Миловидная брюнетка подхватила Сабину на руки и вышла в коридор. Оттуда донеслось ласковое воркование, не прекратившееся и когда стих визг.
– Фрида, надеюсь, Вы сможете рассказать?
– Конечно, святая мать! – подхватилась старушка. – Токмо я мало шо видела. Обычно я ж чутко сплю, а тут намаялась за день, так шо пропустила всю заваруху. Проснулася, как стучали, значится! Открываю глаза: срань Господня! Ой, то есть, ужас какой! Лежит, прям как есть, бошкой в нашу дверь! А бошка-то… Мне попервой сблазнилось, и нет бошки-то! Вот ведь страсти-то какие! – Фрида передернулась. – И так мне поплохело, так блевать захоте… Ой, то есть, затошнило, значится! А тут Сабиночка проснулася, глазенки протерла, да как закричит! Ну и я, грешная, не выдержала! Никогда со мной такого не было, святая мать! И понимаю, шо не надо орать, шо внучку пугаю зазря, а он сам, проклятый, рвется изнутри и меня-то не слушает! Обнялись мы, в уголок между кроватями забились, и орем на два голоса! Пока солдатики не пришли, да упокойника не утащили!
– И долго они шли? – поинтересовалась комтура.
– Ой, да что Вы, святая мать! – замахала руками старушка. – Разве ж я о том думала?! И не помышляла даже! Да и нет у меня этой, как ея, клейсипты! Его милость хотел поставить, да я ж переворачивать не успеваю. Вечно некогда! А тогда и не вспомнила за то!
– А в коридор Вы не выглядывали?
– Оборони меня Господи! – разволновалась Фрида. – Для того ж к упокойнику подойти надо, да через него переступить, а там бошки-то и нет, почитай, и кровяки натекло, страсть! И мыслей таких не было, святая мать! Сабиночка плачет, я с глоткой своей орущей справиться не могу и ребятенка успокоить тоже ж!..
– Хорошо, Фрида, – улыбнулась мать Ванесса. – Ты мне больше не нужна, – воительница опустила взгляд на список. – Так, господа, воинов Святого Престола, бывших в эту ночь в замке, сейчас опрашивают наши сестры. Но Вы, святой брат, тоже составьте списочек причастных, вдруг девочки кого-то пропустят. А вот это интересно… Кто такой Фриц Рот?
– Наш псарь, – сообщил барон. – Но насколько я знаю, он всю ночь был у себя. Его комната при псарне.
– Ваш псарь утверждает, что его сын Хайнц видел преступников.
– Что-то у нас все очевидцы – дети, – ухмыльнулся бейлиф.
– Ничего удивительного, – пожала плечами комтура. – Они намного наблюдательнее взрослых. Хотя, конечно… Зовите псаря, Герхард. Вместе с сыном.
Глава 34
Медвежонок проснулся ближе к полудню. Перекатился, оглядывая окрестности, не обнаружил никого чужого, привычно перетек в Облик, принюхался, прислушался, не учуял ничего опасного, перекинулся обратно и уселся рядом с Когтем, с любопытством наблюдающим за метаморфозами брата. Подтянул котелок с кашей непонятного происхождения и, довольно урча, засунул в рот первую ложку.
– Как ушлось? – спросил Коготь.
Ночью, точнее утром, поговорить не удалось. Коготь приполз на рассвете и уснул раньше, чем успел открыть рот. А потом спал младший.
– Нормально, – прошамкал Медвежонок. – Только Аннет, как пришли, опять уселась и запела. И так, пока не уснула. Как ее вести – ума не приложу.
– Придумаем, – отмахнулся Коготь.
– Теперь придумаем, – согласился Медвежонок. – А у тебя нормально?
– Почти.
– Ранен?
– Нет, но побегать пришлось. Когда уходил, там вовсю дрались. Кто, с кем – совершенно непонятно! Чую, нарубили они друг друга… Я светильники разбросал, пара залов наверняка займется. Потушат, конечно, но помучаются.
– Это у моего брата называется: «тихо», - сообщил лесу Медвежонок. – А еще ругается за моё «чисто».
– Отто…
Медвежонок удивленно поднял глаза: он еще мог назвать брата по имени, но Коготь…
– Понимаешь, Отто… У меня не было выхода… Ну никак не получалось…
– Что произошло? – насторожился Медвежонок.
– Он бы убил Сабину… Ну, ту девчонку… И проход…
– Да что случилось?! – чуть не в полный голос взревел младший, вскакивая и перекатываясь в Облик.
– Я Мистфинка кончил, – виновато прошептал Коготь. – Тебе некому мстить…
– Батька Перун и святые угодники! – младший опустился обратно. – Да в задницу этого урода! Сдох, и Нечистый с ним! Главное, ты выбрался. Я тут сижу, как дурак, надо к тебе идти, так малых не бросишь! С ними сидеть, а ты там в одиночку! А Мистфинк…
– Ты же хотел его сам… – промямлил Коготь, чувствуя, как уходит изнутри сосущее чувство.
– Какая разница?! – махнул лапой Медвежонок. – Ты же мой брат. Твоя рука – всё равно, что моя рука.
– А твой нож – мой нож, – подхватил старший.
– Вот! Главное, дед отомщен! Знаешь, он бы гордился тобой!
– Чего-то нас на пафос потянуло, – Коготь протянул брату клыки убитого командора. – Вот, держи ошары! Говорят, эта сука так с убитыми вильдверами поступала! Я и подумал: жизнь за жизнь, зуб за зуб!
– Может, ты и прав, – пожал плечами младший. – Только ну эти бивни в болото! На кой они мне сдались?!
– Сделаешь ожерелье и будешь на шее носить! Или Занозе подаришь. С памятной надписью.
– Многовато чести для ублюдка! Не тянет Мистфинк на саблезуба! Нет уж, сказал «в болото» – значит в болото!
– Ну и Нечистый с ними, – Коготь замахнулся широким жестом, но передумал. – Лучше на Перунов дуб повешу! Пусть волхвы порадуются! – он аккуратно убрал трофей. – Я там бумагами разжился у него на столе. Тайнописью в основном. Прочитать бы… Или хоть переложить поаккуратнее.
– Легко! Ты лучше скажи, как выбираться будем?
Старший пожал плечами:
– Чернобог его знает. Аннет на лошадь не взгромоздишь. Пешком долго и ненадежно. Остается телега. Под сервов косить – стремно, каждый кнехт докапываться будет, под благородных – рылом не вышли. Что остается? Гистрионы* и прочие миннезингеры! Объявляем набор в труппу Большого Хортицкого Цирка! Только фургон раздобыть надо.
– А если попросят показать что? – скривился Медвежонок.
– Кинжалы побросаю, – отмахнулся Коготь и прошелся по поляне колесом, гнусавя на манер ведущего представление: – Жонглеры, акробаты и протчая, и протчая, и протчая… Каждый номер – смертельный! Каждый день новые зрители, в связи со скоропостижной кончиной старых! Спешите занять своё место на кладбище! Невиданная диковинка! Синяя женщина с фиолетовым младенцем! Поем по-вентски, ругаемся как сапожники!
– А где мы возьмем синюю женщину и фиолетового младенца? – удивленно спросил выбирающийся из кустов Вилли.
– Покрасим твою маму и сестренку! – хмыкнул Медвежонок.
– Так это же видно, что крашеные, – протянул мальчик. – И сходит быстро…
– У нас не видно, – отмел возражение Коготь, замирая в стойке на одной руке. – И не сходит. Главное, пиво с сахаром не давать!
– А назад как? – заинтересовался Вилли.
– А вот тут давать!
– Что давать? – не понял мальчик.
– Пиво с сахаром, – пояснил Медвежонок.
– Урсуле нельзя пиво!
– Значит, будет у тебя фиолетовая сестренка, пока до пива не дорастет.
– Не хочу фиолетовую!
– Можно зеленую, – покладисто согласился старший. – Или серо-буро-малиновую в мелкую крапинку.
– И зеленую не хочу! И красную! И эту… в крапинку!
– Кукушонок, нельзя быть таким занудой! – Коготь крутнулся в воздухе и приземлился на ноги. – Живая сестренка произвольного цвета намного лучше раскрашенного по твоему вкусу жмура! А потому быстро думаем, где взять цирковой фургон!
– Ищем скоморохов и забираем фургон, – предложил Медвежонок.
– Угу, – Коготь подобрал валяющуюся флягу и отхлебнул из нее. – Значит, говоришь, забираем… А артисты ограбленного театра бегут к ближайшему кнехту и… функи начинают шмонать всё, отдаленно напоминающее театр! Купить и то лучше!
– А чем плохо купить? – не понял Вилли.
– Тем, что продадут задорого! А сами тут же купят задешево. И будут на каждом углу свистеть, как они облапошили лохов, подняв лавэ на коляске! И через пару часов функи начинают шмонать всё…
– Кончать гистрионов надо, – вздохнул Медвежонок. – Берем на гоп-стоп, ты снимаешь возницу, я прыгаю в фургон. Концы в воду, и всё шито-крыто.
– Похоже на то… – Коготь тоже погрустнел. – А если там дети будут?..
– Они там всегда есть, – еще сильнее закручинился Медвежонок. – В каждой труппе. Они ж семейные.
Оба угрюмо уставились в землю.
– Неохота? – спросил Коготь.
Медвежонок кивнул.
– И мне неохота. А что делать?
– А это… – Вилли осмотрел пальцы на своих ногах, потом когти на нижних конечностях Медвежонка. – Если поговорить?
– О чем? – махнул рукой младший.
– Ну типа, чтобы они нас с собой взяли!
Братья дружно вскинули головы, уставившись на Вилли ошеломленным взглядом, переглянулись и расплылись в радостной улыбке.
– Кукушонок! Ты гений! – взревел дружный хор.
– Наняться! – Коготь вскочил и снова крутнул колесо. На этот раз только до большой сосны и обратно. – Нанимаемся за жратву для всех и дорогу до Полении! И всё! Болтать некому, все с собой! Я в село! На рынке потолкаюсь, про гистрионов поспрашиваю.
– А почему Вы сами недодумали? Вы же тоже гении? – последнее слово Вилли уже выучил.
– Потому что у нас профессиональная деформация личностей, – Медвежонок скорчил умную морду. В облике смотрелось… своеобразно.
– Что у вас? – эти слова мальчик не знал.
– Сначала убиваем, потом думаем, – сообщил Коготь.
– Так Вы ж никогда не убиваете?! – обиженно протянул Вилли. – Сам говорил.
Старший кивнул:
– Так то детей! ______________ * Гистрионы – бродячие артисты (вент)
Глава 35
Внешность Фрица Рота не была сколь-нибудь выдающейся. Средний рост, среднее телосложение, ничем не примечательное лицо. Но какая-то неуловимая деталь вызывала у Ванессы устойчивое чувство гадливости. Может, торжествующая улыбка, временами стирающая льстивую угодливость на лице псаря, может, еще что-то… А вот его сын… Откуда у десятилетнего написанное на физиономии осознание собственного превосходства над всеми? Нет, бывает, конечно. У наследного герцога, например. Или у принца. Если они дурно воспитаны! Но у челядинца?! Ведь от серва по сути ничем не отличается! И толстый! Толстый крепостной! С каких харчей? Или болен?! Ладно, не будем судить по внешности.