона, чтобы вызвать «скорую», — наверное, он сделал это сразу, поскольку потом он не смог бы пошевелить пальцами. У него было сильное кровотечение, в вертолете он потерял сознание. Сейчас ему давали антибиотики и антикоагулянты. По словам врача, руки не восстановятся полностью, однако еще послужат Санторсо.
Врач хотел добавить что-то еще, не относившееся к медицине, но сказал только, что общее состояние синьора Балма крайне тяжелое. Печень, как у алкоголика, забитые артерии, риск ишемии, а может быть, и чего похуже. Вот уже много лет он не показывался врачу и не делал анализов крови. Обычная история для жителей гор.
Врач вдруг стал говорить о Санторсо во множественном числе, используя «мы» вместо «он». Вы же сами понимаете, сказал он, какой у нас организм. Из-за неправильного питания к пятидесяти годам у нас в сосудах жир вместо крови. И мы продолжаем следовать своим пагубным привычкам. Кажется, мы просто ждем необратимых последствий такого образа жизни.
Фаусто кивнул, не зная, как ответить.
Он ведь вам не дядя, верно?
Да.
Неужели у него нет родственников?
Не знаю, нужно навести справки.
Если найдете кого-нибудь, скажите, чтобы проведали его. Он поступил к нам три дня назад, и за это время никто, кроме вас, не приходил. К тому же, когда синьора Балма выпишут, нужно будет отвезти его домой — с такими руками самостоятельно не добраться.
Да, я понимаю.
Выйдя из больницы, Фаусто из любопытства пошел взглянуть на спасательный вертолет «скорой помощи». На машине он ехал из Фонтана Фредда час, в то время как на вертолете можно было добраться минут за пятнадцать. Экипаж оказался около посадочной площадки. Фаусто сразу узнал пилота — в этих краях он был всем известен. Пилота звали Дюфур, раньше он занимался альпинизмом и происходил из семьи потомственных инструкторов, живших в горах Монте-Роза, — они заведовали туристическим приютом «Квинтино Селла». Дюфур уже приближался к пенсионному возрасту, однако до сих пор управлял вертолетом. Судя по всему, он тоже узнал Фаусто. На мгновение Фаусто вообразил, что Дюфур, увидев его, вспомнил того самого мальчика, который двадцать пять лет назад вместе с отцом побывал в «Квинтино Селла». Но Дюфур спросил:
Ты ведь, кажется, повар Бабетты?
Именно так.
Тогда ясно, почему ты здесь.
Не то чтобы Фаусто было досадно, когда люди узнавали в нем повара Бабетты. Неудивительно, что как раз благодаря профессии твое лицо запоминается среди прочих лиц, которые появляются в жизни и исчезают. И неудивительно, что никто не помнит о твоих детских путешествиях по горам и не знает о тоске по ним, когда ты уезжаешь в город.
Дюфур сказал, что как раз он говорил с Санторсо по телефону. Они знали друг друга целую вечность. Санторсо с точностью назвал ему место, где находится, указал высоту, описал ландшафт. Разыскать его на белом горном склоне не составило труда. Он сидел на камне так, словно любовался пейзажем, и, когда заметил над головой вертолет, подал условный знак. Своими искалеченными руками.
Фаусто пересказал Дюфуру свой разговор с врачом, опустив детали, касавшиеся состояния сердца и печени. Привел сравнение с руками рабочих, придавленными гидравлическим прессом, и сказал, что частично восстановить функции рук все-таки возможно.
Значит, все не так уж плохо, ответил Дюфур.
Нужно набраться терпения.
Да, без терпения никуда.
Можно спросить тебя кое о чем?
Разумеется.
Этой зимой у Бабетты работала официанткой одна девушка. Насколько я знаю, она остановилась в вашем приюте. Это так?
Да, она у нас.
Хорошо.
Что она собой представляет? Она, случайно, не из тех, кто сбегает спустя неделю?
Нет, она не из таких.
Как ее зовут?
Сильвия.
Точно, Сильвия. А тебя как?
Фаусто.
Заходи к нам как-нибудь, Фаусто.
С радостью.
С таким человеком, как Дюфур, можно было говорить еще долго. Про «Квинтино Селла», и Монте-Роза, и ледники, которые Фаусто видел в детстве, и про все те горы, где он побывал за свою жизнь, — но Фаусто только поблагодарил Дюфура, попрощался со вторым пилотом и решил заняться поисками родственников бедолаги Санторсо.
14. Преступник
Вор пробрался в Фонтана Фредда, когда никого не было на страже. Он пришел еще до рассвета, явился с востока, со стороны горы Финестра — волк-одиночка, который бродил из одной долины в другую и рыскал в основном по лесу, выходя на дорогу лишь ночью или когда это было необходимо. Заря только занималась, снег еще не успел подтаять и был плотным, поэтому лапы не проваливались — волк не оставил за собой следов, разве что тонкие засечки когтей на обледенелом склоне. Он прошел мимо часовни, вдоль каменной стены, которая когда-то обозначала границу земель, и сквозь серую предрассветную дымку взбежал на небольшое плато.
Нюхая воздух, он вспомнил, что уже бывал в этих краях — это был глубинный слой памяти, где хранилось наследство предков. Именно эта родовая память диктовала волку, что нужно делать, и он без колебания подчинялся приказам — взбираться повыше в горы, потому что там безопаснее, укрываться в лесу, совершать перебежки под прикрытием ночи, сторониться людского жилья и не появляться на дорогах, — он следовал этим незыблемым правилам, хотя успел заметить, что многое изменилось с тех давних пор, когда они были установлены. Поселок просыпался. Волк почуял запах огня, людей и хлева, но теперь эти запахи были не столь явными по сравнению с временами, когда его — или его предков — прогнали отсюда.
Ветер переменился, подмел своим шлейфом горы и принес аромат леса. Принюхавшись, волк учуял серну, оленя и кабана: дичи стало больше, чем прежде, когда его родичам приходилось рыскать по чаще дни напролет в поисках какого-нибудь грызуна или барсука — голод так и оставался неутоленным, и волчья жизнь превращалась в непрерывную охоту. Теперь соперники ушли, и претендентов на добычу не осталось. Пища в изобилии, и охотиться стало легко. Волк подставил нос ветру, выжидая, когда он подует сильнее и принесет вести из долины, — и вести действительно пришли: человечий запах был почти неуловим, и тот, кто прошел мимо, уже исчез. Волк смотрел на невспаханные поля, на заросшие, затерянные тропки, и ему казалось, что он одной крови с диким краем, по которому странствовал. Сомнений нет, силы противника истощились — не до такой, правда, степени, что опасность миновала совсем, но вполне ощутимо для того, чтобы отважиться пойти на риск.
Волк почувствовал еще что-то, не похожее ни на голод, ни на охотничий азарт, ни на страх, осторожность, расчет. Это ощущение возникало каждый раз, когда он стоял на горном уступе и вглядывался в незнакомую долину. Оно было сродни восхищению, волк втягивал ноздрями воздух, манивший его даже больше, чем запах оленя или серны.
Часовне уже довелось видеть, как мимо проходили воры, браконьеры, контрабандисты и прочие преступники. Волк спустился с хребта; укутанный тишиной, он легко ступал по плотному снегу, крался по открытой местности, а потом растворился в гуще деревьев.