Хорошо хоть мы ехали друг за другом, а не рядом, иначе я не удержалась бы и стала спрашивать Малинку, а что думает она? А не переживает ли за Всеволода? И, конечно же, сестра переживает, ежу понятно! И вдвоём наши переживания возросли бы тысячекратно.
Солнце уже перестало жарить, как мы приехали на место. Ну, думаю, что приехали. Свернули от реки по низине в луга, а потом въехали на горку.
Перед нами раскинулся большой лагерь, по меньшей мере, несколько дюжин коней и людей. Вначале, конечно, показалось, что это и есть убийцы… Но Ярый вёл себя слишком спокойно, а потом и мне стало понятно – обычные переселенцы. С ними скот, дети малые бегают, много вещей на громоздких телегах. На разбой так не ездят.
Я очень устала, но первым делом принялась искать Гордея. Нашла без труда – он стоял в центре лагеря, напротив группы мужчин разных возрастов, которые хмурились, размахивали руками и, перебивая друг друга, говорили. Кажется, злились.
Надеюсь, они не ругаются? Отчего могут ругаться с волками переселенцы? Отчего от них идёт такая тяжелая волна?
Хотелось броситься туда, но Ярый придержал меня за руку.
– Он занят. Стойте пока в стороне. – Потом он повертел головой. – Тут безопасно, это всё волки. Держитесь ближе к женщинам. Из лагеря ни ногой!
Ярый оставил нас и пошёл сквозь толпу к костру, переселенцы расступались перед ним, схлынув в стороны, будто он главнее. У костра Ярый молча встал за плечом Гордея, как уже стоял Всеволод.
Мы с Малинкой, прижимаясь друг к другу, тоже вошли в толпу, правда, остались с краю. Так и вышло – мужчины стояли в центре, женщины и дети сгрудились вокруг.
С каждым шагом становилось всё слышней, о чём шла речь.
– …таковы условия! – Говорил бородатый мужчина, который был гораздо выше Гордея ростом. Голос его звучал что труба. – Или откуп, или вырежут!
Гордей молчал, не отрывая от мужчины глаз. Они все трое стояли, словно идолы, выточенные из крепкого дерева. Бородач под этим взглядом занервничал.
– Добро – что добро! Ещё накопим! – С напускной радостью крикнул второй мужчина, сухой, и с лысиной. – Главное – жить.
Гордей молча достал из кармана амулет, снятый с убитого и поднял над головой. Простая фигурка волка закачалась, заплясала на верёвке, и вокруг стало очень тихо.
– Это ваше жить?
У меня всё внутри застыло, столько ненависти и силы было в его голосе.
В толпе тотчас зарыдала, заголосила какая-то женщина, её тут же увели прочь другие.
– А иначе все будем там! – Нервно крикнул бородач, комкая в руках концы своего пояса.
Такой большой – а перед Гордеем словно карлик.
– И скольких они убили? – Гордей вдруг ощерился, разом охваченный яростью. – Одного? Ну? Двоих? Сколько вы готовы отдать на откуп? А если они захотят ваших жён и дочерей? – Он не выдержал и зарычал. – Отдадите? Если они захотят ваших детей?!
Мужчины под его взглядом нервничали, но упрямо стояли на месте. Конечно, два десятка взрослых, крепких мужчин против трёх молодых парней.
– Их больше! – Крикнул чей-то молодой голос, владельца было не разглядеть за прочими мужчинами.
– Их всегда будет больше, пока вы это не исправите! – Крикнул Гордей. – От них не откупиться! Каждый раз они будут требовать всё больше, убивать всё больше! Они не уймутся, пока не сделают вас рабами. Оглянитесь! Только вы можете заставить их остановиться!
– Нам времени дано только до вечера. – Угрюмо ответили ему из толпы.
– Ему было пятнадцать! Одному из ваших детей!
Замолчали все. Снова та тишина, что брела за нами следом, нахлынула на стоянку.
А после словно ветер пронёсся по толпе.
– Они идут, – зашуршали женские испуганные голоса. – Идут за ответом. Вон они, вон они.
– С ними колдуны! – Крикнул тот же молодой мужской голос, но сам владелец так и не показался.
Гордей оглянулся, повернулся всем телом, опуская руку. Остальные мужчина топтались на месте.
Там, где поле упиралось в лес, из-под тени деревьев выходили людские воины, в полном военном облачении, в большинстве на конях, закованных в броню. Они двигались неторопливо, в ряд, осознавая свою силу. Что может поделать горстка мирных переселенцев против организованного войска, готового убивать?
Самое страшное – позади ряда воинов виднелось два колдуна. Их хорошо было видно по длинным закрытым плащам с капюшонами.
Настроены чужаки были понятно как – они шли, как к стаду свиней, назначенных на убой, выбирать, кто сегодня станет ужином.
– Жгучка. – Малинка схватила меня за локоть, и её руки дрожали. – Что?.. Что будет?
Мои губы отказывались шевелиться, отказывались говорить. Ужас медленно сковывал ноги, живот и грудь.
Как вышло, что мы попали… просто шли в Осины, а попались воинам, которые хотят грабить и убивать? А что они сделают с… девушками?
Мужчины, которые теперь словно прятались за Гордеем, отступили, одного из них затрясло. С отчаянием он заговорил:
– Они убьют всех, Вожак, всех! Увидят теперь, что мы сопротивляться вздумали и убьют. Нам не победить.
Гордей молча смотрел на медленно приближающееся войско. Мне казалось, числа ему нет, и многие из разбойников улыбаются в предвкушении. И пусть оно было разномастное – кто в чём, с каким попало оружием, но они шли лишать жизни.
Гордей тем временем осторожно свернул верёвочку на амулете и сунул обратно в карман. Выпрямился.
– Мой народ никогда не станет рабами. А если станет – я этого не увижу. Клянусь.
Потом он легко, уверено пошёл в сторону войска. Один. Не оглядываясь.
Толпа охнула.
Ч-что?... Не верю глазам своим. Он и правда это сделал? Вот так, раньше, чем его смогли остановить?
Хотя, кто его оставит? Кто из этих трусов посмеет его оставить?
Но… там же лучники? Колдуны? Они же его убьют, не дожидаясь честного боя.
В тот же миг моё сердце схватило и перемололо в жернове.
За Гордеем молча пристроились двое. Всеволод и Ярый шли за ним на смерть спокойно, твердым шагом.
Утром они смеялись… они смеялись за завтраком, подтрунивая надо мной, а вечером умрут. Трое против всех… чудес не бывает. Такого не бывает!
Тогда что-то произошло, во мне что-то изменилось, навсегда.
Дикая боль разорвала изнутри, провела горящую огнём черту по спине, раздирая внутренности. Я не знала, что бывает так больно, так больно! Даже упасть плашмя на землю и удариться было не так больно, как то, что случилось дальше.
Руки выкручивало, голову сдавливало тисками, суставы ломало, зубы впились в собственный язык, и я не могла даже крикнуть. Всё стало белым-белым от боли. Я умерла от неё сотню раз подряд.
Кажется, Малинка упала рядом, но побоялась меня тормошить, только слабо скулила.
– Жгучка! Что с тобой, что с тобой? – суетливо повторяла Малинка, но ответить я не могла. Я умирала.
– Смотрите, бабы, – прошептала одна из женщин. – Она же… она оборачивается! Ах!
– Она пытается ему помочь, – раздался скрипучий голос старика, чьи ноги показались возле моего лица. Если бы я могла, подняла бы голову, но тело покрылось жалящим невидимым одеялом, а рук и ног больше не было, одни ошмётки плоти и костей. – А вы… трусам – собачья смерть, правильно он сказал. Лучше не жить, чем видеть вас. За Мишку… не прощу.
Мои глаза закатывались, а тело охватывало огнём. Не знаю, видела я это или мне мерещилось сквозь алую пелену, но старик упал на землю и встал уже седым, тощим волком. И бросился за Гордеем.
Гордей! Он умрёт, умрёт!
Я должна сделать хоть что-нибудь! Хотя бы попытаться.
Не прощу себя!
Спина изогнулась дугой, а мысли покрылись туманом. Всего, чего я хотела – чтобы он жил. Чтобы жил, улыбался мне своей бесовской улыбкой и смеялся надо мной всякий раз, как взбредёт в голову.
Вокруг оборачивались волками другие мужчины, их становилось всё больше, и меня не пугало рычание и вой. Главное, они все шли за ним. Туда, куда не получалось идти у меня.
Я боялась, что он умрёт. Нет, не так. Моя кровь стыла в жилах об безумного ужаса, а грудь отказывалась дышать, стоило подумать, что его глаза закроются, а сердце остановится. И что я никогда, никогда больше не прикоснусь к нему.
Малинка рыдала, я слышала, видела, но ничего не могла поделать. Ни думать, ни говорить. Только изо всех сил пытаться побежать следом и спасти его… спасти его.
Позвоночник хрустнул так, что от боли мир вспыхнул, а потом я, кажется, потеряла сознание.
И даже ничего не помня, я пыталась уйти к нему. Пусть даже на тот свет.
Сознание возвращалось урывками и снова улетучивалось. Раз за разом, часами… а может, днями. Жар. Ночное небо. Крики. Чей-то горестный вой. Запах дыма. Голоса, голоса. Плач. Жжёное мясо. Холодный порыв ветра. Малинкины слёзы. Жажда убивать. Запах сочной вечерней травы. Зубы, которые чешутся до дикой боли. Солёная кровь. И боль, боль!
Нельзя, нельзя позволять себе уходить в небытие. Ведь он останется один. И пусть во рту собственная кровь, а спина уже отнялась и не чувствуется, пусть ноги и руки будто кто сломал, согнул, а Малинка бьётся в истерике, я не могу уйти, не могу его бросить.
Не уйду!
В одно из мгновений, давно потеряв счёт времени, я увидела Гордея. Так, будто подняла из глубокого отчаяния глаза к небу и явился мне лик божественный.
– Я тут, Жгучка. – Он прижался своим лбом к моему, судорожно поддерживая за плечи. Его руки тряслись. – Всё закончилось. Отдохни.
Потом чьи-то голоса, стук. Гордей отворачивается.
– Нет! – Кричит кому-то. – Оставь меня!
Голоса уговаривают. Кажется, это Всеволод и какие-то женщины.
– Я не оставлю её.
– Тебе нужен лекарь. – Говорит Ярый и меня снова выгибает дугой. Когда это прекратится? Когда?
– Отвали! – Грубо отвечает Гордей.
Но он жив. Это всё, что имеет значение. Что бы ни множилось во мне, что бы ни мучило, оно успокоилось, утихомирилось от его близости, ушло в глубину.
И наступил покой.