– А тело тогда куда делось? – Спросила кухарка.
– Людоеда этот человек взял и с собой унёс. Стража говорит, он так шёл, будто горе у него какое. Потерялся в темноте и больше их никто не видел.
Все молчали, но Прутька уже закончил и только глаза многозначительно вылупил.
– И всё? – Наконец, спросила Глаша.
– Ну да, – слегка растеряно сказал Прутька. – Чего ж ещё?
Хозяйка стегнула его полотенцем, которое всё это время держала в руках.
– Тьфу ты, так и знала, брешут, как водку хлещут! Тоже мне охрана, налакались спирта с такими же горе-охотниками, да примерещилось по пьяни! Что ж они не вмешались, как увидели, что людоеда кто-то забрал?
– Дак два оборотня было! Сожрали бы их, пикнуть не успели бы! Жить-то всем, поди, охота!
– Ну, это ладно. А зачем, скажи, одному оборотню другого жрать?
– Не знаю я. Только стражники говорят, чистая правда это, до последнего словечка!
– Дурни они! И ты дурачок, раз веришь!
Глаша встала и потрепала мальчишку по голове. Такая быстрая смена от зла к добру была в её привычках. На нас тоже распространялась, то хвалила, то ругала, то вперемешку.
– Всё! Спать все идите, нечего россказни глупые слушать, не заснёте потом.
Малинка даже не вспомнила, что бросила меня в комнате одна. Глаза словно монеты, идёт в комнату и вздыхает.
– Прямо тайна какая-то с этим убийцей!
Видно, хотела поговорить, но я не поддалась. Кому-то подобные истории, как Прутьке, кровь леденят, а для кого-то они – невыносимое горе. Не хочу о погибшем оборотне попусту болтать!
Легли мы с сестрой спать, помолчали немного, повздыхали. Не знаю, о чём думала Малинка, верно, о людоеде и тёмной истории его казни. А я думала о тех словах, которые услышала утром в столовой. Не хотела, но думала. Казалось, не день с тех пор прошёл, а целая неделя. Но сердце так же дрожало, а в ушах так же тихо звучало его признание.
И снова мне что-то мутное снилось. Поминальный костёр, выбрасывающий в ночное небо длинные языки алого пламени, и чьё-то беззвучное прощание, но всё так далеко, не со мной.
Было так грустно, что я плакала.
По щекам текли тихие слёзы и оттого, что я не понимала, отчего мне так плохо, плакала ещё горше. Утром вся подушка мокрой была, так что это не совсем сон. Или не мой сон? Будто… чужой сон в мой собственный вмешался, а после так же легко улетел.
***
Вставать не хотелось, глаза как слиплись, но что в этом нового? Малинка меня разбудила, напевала что-то тихонько, пока волосы расчёсывала. Я быстро открыла глаза – сестра очень красивая, когда расчёсывается, налюбоваться не могу. Сидит на кровати, золотое облако волос стекает с плеч на колени… а по ним скользит старый деревянные гребешок, ещё мамин.
– Проснулась? – Малинка откладывает гребешок и быстро делит волосы на части, так же ловко заплетает косу. – Вставай. Сама вставай, лень тебя снова будить. Вот завтра будет праздник, а я тебя будить не стану! Проспишь – так и будет! Здорово будет посмотреть, если и правда проспишь!
– Завтра не просплю.
– Ага, сказал медведь про Новый год!
– Посмотрим.
– Ага! – Малинка вдруг замерла и быстро заговорила. – А завтра на рынок приедет та мастерица, которая, помнишь, разукрашивает широкие ленты на волосы? Помнишь?
– Да, конечно.
Широкие ленты, которыми обвязывали голову и правда были хороши: вышитые цветными нитками, блестящими камнями или раскрашенные красками. Каждая – словно кусочек живой красоты, такого мастерства редко кто достигает. Чтобы такие вещи делать, нужно своё ремесло любить.
– Жгучка, можно я себе одну такую куплю? Пожалуйста. – Малинка сложила руки на груди. – Хотя бы из бисера! Она не такая дорогая, как с камнями.
– Прости, нет.
– Я тоже работаю! – Заупрямилась сестра. – И мне тоже платят. А ты себе все деньги забираешь и решаешь, как тратить. Это нечестно!
Что правда, то правда – все деньги Глаша мне выдаёт, и за меня, и за сестру, а я их собираю.
– Ну, Малинка, так надо. Не знаю, чего ты дуешься. Одно дело, если бы я наши общие деньги на себя тратила, а тебе ни копейки не давала. Но ты же знаешь, что…
– Да слышала я сто раз, что нам нужно долг деду отдать! Потерпит дед Ших, ничего не случится!
– Почему это он потерпит, а не ты?
Сестра промолчала, хватило совести опустить глаза. Долги следует быстро отдавать, да и по-человечески нехорошо у пожилого человека одалживаться и не возвращать.
– И не только долг. Нам нужны деньги на случай… ну, на всякий случай. Кто его знает, что завтра будет. Вдруг мы окажемся на улице?
– С чего мы там окажемся?
– Всё бывает! Как судьба изворачивается, никому заранее не узнать. Случись что плохое… Глаша уедет, или помрёт кто, или нас отчим найдёт! И придётся снова бежать. Ты же не хочешь больше голодать, под кустом ночевать и надеяться на добрых людей? Во второй раз дед Ших нам не попадётся. Не думала об этом? А я думала! Потому и деньги коплю, и твои тоже!
Малинка понимала, что не права, я знаю, но всё равно злилась.
– Только ленту и всё! Две недели работы!
– Думаешь, я ленту не хочу? Очень даже хочу. Но ещё больше хочу, чтобы нам не пришлось больше от тени своей шарахаться и голодать!
– Ну, может…
– Нет!
Малинка отвернулась.
– Злая ты!
– И пусть! Зато мы с тобой целые и невредимые!
Сестра стала собираться, и всё молча, да с такими губами надутыми.
– Малинка… Ну, не злись. Давай договоримся – через две недели, если ничего не случится, я куплю тебе ленту. Клянусь! Просто подожди немного, у нас слишком мало сейчас сбережений, чтобы все их за украшения отдавать.
– Зачем она мне через две недели! Она мне сейчас нужна!
Конечно, сейчас. И даже знаю зачем – перед Всеволодом покрасоваться.
Сказать бы ей, что толку не будет, раз без ленты не взглянул, то хоть в золото да каменья наряжайся – такому, как Всеволод, неважно.
Нет, не могу сказать.
Да и чего скрывать – если бы могла позволить, я купила бы ленту не только ей, но и себе. Такую, с красными маками на ярко-синем небе. Маки из бисера, так и переливаются на солнце, так и сверкают! А небо из камней, в их глубине словно облака тают.
– Ну не злись.
Но сестра злилась, верно, ещё больше оттого, что понимала – я права.
Пришлось прибегать к последнему средству, самому верному.
– Малинка… А меня Гордей на праздник пригласил… на завтрашний.
– Да ну? – Сестра тут же позабыла про ленту и повернулась, сверкая улыбкой. Говорю же, сущий ребёнок!
– Да. Он сказал, я ему нравлюсь. Очень.
Она ахнула, прижав руки к груди, глаза сияли от восторга.
– Как красиво!
– Да? Разве? Ну… не знаю я, чего тут красивого.
Я нервно теребила в пальцах кончик косы, всё-таки вести подобные разговоры мы с Малинкой не привыкли.
– Конечно, красиво, ты что! Разве тебе самой не приятно?
– Приятно. Только он не первый, кто красивые слова говорит, а после о них забывает!
– Правда? И кто это тебе такое говорил, а потом забыл?
– Василь!
– А, когда это было.
– Но было зато.
– И что? – Малинка не смущается. – Василь глупенький, ему что мамка прикажет, то он и делал. Вот и прозевал своё счастье. А этот…
– Гордей, – подсказала я.
– Да, Гордей. По нему видно, что он никого слушать не станет, характер твёрдый, не сломаешь. Как решил – так и сделает!
– Да ну! И откуда тебе это всё видно?
– Он же вместе с Всеволодом… а он такой.
– А, ясно.
– И что тебе опять ясно? Что тебе всё время ясно? – Тут же закричала Малинка. – Чего ты опять со своим мудрым «ясно» начинаешь?
– Ой, только не заводись.
Ругаться совсем не хотелось. Я легла на спину, закинула руки за голову и потянулась. Хорошо.
Малинка тут же упала рядом, вздохнула. В комнате было очень тихо и спокойно, внизу нас ждал завтрак и, возможно, новые встречи с непростыми людьми. Этот день точно будет лучше вчерашнего.
– Я бы тоже хотела, чтобы мне такое сказали… хоть разок.
Настроение стало портиться. Ну завтрак, ну встреча, прогулка даже… и всё.
– И что толку? Они же уедут, Малинка, не местные ведь. Как Всеволод в прошлый раз. Так что не нужны мне его красивые слова.
– Но ты же на праздник всё равно пойдёшь? – Встревоженно подняла голову сестра.
– Да, поздно теперь отказываться. Но я сказала, что с тобой раньше договорилась, и он ответил – пойдём все вместе. Но это ничего не значит!
А сестра молчит, блаженно улыбаясь, равнодушная к предупреждающим воплям разума.
И главное – я чувствую, что улыбаюсь точно так же.
***
Они вернулись домой очень поздно. Все окна тёмные, даже на кухне нет света, вокруг глухая тишина, лишь у конюшни дремлет сторож.
Поднялись к себе.
– Как же хочется жрать, – заявил Ярый, разуваясь в комнате и отпинывая ботинки с пути. – Хотя мышь в живот кинуть, сейчас бы ничем не побрезговал.
– Возьми, я днём пироги покупал, остались. – Гордей бросил ему сумку.
– И мне дай.
Всеволод, не глядя, нащупал в протянутой сумке холодный пирог, откусил, второй рукой сгребая со стола бумаги и раскладывая на поверхности карту.
– Карандаш дайте.
Гордей протянул карандаш, и все собрались вокруг стола. Ярый тут же принялся качаться на табуретке, ставя его на две ножки и почти заваливаясь то вперёд, то назад.
– Значит, что мы имеем, – жуя, проговорил Всеволод. – Вот Вишнянки, а вот Грицы, где был Ярый. Полдня пути.
Ножки табуретки громко стукнули о пол.
– И видел княжеские войска. В народе расходятся слухи, что наступают оборотни. Молва о людоеде из Вишнянок уже до них добралась. Все боятся. Говорят, войска пойдут на границу, чтобы от зверей деревни уберечь. Скоро в Вишнянках встанет армия.
– К югу дела пока лучше, – со вздохом продолжил Гордей. – Много разных тревожных слухов, но до волнений не дошло. Спокойно. В оборотней-людоедов не особо верят. И что запад?