Впрочем, пан Войцех ни о чем подобном не задумывался, ибо технологией дорожно-строительных работ никогда не интересовался, в историю Салевы глубоко не вникал, а о существовании технического прогресса равно законов физики и социологии даже не подозревал. Зачем шановнему поленскому пану забивать себе голову всякой ерундой. Сердюки и так не посмеют обогнать хозяина, а значит, пыль не ляжет на щегольский панский кунтуш и не осядет на благородной физиономии, красно-коричневой от дорожного загара и регулярной дефлорации* продукции собственной пивоварни. Только на пивоварню и хватило денег, вырученных три года назад за проданный маеток. Пан Новак вздохнул. Неплохое было именьице. Если бы не та странная болезнь, чуть не выкосившая хлопов по деревням… Тогда и сыновья где-то сгинули. Ушли пощипать деревушки этого нахала Качиньского, да и исчезли: ни тел, ни весточки. Может, нарвались на ягеров в голубых куртках, а скорее, решили, что нищий отец будет им, молодым и удалым, лишней обузой. Да и Нечистый с ними обоими! Не приходится кормить дармоедов! Сейчас пан хоть пару сердюков может себе позволить, а так пришлось бы вообще без охраны ездить. Невельможно! В общем, пыль не опасна, дождя в ближайшее время не ожидается, а всё остальное пану Войцеху до глубокой дупы. Только за выбоинами стоит присматривать, чтобы кони ноги не переломали.
За долгий путь колдобины успели привести пана в весьма паршивое настроение, а потому появившаяся впереди повозка не только была замечена, но и вызвала у Новака приступ беспричинной ярости. Затрапезный возок, со страшным скрипом и грохотом пересчитывающий колесами упомянутые неровности на дороге, можно было без больших проблем объехать с обеих сторон, благо именно шириной громодяньский тракт и пытался доказать свою значимость. Но не может же шановний пан уступить дорогу каким-то хлопам! А сооруженная из кое-как оструганных жердей телега; кобылка, даже в дни очень далекой молодости не способная на аллюр, отличный от неспешного шага, а ныне мечтающая только не сдохнуть раньше, чем ее выпрягут, говорили сами за себя. Дураку понятно: возница-старик, превосходящий по дряхлости собственный транспорт; да двое внучат-подростков, худощавых и белобрысых, никем другим быть не могли. Хлопы, возившие что-то в соседнюю деревушку по приказу вельможного пана и едущие обратно. А может, наоборот, вызванные паном пред ясны очи. Словом, хлопы! Согнать с дороги плетками, и вся недолга! А если заартачатся…
Не заартачились. Более того, дед, хоть и не обернулся, но заранее почуял опасность, и возок своевременно скатился на обочину, освобождая дорогу вельможному. Пану только и оставалось, что, проносясь мимо, вытянуть плетью младшего хлопа. И то впустую: в последний момент щенку пришло в голову перекатиться на другой борт, и удар пришелся на боковую жердину. Первым порывом пана Войцеха было остановиться и наказать обнаглевшего хама, посмевшего уклониться от удара, но это на полчаса, а то и больше, оттягивало вечерний отдых, а потому шановний только махнул рукой. Нечистый с ними, с этими хлопами, всё равно засекут раньше или позже. Не чужой пан, так свой!
Через полчаса скачки троица свернула на южное ответвление. Показавшийся впереди граничный столб, отмечавший начало разросшихся владений пана Качиньского, не особо воодушевлял Новака. Не видел бывшего соседа три года, и еще бы тридцать не видел! Слишком дорого обходится каждое общение с паном Мариушем, забери его Нечистый вместе с дочкой! Да и короче по южной дорожке, хоть она и поуже шляха. И пылит, между прочим, меньше. А что слава у этого пути дурная, так разве посмеют беглые хлопы напасть на вельможного пана?! А и посмеют?! Даже меч доставать не придется! На это быдло и плети хватит!
Пророческим даром пана Новака Господь обделил. Как, впрочем, и многими другими. Даже на два часа вперед не сумел пан правильно увидеть будущее. Ни три дерева, сваленные поперек дороги, не прозрел, ни сидящего на них мужика в кроатской жилетке поверх косули, широких дикопольских шароварах, заправленных в весьма неплохие сапоги, надвинутой на лоб широкополой южновентской шляпе и с изогнутым угорским клинком в руках. Одним словом, совершенно не хлоп, а наоборот, тать татем: что с кого снял, в том и хожу. Впрочем, пану было без разницы.
– Эй, ты! – заорал Войцех, не сомневаясь, что его приказ будет немедленно выполнен. – Растащи-ка быстренько бревна! Недосуг мне!
Тать лениво сдвинул шляпу со лба и уперся взглядом в лицо Новака:
– И куда пан так торопится? – поинтересовался он скучным голосом. – Пожара в окрестностях нет, это я вам гарантирую. А у меня до пана есть деловой разговор…
– Да как ты смеешь, быдло?! – продолжил ор Войцех. – Плетей захотел?! Или давно на дыбе не висел?! Да я тебя!..
– Мда… – лесной опустил шляпу обратно. – Видать, не выйдет у нас разговора, вельможный пан. Больно ты вспыльчивый. Отпустить тебя, что ли… – он на минуту задумался и снова сдвинул шляпу. – Плати за проезд, пан, и катись своей дорогой. Золотой с тебя, по серебряку с гайдуков твоих…
– Что?! – меч пана Войцеха с шелестом покинул ножны.
Тать вскинул руку. Негромкие хлопки за деревьями, тихий свист стрел, три тела, падающие на дорогу…
Из-за деревьев вынырнули люди, схватили лошадей под уздцы. Лесной неторопливо подошел к пану:
– Молчишь? – он снял с пояса убитого кошелек. – А как кричал, как кричал! – заглянул внутрь, пожал плечами. – До чего же жадны бывают люди, – в голосе разбойника звучала грусть. – Вон сколько денег с собой, трех монеток пожалел! Не говоря уж о том, чтобы поздороваться, поговорить толково… Да и ехать своей дорогой…
– Можно подумать, Лютый, – насмешливо произнес один из подручных, – ты бы его отпустил после базара.
– А это уж как разговор сложился бы… Мы же не душегубы какие…
– Что-то еще ни разу не сложился.
– Всё когда-то бывает в первый раз, – грустно сказал Лютый. – Сложится раньше или позже. Всё! – голос стал командным. – Уходим отсюда! _____________ * Пан имеет в виду дегустацию. Проблемы у него с салевским языком.
Глава 9
Лошадка едва передвигала ноги, словно тащила не пустую повозку с тремя некрупными путниками, а доверху нагруженный камнями воз. Судя по скрипу, телега оценивала поклажу точно так же. В придачу еще и возница, беспрерывно нывший с самого начала пути, после неприятного происшествия с сердитым паном совсем впал в меланхолию.
– И шо я с вами связался? – на одной ноте тянул старик, даже не пытаясь подгонять понурую гнедую. – Ехал себе, да ехал… Нет, взял неизвестно кого, непонятно зачем… Дети… Може, и правда, дети, а може, мелкие шибко… Прирежут и прозвища не спросят… Вона как лихо от кнути сбег… И че меню дернуло?.. Высадить вас треба, шо бы вы шли своей дорогой, а я и не при чем.
– Деда, – захныкал Медвежонок, – не надо нас высаживать. Ноги уже болят пешком ходить. Никак без тебя до Легниц к вечеру не поспеем! А нам еще в Рачьи Норы шлендрать… – мальчик шмыгнул носом, – Ты же добрый…
– Добрый, не добрый, – не меняя тона, откликнулся возница, – а своя шкура дороже. Как бы осерчал пан за кувырк твой, да возвернулся кнутей надавать?! И на шо тебе кувырки те были? Подумаешь, разок кнутью б спахали…
– Больно же, – продолжал хныкать малец, – не хочу плетью…
– Больно ему… И шо… Заживет, чай, а пану радость. И нам спокойней, – старик закрутил головой. – Нет, зря я вас взял, ох, зря. Не к добру это. И че меня дернуло?..
– Может, две медные монетки? – спросил Коготь.
– Понятно дило, не буркалы ваши красивые, – откликнулся старик. – Мне и девичьи глазки давно уж без надобности, тута ж и говорить нечё. А монетки треба, то да… Воно ведь, жизнь какая… Пану дай… Мытарю дай… Жолнежу – снова дай… Паны кажну неделю за оброком ходют. А где взять? Вот и приходится всяких проходимцев до телеги пускать. С паршивой овцы хоть шерсти клок… – он помолчал немного и продолжил. – Не буде от того дила добра, ох не буде…
– Ты че, дед? – возмутился Коготь. – Ты ж сам говорил, что с Блакитных Мырд! А с них пан три года как подать не берет! И жолнежам своим запрещает! Или ты старых хозяев вспомнил? Так пора бы и позабыть. На пана Мариуша наши не жалуются. А паненку Ядвигу и вовсе любят. Добрая она.
– И красивая… – добавил Медвежонок и вздохнул.
– Седня добра, а завтра хто ея знае, – пробурчал старик. – Може, ей крови хлопской захочется. Или монет не хватит. А вот че старый пан объявился? Сегодня на шляхе кнутью машет, а завтра? Совсем вернется ежели?
– Погодь, – вскинулся Коготь. – Так то Новак был? Пан Войцех?
– А то ж, – проныл возница.
– Так что ж ты молчал! – разочарование на лице парня боролось с хищным оскалом.
– А че гутарить-то, – старика гримасы паренька нимало не смутили. – Шо ты супротив пану могешь? Аль вы душегубы? Ох, лишенько, кого ж только возить не приходится? Однако мелковаты вы малость. И ножиков при вас нет. Може, сами и не прирежете… Зато жолнежи докопаются, что пергаментов нема. Али есть ксива какая? – возница покосился на Когтя, отрицательно качнувшего головой, и вздохнул. – Нема… И то правда, откуда у вас. А сейчас без по-до-рож-ной, – дед по слогам выговорил трудное слово, – никуда низя. Без пергаменту ты букашка… – помолчал немного и продолжил, обращаясь к Медвежонку. – Гутаришь, одиннадцать годков тебе, а вдруг врешь, а в самом деле десять?! А брату тваму не тринадцать, а все четырнадцать? Может, и не с Рачьих Нор вы, а с Медвежьих болот, где все тати прячутся?
– Ага, а еще, – хмыкнул Коготь, – мой брат ларг! Сейчас обернется и сожрет тебя вместе с костями! – он заметил, что шутка воздействия на возницу не оказала, и спросил: – Тебе что, разница есть?
– Да вроде и нету… Но, може, вы до лихих людей добычу водите?.. Отберут и коника, и телегу…
– Окстись, дед, – рассмеялся Коготь. – Кому такое добро нужно! Стой твоя кобыла хоть серебряк, давно бы какой пан себе захапал!
– А шо? – возмутился старик. – Серебряк – немалые деньги!
– Вот потому и отобрали бы, что немалые!