– Говоришь, возле участка крутился? – Анита не заметила обращенного к ней вопроса и стала рассуждать вслух: – Может, тоже из полиции? Агент Ранке?
Предположение выглядело разумным. Хотя нет… Если человек в котелке был полицейским агентом, почему он покинул, да еще так спешно, Аллею тополей, когда там обнаружили тело убитого Пабло? Что он делал возле «Орехового дерева» – следил за Либихом и мадемуазель Бланшар? Отчего же тогда не вошел вслед за ними в зал, не бросился на звук выстрелов, не перехватил убийцу? И наконец, какой смысл следить за Вероникой? Нет, нелогично. Абсурд какой-то.
Вероника отдышалась, сменила уличное облачение на домашнее и взялась было за прерванную уборку, но Анита услала ее на кухню. Посторонние шумы раздражали, мешали сосредоточиться.
Установилась тишина, которая, однако, не способствовала появлению новых догадок. Мысли продолжали бестолково вертеться вокруг услышанного от Либиха: великий князь, метящий в императоры, подпольная организация заговорщиков, план государственного переворота…
– И все же: почему он меня не убил?
Анита представила себе глаза Либиха, а в них – багровые отблески. Было в этих глазах что-то мефистофельское. Никто не знал, что она у него в особняке. Никто не стал бы искать ее там. Никто не сумел бы помочь.
Анита еще раз прочла записку, полученную Алексом. Записка не давала никаких намеков на то, кто был ее автором. Текст написан, а точнее, вычерчен большими печатными буквами, чернила обыкновенные, листок бумаги вырван из записной книжки, какие продаются в Берлине в каждой мелочной лавчонке. Никаких отпечатков, никаких знаков на просвет.
Часы пробили два. Анита, ощущая усталость и разочарование от бесполезного умственного напряжения, собрала разбросанные по столику бумаги, сунула их в свою походную шкатулку и позвала Веронику.
– Хочу чаю.
Как только Вероника упорхнула обратно на кухню выполнять приказание, из передней донеслось надтреснутое сипение звонка-шарманки. Анита посмотрела на часы: Алексу еще рано возвращаться из клуба.
– Вероника!
Служанка уже стояла в передней, настороженная, с увесистой скалкой в руке.
– Отпереть?
– Подожди. – Анита быстро вошла в спальню, сдернула со стены черкесскую шашку, максимовский трофей, незнамо для какой надобности взятый им за границу. Вернулась в переднюю и встала напротив двери. – Теперь открывай.
Вероника щелкнула замком, дернула дверь на себя и воинственно замахнулась скалкой. Анита выставила перед собой шашку и едва не проткнула острием перешагнувшего через порог господина Ранке.
– Это вы?
– Я… – Ранке уставился на вооруженную хозяйку, перевел взгляд на горничную. – Прошу прощения, я вам помешал?
– Нет, – смутилась Анита и опустила шашку лезвием вниз. – Это я просто… просто упражняюсь. Новая гимнастическая система, в России сейчас очень популярна… Проходите.
Вероника, спрятав скалку за спину, попятилась на кухню. Анита, не зная, куда деть свое нелепое оружие, пригласила полицейского в гостиную. Пока он, кряхтя и отдуваясь, устраивался в кресле, разглаживал усы и вытирал платком лысину, она юркнула в спальню и бросила шашку на кровать.
– Не хотите ли чаю, герр Ранке? Я распоряжусь.
– Чаю? Э-э… С удовольствием.
Когда Анита снова вошла в гостиную, на ее лице не было уже и тени смущения. Она села в свободное кресло напротив и напрямик спросила:
– Вы пришли рассказать мне о купце Володине?
– Не только. У меня есть и другие новости, которые покажутся вам любопытными. Но начнем все же с Володина. Что касается его личности, я мало что могу добавить к вашим сведениям. Действительно купец, постоянное жительство имеет в Мюнхене, занимается через посредников поставками в Германию русской пеньки, дегтя, чего-то там еще – я не уточнял. Вы хотели с ним повидаться? Он сейчас в Берлине, приехал по торговым делам, остановился в гостинице «Шпрее».
– «Шпрее»? Той, где проживает мадемуазель Бланшар?
– Да… Хм, занятное совпадение. В номере он сидит редко, все больше ездит по городу, посещает своих компаньонов.
– Мне говорили, он водит дружбу с адептами Вольной религиозной общины.
На добродушной физиономии Ранке отразилось искреннее неведение.
– На сей счет сведениями не располагаю, мадам. Хотя слышать это немного странно. Русские – известные ортодоксы, они очень набожны, ходят в церкви, соблюдают свои обычаи. А господа из так называемой Вольной религиозной общины, как я вам уже говорил, не признают никаких религий. Хотите откровенно? Я разогнал бы эту общину раз и навсегда. Идеи анархизма, пропагандируемые в какой бы то ни было форме, не позволят Германии выбраться из революционной пучины и ввергнут страну в окончательный хаос.
– По-моему, вы преувеличиваете, – заметила Анита. – Эти господа, как я понимаю, не призывают к неподчинению светским властям и тем более к террору. Да и жизнь в Берлине, кажется, вернулась в прежнюю колею. Беспорядков нет, через неделю прусский король подарит народу конституцию, и брожение в умах утихнет.
Вероника принесла поднос с чайными чашками и розетками, наполненными вареньем.
– Вы не чувствуете подводных течений, мадам, – грустно возразил Ранке, бездумно ковырнув ложечкой в розетке. – Если бы вы пожили в Германии подольше, вникли в ситуацию, вы бы поняли, что нынешнее спокойствие крайне неустойчиво. Мятежники не разгромлены, они затаились в ожидании повода для новых выступлений. Достаточно одного-единственного толчка, камня, брошенного в воду, и весь кошмар последних месяцев повторится, только, быть может, с куда более катастрофическими последствиями. Вы говорите, через неделю король подарит народу конституцию? Я жду этого момента с гораздо большим нетерпением, нежели когда-то в молодости дня собственной свадьбы. Принятие конституции может стать для Пруссии поворотным событием. Вы правы: напряжение должно ослабнуть – хотя бы на тот период, пока народ будет разбираться в сути новых законов и искать в них выгоду. Мне известно, что этого события боятся сами бунтовщики, и те из них, кто порешительнее, будут делать все возможное, чтобы поднять восстание еще до шестого декабря, дня, когда король должен объявить о своем решении.
– Времени у них немного, – сказала Анита, взглянув на календарь. – Сегодня двадцать девятое ноября.
– Вполне достаточно, чтобы устроить смуту. Революции вспыхивают быстро, мадам, я в этом убедился. Во всяком случае, быстрее, чем политики, находящиеся у власти, успевают принять соответствующие меры.
– Что же может послужить толчком к бунту?
– Все что угодно. Любая провокация. Убийство какого-нибудь известного в народе правдолюбца. Взрыв бомбы в толпе. Ловко пущенный слух о том, что правительство готовится ввести драконовские налоги. Выбор велик… Поэтому полиция и армия в эти дни должны соблюдать особую бдительность.
– Сочувствую полиции и вам лично. Вы собирались сообщить мне еще что-то важное?
– Я уверен, что это вас заинтересует. – Ранке прищурил левый глаз. – Новости касаются дела Вельгунова. Только что мне передали данные медицинского освидетельствования, которое по моей просьбе провел профессор Бернштейн. Вельгунова все-таки убили!
– Не нахожу в этом ничего сенсационного, – сказала Анита. – Я с самого начала была уверена, что Вельгунова убили. Но как?
– Он был отравлен. Редчайший препарат… забыл название, звучит очень мудрено. Его воздействие приводит к параличу сердечной мышцы – именно это и произошло с Вельгуновым.
– Но мы пили с ним из одной бутылки!
– Препарат находился непосредственно в бокале Вельгунова. Дело в том, что эту отраву чрезвычайно сложно выявить химическим путем, поэтому наши эксперты не сразу сумели обнаружить ее следы на стенках бокала. Только повторный анализ…
– Бокал! Его подал Вельгунову гарсон… или как он называется в Германии? Я хорошо его запомнила: такой маленький, юркий, с родинкой на подбородке.
– Я уже навел о нем справки. Его зовут Генрих Вейс. Двадцать восемь лет, холост, в ресторане «Лютер унд Вегнар» работает с лета. Хозяева им довольны – честный, проворный, нареканий нет. Именно он в тот день обслуживал вас и Вельгунова.
– Надо сейчас же найти этого человека и допросить! – Анита вскочила с кресла. – Что же вы сидите? Едем на Жандармскую площадь…
– Нам нет нужды ехать на Жандармскую площадь и заходить в ресторан, – мягко остановил ее Ранке. – Я только что оттуда. Генриха Вейса на работе нет.
– Где же он?
– Дома. Мне сказали, что утром к нему пришел человек в черном пальто и круглом английском котелке, они о чем-то тихо пошептались, после чего Вейс сказался больным и попросил хозяина отпустить его до завтра. При этом он был бледен и взволнован.
– Человек в котелке! Опять! Значит, это не ваш агент?
– Ни один из моих агентов, насколько мне известно, не носит английского котелка. Я так понимаю, что вы уже слышали об этом таинственном господине?
– Не только слышала, но и видела. Причем при обстоятельствах, наводящих на мысль о… Послушайте, герр Ранке, а где живет этот ваш Генрих Вейс?
– В «предместье сараев».
– Где?
– Есть такой район, он расположен на окраине Берлина. Там еще в пятнадцатом веке стояли конюшни и хлевы, где местные аристократы и зажиточные бюргеры держали лошадей и прочий скот. Рядом с хлевами, в сараях, хранилось сено, что служило причиной частых пожаров. Потом в сараях и небольших домишках стал селиться бедный люд. Сейчас это одно из самых убогих берлинских предместий.
– Знать, Генрих Вейс не из богатых…
– Будь он богатым, он вряд ли бегал бы за грошовую зарплату с подносом и полотенцем. Хотя ему еще повезло, многие бедняки, приехавшие в столицу в поисках удачи, годами не могут найти работу, и участь их бывает куда более печальной.
– Откуда известно, что он приехал в Берлин из другого города?
– Мне сказал об этом хозяин «Лютера». Кстати, отличить коренного берлинца от иногороднего можно по множеству признаков. Например, по речи. Берлинцев иногда называют «икманами», потому что они вместо «Ich» произносят «Ik».