– Пойдём в то место, о котором я говорил.
– Что? Сейчас?
Но он уже достал какую-то сумку с вещами и выскочил из дому, хлопнув дверью. Я так и села.
О чём он говорит? Какое пойдём? В лес, ночью, после бани?
Хотела было встать, пойти следом да возразить, сказать – нечего нам никуда ходить, глупости всё это, блажью навеянные. Может, мне просто захотелось померить свадебное платье, а потом и всё остальное… раньше менять времени не было, вот и заигралась… и не ожидала, что он придёт так рано, вот и всё.
Но в ушах загудело, засвистело, засмеялось, словно сотни голосов окружили, завораживая.
Среди них были и вовсе нечеловеческие. А были совсем простые, знакомые. Показалось, что мамин голос среди них. Потому я и замерла, вслушиваясь, всё пыталась мамин голос поймать, хоть на миг услышать.
Не услышала, они раз – и пропали все.
Я встрепенулась, головой мотнула, встала.
И тут вошёл он.
Я впервые видела на Гордее княжеские одежды, да ещё сразу праздничные. Что уж тут говорить – никого красивее нет.
Странный полушубок – из чёрной замши с воротником длинного чёрного меха. Кажется, из козы той редкой породы, что чернее ночи. На голове княжеская шапка – как тарелка с опушкой, зимой в такой намёрзнешься.
– Жгучка.
И снова при виде него слабость в ногах, а в крови то ли жар, то ли холод. Что-то больно скручивается в животе, не даёт толком вздохнуть. И от его глаз, в которых вспыхивает ответная боль, ещё хуже.
– Я припас для тебя подарок.
Он протягивает на ладонях ленту. Белоснежная, вышитая золотом, с крошечными зелёными камешками, прозрачными, как слёзы. Такая красивая…
– Это мне?
– А кому же ещё, Жгучка? – Спрашивает он с укоризной. Подходит, протягивая подарок, как протягивают хлеб.
– Она такая красивая.
– А ты что же, хотела некрасивую? – Появляется у него улыбка. И так манит…
– Давай, завяжу.
Я стаскиваю платок с шеи, поворачиваюсь. Он осторожно и довольно умело обвязывает ленту вокруг головы. Хочется броситься к зеркалу, но в его глазах хватает восторга – видимо, хорошо вышло.
Кстати!
– У меня тоже есть подарок.
Хорошо, я помню, куда положила, сама сворачивала. Маленький деревянный сундук с моим рукоделием да личными вещами. Вот он – пояс. Времени было не то чтобы много, можно и получше сделать, но жемчуга да дорогие нити сделали своё дело – даже простой узор смотрится богато, по-княжески.
– Это тебе.
– Завяжешь?
Ха! Думаешь, побоюсь!
Я распахиваю его тяжёлый полушубок, тёмно-красная шерстяная рубаха подпоясана теми самыми кожаными ремешками. Завязано некрепко, но пальцы такими неуклюжими вдруг становятся, будто на морозе заледенели, совсем не гнуться. Его грудь слишком близко, и столько тепла, и его особый запах, который вызывает в памяти те времена, когда я была совершенно счастлива, хотя и закрывала на это глаза. Его приход в Вишнянки, и его улыбки, и его загадочные взгляды, и даже когда нас с Малинкой своровали – всё счастье.
До того несчастного мальчишки-утопленника в реке.
– Ну что же ты? – Сглатывая, спрашивает Гордей.
– Сейчас.
В другое время, когда нет за тобой долга, верно, я бы не стала надевать на него пояс, скорее, сняла бы и рубаху, и всё остальное, да только за стенами, в снежной тьме, нас ждут.
Пока оборачиваешь вокруг его талии пояс, всё равно, что обнимаешь. И хочется так замереть, прижаться к нему, заурчать, словно рысь. И чтобы он в ответ обнял.
Он, конечно, обнял, но поцеловал еле-еле, в лоб.
И я сама отпрянула.
– Пора.
Мы застегнулись, он поднял воротник, утопая в шерсти, я навязала на голову платок. И мы вышли из дома.
На улице не было ветра, снег лежал рассыпчатый и блестящий, словно сахар, серебрился под светом из окон.
А во дворе стоял Мохорейн. Одна рука его лежала на толстом посохе, вторую он поднял, преграждая нам путь.
– Нет! Не пущу.
Я вначале остановилась, а Гордей словно не слышал, только за руку меня схватил да дальше пошёл.
– Все сюда! – Вдруг взревел волхв. Из домов как горох посыпали воины, в наспех накинутой одежде, всклокоченные, удивлённые.
– Не пущу! – Проревел Мохорейн, когда убедился, что подкрепление прибыло. – Нельзя вам туда идти.
Тут уж пришлось остановиться. Вот чего я не ждала, даже не думала – что нам кто-то преградит путь. Зачем?
Ни я, ни Гордей ничего не спросили, спросили из толпы. Множество взволнованных голосов, вначале тихо, а после всё громче и громче.
– Куда Князь идёт? Ночь на дворе. Да в княжеских праздничных одеждах. Что происходит?
Мохорейн радостно взревел во всю глотку:
– А то! Ваш Князь услышал шёпот лесных духов! Он хочет пойти за ним в лес, и невесту за собой увести. – Все замолкли, волвх продолжал:
– Наш Князь забыл, что духи другие, шутки у них другие, и говорят с ними иначе! Человеческая жизнь для них словно песчинка – ничего не значит. Если мы отпустим Князя, то больше никогда его не увидим!
Он повернулся к Гордею, потряс посохом.
– Слушай, что говорю. Я знаю эту братию – что бы они ни наплели тебе, чтобы ни пообещали – это всё враньё. Им нужна только ваша кровь, ваше тепло, ваши жизни, слова для них не имеют веса. Слушай меня, сынок! – Он стукнул посохом. – Остановись.
Гордей медленно повернулся ко мне, в его глазах мерцало, почти затухая, что-то волшебное.
Ну что же ты, хочешь отказаться?
Гордей в ответ крепче сжал мою руку.
Мы стояли там и улыбались друг другу, будто вокруг никого больше не было.
– Если вы не остановитесь, вы не вернётесь! – Вновь закричал Мохорейн и затрясся. – Видел, видел я другого князя… не будет твой род править, слышишь, что духи поведали? Показали будущее, десять лет прошло – и на троне не ты. Надсмеиваются они над тобой! Разум путают! Уйдёшь сейчас, Князь, – не выйдешь обратно.
На дворе стало тихо, только снег всё так же скрипел под чьими-то ногами.
Гордей закрыл глаза, открыл – словно другой человек появился. Словно духи подменили.
– Не стой на дороге, Мохорейн. – Прохрипел он.
– Остановите его! Силой скручивайте! Утром очнётся, спасибо скажет!
Волхв посмотрел на воинов, но те не спешили бросаться нам наперерез, пытливо смотрели и ждали.
Тут и у меня голос прорезался.
– Да что же вы! Что вы все знаете? Как можете на пути стоять? Верьте своему Князю! А даже если… будет другой князь, земли Звериные богаты сильными воинами. Значит, так суждено. Волхв не знает всего, всего никто не знает! Отпустите нас!
Никогда не думала, что рискну кричать в лица воинов что-то и чего-то требовать.
– Пошли.
Гордей сделал шаг, второй. Уверенно посмотрел вперёд, спокойный и умиротворённый, словно вступал в отчий дом, где давно не был.
Нас никто не остановил. Мы вышли за забор, облепленный снегом и направились в лес. Мохорейн и волки остались за спиной, смотрели, гудели как растревоженный улей, но уже не могли помешать.
Вокруг высились сугробы, да только ноги не проваливались – идти было легко, мягко. За спиной оставались тёплые дома, живые люди, всё то, чего не хватало промороженному лесу.
А мы шли.
Все знают, духи загадками говорят. И не потому, что больше всего любят баловать – просто они другие, отличные от нас. Просто они не умеет изъясняться человеческими мыслями, человеческим опытом. Вот и получаются недопонимания.
– Ты не боишься?
– А?..
Мы далеко отошли, очень далеко. А всё потому, что дорога сама под ноги ложилась. Вроде сугробы – сугробами, груды валежника путь перегораживают, ели широкими лапами закрывают, а идти легко. Дорога, как говорят, сама под ноги стелется.
– Ты не боишься, Жгучка? Вдруг Мохорейн правду сказал? Он хороший волхв.
– А ты?
Гордей остановился, прямо там встал напротив, взял меня за плечи.
– Я с тобой ничего не боюсь. Я боюсь, что если мы не пойдём… ничего не будет. Просто погаснем, как свеча догорает. Я чую это… как во мне что-то догорает. И никто помочь ни в силах.
– И я не могу?
– Если бы кто-то… то только ты.
Вокруг было пусто и тихо. Где-то в снегу спали перепела и зайцы, в дуплах сворачивались тёплыми кольцами белки, в норах – волки. Где-то ещё дальше жили люди, а мы были совсем одни.
Он снял рукавицы, взял моё лицо в ладони.
– Я хотел сказать… мало ли, что случится, пусть потом жалко не будет, что не сказал. Я люблю тебя, Жгучка, больше жизни люблю. И знаешь… когда я узнал, что у меня душа появилась, думал, буду любить, потому что так принято. А увидел тебя… Это словно во мне было, словно мой собственный выбор, понимаешь?
– Да.
– Словно мне просто подсказали, чтобы я ошибок не успел наделать. И я всё боялся… больше всего боялся, что ты решишь – это всё напускное, ненастоящее. Я тебя увидел – и уже твоим был. Я навсегда твой, чтобы ни случилось, до последнего вздоха твой.
– Зачем ты говоришь это сейчас? Думаешь, Мохорейн правду сказал?
– А хоть бы и правду! – Он бездумно улыбнулся, глубоко вздохнул. – Ты боишься?
Боюсь ли я умереть? Никогда не думала… вернее, не верила в такое по-настоящему, всё казалось именно меня это никак не коснётся. А здесь, в сказочном хрустальном лесу, где от мороза щиплет щёки, ничего не боюсь.
– С тобой нет.
– Вот и ладно.
Он наклонился и поцеловал меня. Давно наши поцелуи не были такими – лёгкими, свободными, будто ничего больше не сковывало, не мешало.
– Пойдём. – Шепнул Гордей и мы, взявшись за руки, отправились дальше.
Я смотрела вокруг и любовалась. Никогда человек не сможет выстроить такой красоты! Укрытые снегом лапы елей и ветви, словно в хрустале, от толстых до самых крошечных, сверкающие в белой пудре алые ягоды, переливающийся снежный наст… и свежесть.
Мы шли, под ногами хрустел снежок, и было так тихо. Гордей вёл меня, словно сотни раз тут бывал. Или правда бывал?
– Мы идём туда… в то место, о котором ты говорил?
– Да.