Но я же не по своей воле в этих хоромах!
Царейко тут как тут – вскочил при виде меня, с восторгом уставился, аж челюсть отвалилась. Должно быть знатно постарались помощницы, сделали из меня красу ненаглядную. Платье вон всё золотом шитое, так и сверкает.
Первая ли я, кто его надевал? Аж вздрогнула.
Царейко ко мне чуть не бегом бежит. А в памяти при виде его распомаженого лица только Гордей встаёт, перекрывает собой всё вокруг. Вижу, как живого. В ту минуту, когда вошёл в магазинчик и ко мне повернулся. И словно зажёгся, засветился изнутри… Теплом от него повеяло. Царейко только снаружи холодно горит, а в душе как был пустой, так и остался.
– Вы сделали этот день самым счастливым днём в моей жизни!
Поспешил ко мне, поцеловал руку. Противно.
– Присаживайтесь, госпожа Софийко. Сюда.
Стульчик мне отодвинул, поклонился. Вернулся на место. Теперь можно и отчима рассмотреть. Вот уж кто не изменился! Такой же юркий и хитрый, на крысу похожий.
И даже про Малинку ничего не спрашивает, будто ему всё равно.
– Попробуйте вот это блюдо – буженина с черносливом! Новинка столицы, все от неё без ума! На княжеском столе первей хлеба появляется! Специально для вас готовили.
Есть не хочется, кусок в горло не лезет. Мясо синее какое-то, кто добровольно в рот такое положит? И пахнет не как мясо.
– Что же вы, Ожега! – Царейко волнуется. – Хоть кусочек! Вы так худы, так бледны… поешьте.
Отчим коротко смотрит на меня и отворачивается к своей тарелке. Вот уж у кого аппетит здоровый – еду – и синюю, и не синюю прямо заглатывает.
Так и пошёл наш ужин – отчим жевал, Царейко восклицал какую-то ерунду, я молча смотрела в пустую тарелку.
– Нет, так дело не пойдёт! – Сказал Царейко, основательно подкрепившись. – Марк, оставь нас.
Отчим тут же подымается и… кланяется Царейко, а тут величественно кивает. Словно он и есть Великий князь!
– Ну что, Ожега, давайте поговорим начистоту, как будущие супруги. Вижу, вы волнуетесь.
А он когда ближе подходит, перестаёт казаться таким громким и придурковатым. Наоборот, опасностью от него веет, хочется прочь отодвинуться, да некуда.
– Вижу… не рада ты.
Уже и на “ты” перешёл.
Он садится рядом, ближе подтягивает стул к моему. Потом берёт мою руку, которую я тут же сжимаю в кулак, но его ничего не смущает.
– Ну-ну, успокойся, не нужно тревожиться. Всё хорошо будет. Отчим твой со мной сговорился – станешь моей женой. К субботе и свадьбу сыграем. Я тебя любить буду, жить станешь в роскоши. Моя жена должна жить в роскоши!
– Сколько у тебя было жён?
Не знаю, как хватило сил прошептать. Хотелось выдернуть руку, но он крепко держал, не заботясь, больно ли мне.
– Несколько, – небрежно ответил Царейко. – Не везло мне, вдовец я. Только ты слухов не слушай – совесть моя чиста. Всех их я любил, всех до единой! И все они так же волновались, переступая порог моего дома, как ты сейчас. Молоденькие, испуганные. Но вскоре влюблялись в меня без памяти. Скоро я и тебе покажу…
Его рука стала не просто держать меня, а и гладить.
– Станешь мужней женой, поймёшь, какой сладкой бывает любовь. Все мои юные жёны боялись да краснели, отворачивались да сжимались, как птенцы, а потом и сами не могли от меня оторваться. Вначале я, а потом уж они о любви просили. И ты запросишь.
– У меня уже есть жених.
Царейко будто и не услышал, так и гладил мою сжатую в кулак руку.
– К субботе Великий князь нас обвенчает. И всё станет у нас общее, и любовь, и наследство твоё. Видишь, какой у меня дом? Роскошная жизнь дорогого стоит.
Он медленно поднял мою руку и поцеловал в костяшки.
И я не выдержала, задрожала. Гадко было, но ещё больше было страха. Вот она, предписанная мне участь – выйти замуж за Царейко и оставить ему своё наследство.
– А моя сестра?
– Сестра твоя? – Он даже не задумался. – Покойная? Горе великое, такая юная была… Но что поделать, таков мир.
Признаться, вначале я онемела. Потом зубы мои сомкнулись накрепко и страх ушёл.
Малинка жива, я знаю. Значит, отчим делает вид, будто осталась только я одна. И наследница тоже я, и своей, и сестринской доли.
Не понимаю… почему просто не признать мёртвыми обеих? В чём тут загвоздка?
И что мне делать?
Царейко тем временем всё жал мой кулак, гладил и целовал. Потом на запястье перешёл. Вот только кроме отвращения ничего во мне это не вызывало. Еле сдерживалась, чтобы брезгливо не скривиться.
Наконец, отпустил.
– Все вон!
Слуги, словно тени, быстро и бесшумно покинули зал. Стало ещё тише, только сквозняк шумел в пустом камине.
Думаю, и мне пора. До субботы несколько дней, может, свезёт найти как сбежать. Из города-то всяко проще.
Чт…
Царейко вдруг как с ума сошёл. Бросился, схватил меня и повалил на стол, сгребая рукой в сторону посуду. Тарелки со звоном посыпались на пол, еда с чваканьем падала сверху, скатерть скрипела.
– А не будем мы ждать субботы… – Он тяжело дышал, а его руки рвали платье, драгоценную вышивку, вот уже и грудь обнажилась, и ноги. – Распалила ты меня! Смотришь, как лиса из норы. Меня это страсть как заводит! Чем быстрей моей станешь, тем быстрей меня полюбишь. Любовь, она знаешь какая? Вначале боль и слёзы, а после блаженство. Потерпи, после сладко будет. Ни одна моя жена не жаловалась!
Конечно, я вырывалась, но даже моей злости не хватило. А когда я укусила его за плечо до крови, он просто перевернул меня и ткнул головой в стол. Вроде несильно, а боль словно молния голову пронизала, слёзы из глаз так и брызнули.
– Лежи тихо, боли не избежать. И не бойся, нет тут позора – вскоре поженимся. Кто ж осудит молодых, что кровь горячую не сдержали?
Его руки шарили по телу и от отвращения меня била крупная дрожь.
Я не могла вырваться, не могла…
И тогда я сделала то единственное, что могла.
Я перекинулась.
***
Сантанка была совсем маленькой деревней, всего-то пять дворов у леса и большой выгон для лошадей, которых нынче почти не осталось. И из-за своего удачного местоположения Сантанка стала постоянным военным штабом Звериного войска.
Вожак больше не прятался, не рыскал вдоль границы с малочисленным отрядом, пытаясь перебить недруга по одному. Теперь он копил войска. За прошедший месяц с людьми и лесными они столкнулись дважды. Две большие битвы, сотни погибших на счету каждой стороны. Непростая победа единственно за счёт Ярости крови, на которую шли смертники. По своему желанию, понимая, что иначе гибель всем… но шли.
Ярый давно ходил за Вожаком, словно вторая тень. Он приучился молчать, давить в себе несогласие, протест, давить и молчать, хотя раньше не было ничего, способного заткнуть Ярого, если ему хотелось высказать своё недовольство.
Теперь всё изменилось.
По правде говоря, он боялся того человека, который вернулся от безумного Махова. Боялся, но не мог не признать, что действовал новый Князь куда лучше себя прежнего. Пропали сомнения, пропала лишняя жалость, мельтешение в попытках избежать неизбежного. Звериное войско стало теснить захватчиков, только вот цена… Ярый думал иногда, наблюдая, как Вожак обходит палатки своих людей, как ровно смотрит на них… что совсем не знает своего Князя. Что вырос с ним рядом, а теперь не может заглянуть тому в душу.
В мирное время затащил бы его куда выпить, залил хмельным мёдом, растряс. Заставил бы вылить всю черноту, высказать, что на душе, отпустить... Но сейчас, когда и сам погряз в черноту, и каждый из них мог не дожить до завтра… не до того было. Не время.
А впереди – главная битва, к которой шли и они, и люди с лесными. Та, после которой станет ясно, чьей будет Тамракская земля. Там схлеснётся вся мощь обеих сторон и если прежде это вызывало отчаянную горечь, сейчас все смирились с неизбежной бедой.
На совете, созванном после возвращения от Махова, Князь сказал:
– Враги не уйдут сами. Мы можем растянуть войну на долгие годы, даже на десятилетия. Можем рожать новые поколения и воспитывать их для битвы, ненависти и мести. Прятаться в лесах по норам и кусать оттуда, как дикие звери, а после сбегать. Или может сейчас, пока не поздно, пока нас не загнали в угол, собрать силы в кулак и нанести один удар. Все потеряют многое… Но война закончится. Останется только добить тех, кто этого не понял. И мы это сделаем.
Советники выходили в тот вечер из комнаты как оглушённые, молчаливые, смурные.
А Гордей вышел с тем самым видом, как зашёл. Невозмутимый, холодный, словно промороженная земля, на которую вот-вот опустится снег.
Время шло, было выбрано место и придумано, как заманить туда людское войско. Сделано две попытки пустить слухи по лесным землям, которые хранили в своих древних манускриптах истории о Ярости звериной крови. Истории, от которых накатывал страх, ведь спасу от этой напасти не было.
Многие лесные боялись повторения. Но не все.
Между основным делом были и прочие, мелкие.
Та стычка вышла небольшой, только и дела, что перехватить отряд лихих разбойников, что не состояли в людском войске, а просто собрались из сброда и мародёрствовали по Звериным землям, по брошенным деревням, как мародёрствовали бы при случае и по людским.
Просто те слишком близко подошли к Сантанке и даже сопротивляться толком не смогли.
Князь шёл по поляне, на которой остались лежать тела невезучих грабителей. Надо же… хотели лёгких быстрых денег, ласковых женщин, а вместо этого так глупо распрощались с жизнью. Из своих только двое раненых. Вокруг тела… молодых, так глупо умерших, из-за добычи, что тут же валяется. Богатая добыча по нынешним временам – даже серебро и золото есть. Пусть лежит себе, покрытое кровью, несущее словно проклятье чужую лихую судьбу.
– Князь!
Он вышел из леса, кто-то увидел и крик поднял. Огромный зверь с красными глазами. Остановился, вдыхая запахи крови, вонь вспоротых животов и прелой листвы. Вдыхая, как любимое лакомство, запах тлена.