– А хозяин – кто он?
– Уважаемый человек, его семья владеет рестораном «Лютер унд Вегнар» на протяжении трех поколений. Я, разумеется, еще буду выяснять у него, каким образом на вашем столике оказался тот злополучный бокал, но сейчас меня больше интересует Генрих Вейс. И человек в котелке.
– Что же мы медлим? – воскликнула Анита и топнула ногой по ковру. – Надо ехать!
– Мы? – воззрился на нее Ранке. – Вы собираетесь отправиться со мной в «предместье сараев»?
– Только не говорите, что не возьмете меня с собой. Я найму извозчика и поеду следом!
– Sturm und Drang, – произнес Ранке, качая круглой головой. – «Буря и натиск»… Никогда в жизни не встречал такой настырной женщины.
– Будем считать, что это комплимент. Посидите здесь, я соберусь. Вы в карете?
– Вместо кареты могу предложить только полицейский шарабан, а вместо форейторов – двоих жандармов. Полицию, знаете ли, снабжают скудно, не до роскоши. А ведь могли бы…
– Обойдемся без роскоши. О, вот и Алекс! Он нам тоже пригодится.
Анита вышла в переднюю встречать мужа. Максимов ввалился в квартиру переполненный впечатлениями и готовый обрушить их без предупреждения на голову всякого, кто попадется на пути.
– Нелли, ты не представляешь! Это было потрясающе! Он свалил его с ног, как кеглю, одним ударом!
– Кто свалил? Кого?
– Как «кто»? – Максимов задохнулся от возмущения. – Я же тебе говорил утром… Горди Хаффман! Первый бой в Берлине… Он дрался сегодня в гимнастическом клубе против Красного Буйвола. Это чемпион Бремена, его настоящее имя Герхард… фамилию забыл. Он специально приехал в Берлин, чтобы помериться силами с Хаффманом. Вообрази себе верзилу в сажень высотой… Это я про Буйвола. А рядом Хаффман – невысокий, чуть полноватый, этакий бочонок с пивом. Никогда бы не подумал, что он настолько силен! Буйвол не выстоял против него и половины раунда. Удар левой в скулу…
– Алекс, – сказала Анита, и в ее голосе прозвучали металлические нотки, – между прочим, у нас гость. Ты не желаешь с ним поздороваться?
– Гость?
– Господин Ранке из полиции. Он пришел к нам по серьезному делу, и мы сейчас отправляемся с ним в берлинские трущобы. А ты сиди и рассказывай Веронике, как Гофман… Хофман?.. свалил Зеленого Бизона.
– В трущобы? – не понял Максимов. – Зачем в трущобы?
Анита не удостоила его ответом и, крутанув подолом, удалилась в спальню. Когда через четверть часа она вышла оттуда в своем немарком платье «на все случаи жизни» и с неизменным ридикюлем в руках, Максимов сидел в гостиной, вкратце посвященный господином Ранке в обстоятельства предстоящей экскурсии на берлинскую окраину.
– Нелли, ты считаешь, что мы должны там присутствовать? По-моему, это дело полиции…
– Я говорила только про себя. Тебя ждет суп и послеобеденный сон. Ты, наверное, утомился, переживая за своего Шляфмана.
– Анна! – строго сказал Максимов, переходя на официальный тон. – Я не отпущу тебя одну. Изволь подождать две минуты, и я буду готов.
Анита с едва уловимой иронией посмотрела на супруга.
– Две минуты? Я-то подожду. Подождет ли господин Ранке?
Ранке подождал, и они втроем вышли из дома. Полицейская повозка стояла за углом. Двое угрюмых жандармов напоминали форейторов не больше, чем сама повозка напоминала королевскую карету. Выкрашенная в темные тона, с зарешеченными оконцами, она походила на передвижную тюрьму, зато, как выяснилось, обладала приличной скоростью. Пара мускулистых лошадей с быстротой почтового экспресса доставила пассажиров в «предместье сараев» – грязный и затхлый квартал, расположенный вдали от фешенебельных домов столичной знати. Следуя указаниям Ранке, возница в полицейском мундире направил шарабан в один из проулков. Пространство, и без того тесное, сдавленное с обеих сторон стенами неказистых, покрытых трещинами построек, было вдобавок захламлено остовами выброшенной на улицу допотопной мебели, настолько древней, что ее даже здесь, в обители отчаянной нищеты, признали негодной к дальнейшему употреблению. Повозка задевала краями рассохшиеся шкафы и комоды, и они разваливались, словно были сделаны не из дерева, а из папье-маше. Хрустели размалываемые колесами ножки стульев и книжные полки. Тут же валялись осколки домашней утвари.
– Здесь, кажется, революция не заканчивалась, – заметил Максимов.
– Она здесь и не начиналась, – сказала Анита. – Это место напоминает мне заросшее травой болото. Грязь, вонь и тишина.
Словно опровергая ее предположение, из хибары, мимо которой они проезжали, донесся душераздирающий визг, хлипкая дверь слетела с петель, и прямо под лошадиные копыта бросилась растрепанная женщина с всклокоченными волосами. Полицейский кучер еле успел натянуть вожжи. Из хибары вслед за женщиной выскочил пьяный оборванец с огромным тесаком в руке. Женщина поскользнулась в луже, он успел вцепиться свободной пятерней в ее юбку и занес было нож для удара, но вовремя спрыгнувший с повозки жандарм без раздумий двинул его в подбородок, и оборванец беспомощно распластался в той же луже.
– Вот вам и тишина, – сумрачно прокомментировал Ранке. – Здесь такие сценки не редкость. Конечно, этим голодранцам не до раздумий над революционной философией, зато их можно использовать как движущую силу. За пять марок они перебьют стекла в ратуше, за десять – выйдут на баррикады, а за двадцать пойдут на штурм королевского дворца.
Возле хибары шла живая перебранка: чудом уцелевшая женщина что-то выговаривала спасшему ее жандарму и тыкала пальцем в распростертое тело своего несостоявшегося убийцы. Жандарм в нерешительности оглянулся на начальство. Ранке брезгливо махнул рукой.
– Знакомая картина. Заступается за мужа – мол, семейный спор, ничего серьезного… Поехали дальше.
Изрядно попетляв по изогнутым закоулкам, добрались наконец до сооружения, напоминавшего большой деревенский коровник. К фасаду одноэтажного барака, под низкой крышей, была приколочена вывеска: Gutes billiges Hotel.
– «Хорошая дешевая гостиница», – перевел, усмехнувшись, Ранке.
В сопровождении жандармов он сошел на землю и, подойдя к двери, несколько раз ударил в нее своим увесистым кулаком. Дверь отворилась не сразу, из щели выглянуло сморщенное и желтое, как у заядлого опиомана, лицо. Последовал короткий диалог на немецком. Ранке обернулся к Аните и Максимову, сидящим в полицейской карете и следящим за его действиями из-за открытой дверцы.
– Вейс здесь, он вернулся часа четыре тому назад и из комнаты не выходил. Этот тип, – он ткнул в желтолицего, – хозяин гостиницы. Говорит, что Вейса сопровождал человек в котелке…
Анита с ловкостью пантеры выскочила из шарабана.
– Где его комната?
– Нас проводят… Мадам, вы уверены, что вам следует переступать порог этого заведения?
– Уверена. Идемте!
Максимов взял ее за руку, и они вдвоем последовали за Ранке и жандармами по темному коридору, в котором отвратительно воняло потом, табаком и дешевым шнапсом. Желтолицый со свечой в руке шел впереди и что-то быстро говорил на ходу.
– Человек в котелке ушел почти сразу, – пояснил Ранке. – Потом к Вейсу пришел еще какой-то посетитель… хозяин не успел его как следует разглядеть. Он тоже задержался ненадолго… А вот и комната Вейса!
Они остановились перед дверью, с которой свисали клочья того, что когда-то называлось обивкой. Ранке постучал, в ответ не раздалось ни звука. Тогда он дал знак одному из жандармов, тот слегка толкнул дверь плечом, и она распахнулась настежь.
В сумрачную комнатку-клетушку ворвался сквозняк. Он скользнул по некрашеному дощатому полу, колыхнул край желтой простыни, свисавшей с низкой деревянной кровати, взъерошил волосы сидящего на стуле человека с запрокинутой головой. Человек был одет в продранные на коленях кальсоны и рубаху, на которой, подобно манишке, выделялось большое бурое пятно.
– Кровь… – прошептала Анита.
У человека было перерезано горло.
Глава пятая. В петле
Гостиница «Шпрее». – Словоохотливый портье. – Двадцать третий номер. – Подворотня. – Рука с револьвером. – Последнее предупреждение химического магната. – Догадка Максимова. – Англичанин. – Поездка в Виттенберг. – Исчезнувшие миллионы. – Югендвайе. – Мысли о блаженстве. – Теплые шлепанцы и кресло у камина. – «Там! Под окнами!» – Тот, кого ищет полиция.
Последний день ноября выдался в Берлине безветренным и относительно теплым. Анита с удовольствием подставила лицо под лучи неяркого солнца. Она была рада тому, что ей, подобно многим другим барышням-аристократкам, не приходится следить за белизной щек, придавая им интересную бледность, поскольку кожа у нее от рождения была смуглой, и с этим ничего нельзя было поделать. Да и зачем? Она не находила в бледности ничего интересного, эта дурацкая мода вызывала у нее недоумение. Скорее всего, во всем виноваты мужчины. Они вечно во всем виноваты – в том числе в том, что дамы, ради стремления понравиться им, вынуждены уродовать свою внешность белилами и прочей косметической чепухой.
Гостиницу «Шпрее» она отыскала легко – это был один из самых крупных и престижных отелей в центре прусской столицы, располагавшийся на берегу одноименной реки. Войдя в холл, Анита подошла к портье – седому старику с забавно торчавшими на голове завитками редеющих волос – и спросила по-французски:
– Скажите, у вас ли проживает господин Володин, коммерсант, приехавший из Мюнхена?
Старичок, увидев перед собой хорошо одетую даму, степенно поклонился и на том же языке, который он, видимо, знал достаточно хорошо, ответил:
– Да, мадам, господин Володин остановился у нас. Вы желаете что-то передать ему?
– Я бы желала его видеть. Если он сейчас у себя и не занят.
Портье мельком взглянул на стену, где на стальных крючках висели ключи.
– Господин Володин у себя, сегодня он не выходил на улицу. Но, боюсь, он еще изволит отдыхать.
– В первом часу дня? – усомнилась Анита. – Он что, вчера поздно вернулся?