– Вижу, замуж вышла, – окинув меня взглядом, сказала Получница.
– Да.
– Я тоже вот подумываю. – Она отбросила в сторону серые волосы, нахмурилась.
– Так за чем же дело встало? Выходи!
– Много ты понимаешь. – пробурчала Получница и вдруг разозлилась. – Да и не за тем я сюда пришла!
– А зачем же?
– Посмотреть на вас, вот зачем!
– Ну, смотри.
А сама и не знаю, в чём одета. Глянула украдкой – сарафан на мне обычный, волосы в свободную косу заплетены, в руках нитки шерстяные, в клубок скручиваю.
– Да вижу уже… Были вы на особом месте, где миры тонкие, где можно прошлое и будущее увидать. Мы, духи, их жуть как не любим, этих мест! А ваши предки там часто бывают… Только больше ходить не советую. Раз не зовут – не приближайтесь.
– Мы и не собирались, больно надо.
– Ваше дело. – Она махнула рукой, будто ей всё равно. – И ещё что скажу. Хочешь, чтоб твой любимый счастливым был? Помни тогда, что когда придёт время, построит он город большой и захочет покоя, ты позволишь ему уйти.
– Куда уйти?
– Прочь уйти, чтобы спокойно воспитывать сыновей и смотреть, как расцветает сохранённый им мир. Но не горюй, что дети твои перестанут княжеского рода быть, ни к чему это. Кровь своё возьмёт, станут они однажды великими Князьями. В сложные времена вернутся к трону. А пока пусть живёт твой муж в покое. Поняла?
– Да.
Правда, немного обидно стало. Неужто похоже, что я стану горевать, что детям моих князьями не стать? Вот уж была бы беда!
– Прощай тогда, человеческое дитя.
Дитя… Ответить бы ей, да поздно. Показала напоследок зубы свои острые и сгинула, словно морок пропал. Пустая изба, пустая лавка и глаза слипаются. Открыла их уже утром, в своей кровати.
Много с тех пор воды утекло. У меня сын, а как же хочется дочь! Хотя… будь у меня дочь, верно, непременно хотелось бы сына. Ну, это всё впереди.
Не скажу, что жизнь моя всегда медовая да сахарная. Бывают и горькие дни, но чего о них вспоминать? Никогда и ни о чём я не жалела. Всё, что случилось со мной – моё и моим останется. Да и на что жаловаться? Звериная земля процветает, дети рождаются, народ богатеет. С людьми мир установлен, в Великом князе человеческих земель теперь с трудом разглядишь мальчишку, чьё нутро когда-то переполняли такие ярость и гнев, что из глаз да изо рта то и дело наружу выплёскивались. Теперь это солидный отец семейства, каждое слово взвешивает и никогда не кричит.
Людмила, правда, от него в монастырь сбежала, но там тёмная история, он его осаждал потом, злющий, что сто чертей. Три ночи, пока не вернул жену домой. Потом поутихло у них вроде, помирились, пока мирно живут.
Малинка замуж вскоре после меня вышла, ещё бы такая красавица да в девках засиделась! Мамино наследство к тому времени нам вернули, поделили поровну. А вот отчим пропал, сгинул, не смогли найти. Но волхвы сказали, нет его в живых, видно, свои же подельники убили, ведь он много с кем тёмные дела крутил. Сгинул, что называется, ни за грош и жалко его никому не было.
Впрочем, что зря о нём… Выбору сестры, конечно, никто не удивился.
– Видишь, – сказала она мне в то утро, когда её к обряду готовили, а я расчёсывала ей волосы – последний раз в её девичьей жизни. – Я же говорила, что это любовь. Что она такая… на всю жизнь! А ты не верила! Не слушала меня никогда!
Даже стыдно стало. Совсем чуть-чуть. И правда, говорила она, и правда, я не слушала, а если и слышала случайно, уши-то не заткнёшь, то не верила. Но… сказать по секрету, вслух-то не стала, праздник портить, я и сейчас не верю. Это, скорее, чудо, что нам с ней повезло с мужьями, и чем я больше узнаю жизнь, тем уверенней об этом думаю.
А ещё у сестры и Всеволода есть то, чего нет у меня – маленькая дочка. Когда она смотрит своими огромными, как у мамы, и серьёзными, как у папы, глазами, хочется отдать ей всё, что есть. Хочу такую же.
Вот в такие моменты я и думаю – пусть бы скорей Сантания построилась и Гордей свободным от дел стал. Смотрел бы вместе со мной, как играют дети…
Он тем временем мягко поцеловал меня в висок. Обожаю, когда он так делает.
– Что такое? Грустная совсем.
– Ничего, так, – я пожимаю плечами. У него своей грусти хватает, зачем зря волновать.
– Может, рысь зовёт? Поиграть, побегать… поохотиться?
Рысью я больше ни разу не перекидывалась и думаю, не смогу больше никогда. Не забыть той боли, того страха, когда поняла, что могла навсегда зверем остаться. Если бы Гордей не успел… Да рысь во мне и без перекидывания живёт, на мир звериными глазами смотрит. Иногда словно я не я становлюсь, чаще всего во сне, будто по лесу бегу или на травке валяюсь, просыпаюсь, словно в два раза лучше отдохнула.
В общем, и без перекидывания я не перестала быть рысью.
Но он не на то намекает.
– Не нужно про охоту, я же просила!
Гордей хохочет.
– Не, не могу забыть. Ты принесла мне крысу!
– Ой, не напоминай!
– Отчего же? Это был щедрый дар! С тех пор мне ничего такого не дарили.
– Что-о?! А сын?
– А что сын? Ты ж его не ловила… Он как-то сам собой получился.
– И правда, взял и получился!
Смех, да и только.
Но пока он так стоит и обнимает меня, я готова простить ему всё. И долгие отлучки, и насмешки, и этот его взгляд, который с тех пор, как мы встретились, ничуть не изменился, и временами так же сильно выводит из себя. Не знаю, почему.
Это и есть моё счастье.
– Моя люна-са, – тихо говорит он, запуская руку в мои волосы. Перенял это слово от предков, теперь его все знают.
– Я тоже тебя люблю.
Солнце поднимается, заливая жаром двор. Всего через несколько дней, когда наступит вечерняя прохлада, мы снова вернёмся на берег, туда, где стоят берёзы и несут на себе груз памяти. К ветвям, увешанным амулетами, снятыми с погибших на войне. Зазвенят, застучат они, словно предки заговорят со своими потомками, а Князь Звериных земель выйдет на высокий берег и скажет им, что они не забыты. Замолчат все вокруг, склонив головы. Я заплачу, слёзы сами собой потекут, как и у Малинки, которая будет стоять рядом.
И мы вспомним.
Война, вернее память о войне никуда не ушла, нет. Она с нами, пусть мы и не говорим о том каждый день, а вспоминаем только в этот, особенный.
А что я делаю каждый день – прошу у неба, чтобы мои потомки никогда не видели войны. Ни один из них.