***
Поход походил на побег. И вроде возы с золотом, большой отряд отборных воинов, сам Князь с ними – а ехали спешно, будто прятались да прочь от беды бежали. Хотелось ощутить родную землю под ногами, потому и летели вперёд без сна и отдыха.
Снег уже лёг плотно, до весны не растает, а вот морозы не пришли, так, схватывали день ото дня.
В людских деревнях нас встречали как врагов, которым нужно угождать, чтобы живыми остаться. Видимо поэтому ночевать мы становились чаще в лесу. Мне ставили палатку со стенами из плотных шкур, разводили огонь, и я не мёрзла. Волки вообще спали на улице, завернувшись в меховые одеяла, с утра, если ночью шёл снег, они походили на белые холмики, лежавшие вокруг костра. Гордей ночевал с ними. Оно и понятно – лишнего места в палатке из шкур не было, да и с воинами ему было проще. Я это чувствовала. Не оттого, что меня видеть не хотел, а будто его воины его держали, ну, как молодые деревья поддерживают друг друга, не давая рухнуть.
И вот, ночевали мы, быстро завтракали да ехали дальше. И всё бы хорошо, однако чище такие ночёвки не делали, наоборот, пахло от меня день ото дня хуже. От воинов так вообще, пожалуй, несло, если их понюхать, но я их нюхать не собиралась, конечно. Но ветром доносило иногда, да так, что дыхание спирало.
Верно, поэтому, как только пересекли границу людских земель, так объявили в первой же деревне стоянку на два дня, чтобы все хорошо отмылись и отстирались.
Деревню ждали, словно родного дома. И вот она показалась – большая, вольно раскинувшаяся на холмах, но дыма из труб, ой, как мало! Дальше – больше, самые большие и хорошие дома в ней оказались сожжены дотла, а народу набралось треть от прежнего. Местные вывалили навстречу, и впервые сердце отдохнуло – нас встретили приветливые лица.
Но как же их было мало! Всё больше женщины, дети всех возрастов, несколько стариков. Молодых мужчин почти нет. Знаю, отчего нет, и боль опять накатывает. Не такая душная да липкая, как в людских деревнях, а та, что никогда полностью не проходит, разве что стихает слегка. Та, с которой ты сживаешься до конца своих дней.
Встретили нас тихо и ласково. Продуктов в деревне было с избытком, навезли с людских земель, баню тут же истопили, мне составили компанию местные девчонки, которые так отхлестали меня берёзовыми вениками, что был миг, когда я заподозрила, что они хотят моей смерти.
За ужином в большом доме, куда набилась чуть ли не вся деревня, выяснилось, что за мужскую работу браться некому, отчего многие дела стоят и, если не помочь, останутся не сделанными до весны. А там посевная… в общем, плохо с рабочими руками.
Пока старики говорили, я видела, сколько женских взглядов привлекли воины, Гордей да Всеволод. Даже волхву досталось. Глазки им, конечно, никто не строил, на Гордея вообще смотрели с почтением, но всё равно было неприятно, будто что-то моё пытались забрать. Но… и судить я их не могла. Вот так останься на сотню здоровых женщин пяток мужчин, взвоешь от одиночества хуже зверя.
Оказалось, до морозов местные хотели достроить ещё три дома, но не успели запастить деревом. А деревья в здешнем лесу такие, что десяток баб не дотащит. В общем, решено было остаться на пару дней, помочь заготовить вдоволь брёвен, оттащить в деревню, а дальше местные сами распилом, сушкой да стройкой займутся.
Утром, поместив под навес телеги с золотом и оставив несколько охранников ходить вокруг и зевать, все, включая Гордея, отправились в лес. Мне предложили отдыхать или гулять, дышать свежим воздухом, но я не могла вот так просто сидеть, ведь женщины как встали на рассвете, так и не присели ни разу.
Лезть в чужое хозяйство я не стала, напросилась помочь, с чем дадут. Меня пожалели, посадили за ковёр узелковый. Кропотливая работа, но такой узор дали, что не испортишь. Я вначале удивлялась, к чему, до ковров ли, когда проще дорожку войлочную сделать, а оказалось, на продажу делают. Весной соберут и в горные земли отвезут – там за такие ковры каменьями драгоценными платят. Повели меня потом показать готовые, их всего два было – прежние растащили, когда людское войско деревню жгло и грабило. Так вот – мелкий витой узор просто завораживал. Я так и смотрела, следила, как он вьётся, словно ручей по земле бежит.
– Нравится?
Девчонки, что ковры делали, разулыбались, довольные.
– Ещё как!
– Раз нашей будущей княгине нравится, подарим к свадьбе. – Сказала женщина, которая всеми руководила.
– Нет, не нужно!
Я как представила – всей деревней вяжут, а нитки спрячь из шерсти чего стоит, покрасить в такие цвета! А тут я мимо проезжала и половину заработка забрала. Представила и испугалась.
– Не спорь! Чего ты нас обижаешь?
– Я буду рада! Но может, в следующем году?..
В общем, не понял меня никто, слушать не стал. Скатали оба ковра и поставили в сенях, чтобы перед отъездом в телегу загрузить.
Вечером, как часть мужчин вернулась, подошла я к советнику, который обозом распоряжался, и попросила за ковры заплатить.
– Как так заплатить? Подарок, говорят. Откажутся они, а то и обидятся. – С улыбкой ответил тот. – Мы ж вот за работу не ждём от них платы, так чего им ждать?
– Мы всё равно мимо ехали, всего-то на пару дней задержались, да не особо перетрудились. А они… Заплатите им, не смогу на эти ковры смотреть и думать, сколько труда на них положено! Или как хотите, но не возьму ковров!
Тот аж крякнул.
– Иди, разберусь. – Махнул рукой.
Не знаю, как он там разобрался, не до того стало. Наступило время ужинать, почти все волки вернулись, а Гордей нет.
Как последняя партия работяг появились из лесу, волоча за собой огромное бревно, так я выскочила на улицу встречать. Гордея снова нет! И глаза каждый встречный отводит.
А, ну хоть Всеволод!
– Стой!
Не успел мимо проскочить, схватила его за рукав.
– Где Гордей?
– А, Жгучка.
Вроде как только меня заметил, хотя я видела, как чуть раньше в сторону пытался свернуть.
– Где он?
– Остался там, на стоянке. Я сейчас за ним пойду.
Ровно говорит, вроде не к чему прицепиться, а кровь словно стужей заполняет.
– Что с ним?
– Всё хорошо, приведу скоро. Ну, чего ты, чего? Не бросил бы я его в беде, неужто не понимаешь?
Он поднял руку, погладил меня по голове, словно я младенец, требующий ласки.
Не бросил бы ни за что, я знаю. Только всё одно Всеволод чего-то не договаривает!
– Хорошо. Собирайся, я тут подожду. С тобой пойду.
– Зачем же?
– С тобой пойду!
– Жгучка, знаешь что? Нечего тебе по лесу бродить. Сиди тут в тепле и жди!
Всеволод рассердился, развернулся и пошёл в избу, а я осталась ждать снаружи. Ждала, ждала… а он, как после оказалось, в окно сиганул, обошёл с той стороны, в кусты – и в лесу пропал.
Тогда я вернулась в комнату, где меня поселили, саму от страха аж трясёт.
Села в угол, дверь заперла, глаза закрыла.
«Где ты?» – спрашиваю. Он же слышит меня иногда, я знаю, слышит. А я слышу его.
Но сейчас – словно стена каменная между нами построена, да не абы какая, а с той стороны поддерживают, упасть не дают.
«Ответь мне, ответь».
Но ничего нет. И знаю, вроде, что жив-здоров, а места себе не нахожу. Уж в двери ко мне стучали… даже волхв заходил, а он громогласный, грозный, капризы не любит – и тот снизошёл под дверью вкрадчиво поинтересоваться, не случилось ли чего?
Но я уже поняла, что правды мне не откроют, раз сам Всеволод промолчал, раз Гордей не отвечает, а ведь слышит!
И вот сижу одна в темноте, и думаю… Теперь, когда я словно срослась с ним, душой прикипела так, что не оторвать – кровью изойдёшь, выходит, теперь я без него не существую? Не могу даже помыслить, что живу без него… что он далеко или вовсе с другой.
Меня без него нет, выходит. И такая жуть от этих мыслей, от знания, что связь наша навечно, ничем её не разорвать, ничем не разделить… аж трясёт.
Но тогда его нет без меня?
Отчего же он закрывается? Что пытается скрыть?
Я ведь уже верю ему, как самой себе. И так обидно, что пытается скрыть!
Позже я почувствовала, что Гордей близко. Не выдержала, сорвалась, выскочила на улицу, только-только накинув тулуп да сунув ноги в сапоги. Там темно, звёзды за снежными тучами прячутся.
С Гордеем Всеволод идёт, медленно идут, словно не спешат никуда. А у меня ноги как окаменели – стою, шагу сделать больше не могу.
Гордей сам подошёл, взял за руку. А пыльцы у него – слабые, слабые, холодные, как лёд. И лицо белое, словно снег. Улыбается, а глаза блестят, словно в лихорадке.
– Жгучка, прости.
– Что случилось? Почему так долго?
Он молча пожал плечами. А самого качает, будто от болезни какой помирает.
– Ему в баню нужно, согреться. Намёрзся за день. А после поговорите, хорошо? – Хмурится Всеволод. От такого разве откажешься? Не станешь же на морозе любимого держать?
Я отступаю, конечно. И только когда они пропадают в гостеприимно исходящей паром бане, понимаю… От Гордея пахло кровью.
Чужой кровью.
***
Чем ближе к дому, тем чаще встречаются деревни. И все полупустые, и в каждой не хватает рук. Но не это самое страшное.
С ним уже ругались и советники, и волхв. Только Всеволод молчит. Как те крики заводят, только голову опускает, хмурится и молчит. И Гордей знает – друг на его стороне.
Он не спорит, не тратит время. Даёт старшим выговориться и уходит спать, стараясь не столкнуться со Жгучкой. Ночует со Всеволодом, волхва просит Жгучке наплести про усталость и раздумья важные о княжестве, а сам только и может, что упасть ночью и переждать, перетерпеть то, что случается по вечерам.
Впервые он встретил Зверя, когда они лес валили. Здорово было – мороз, смех, работа, прямо как прежде!
А потом вышел он…
Чёрный как-то, исхудавший, потому что зима, еды мало. И на чём кожа держится? Шерсти на боках нет, только полосы рваные, поджившие. Дышит так, что туман вокруг клубится. Глаза как красные огни горят.