– Вы что, подали в отставку?
– Рапорт я подам завтра. Чего еще ждать? Возраст, знаете ли, уже не тот, здоровье шалит, да и неохота мне дожидаться, пока меня выкинут, как никуда не годного работника. Вы рассудили верно: нынешнее дело – лучшая точка в моей карьере. Вот я и ухожу.
– Чем же вы намерены заниматься дальше? – спросил Максимов, устроившись на скамье поудобнее и постепенно возвращаясь в нормальное состояние. – Станете выращивать огурцы в деревне и разво-дить коз?
– Не знаю, не знаю… – Блаженно-затуманенный взор Ранке блуждал по красотам Сан-Суси. – Что-нибудь придумаю. Времени у меня достаточно.
Утром Анита, Максимов и Вероника покинули «Бранденбург» и погрузились вместе со своим багажом в экипаж, который должен был доставить их во Францию. Путь по Германии лежал через Магдебург, Геттинген и Кельн.
– Что-то тихо сегодня в городе, – сказал Максимов извозчику-немцу, часто совершавшему дальние рейсы и хорошо говорившему по-французски. – И людей не видно.
– Все спят, мсье.
– Так долго?
– Вчера гуляли весь день и всю ночь, мсье. Король даровал народу конституцию. Такое событие…
– Вы хотя бы читали ее?
– Я не читал, мсье. Но я слышал, что теперь, с конституцией, настанет совсем другая жизнь.
– Какая же?
– Почем я знаю, мсье? Я слыхал, она будет намного лучше той, что была раньше… Отправляемся, мсье?
Лошади потрусили по мостовым, направляясь к выезду из столицы. Максимов (несварения, к счастью, не случилось, но после вчерашнего обеда он чувствовал себя не очень хорошо и вот уже сутки напрочь отказывался от еды) глядел в оконце, без сожаления провожая берлинские пейзажи. Как всякого не совсем здорового человека, его тянуло на безрадостные рассуждения о смысле всего сущего на земле.
– Тебе не кажется, – промолвил он, обращаясь к супруге, а в ее лице и ко всему человечеству, – что конституция – это такая соска-пустышка, которой можно заткнуть рот целому народу, словно капризному ребенку? Если верно то, что я вчера прочел в рабочей листовке… кстати, она валялась в двух шагах от входа в королевскую резиденцию и была весьма грамотно составлена на трех языках… так вот, если все, что в ней говорится, хотя бы на треть соответствует истине, прусская конституция значительно укрепляет власть короля. У него есть право абсолютного вето, он может бесконтрольно управлять армией – словом, делать все, что он делал и прежде. Сохраняются старые уголовные законы, система налогов, военный устав… Что же получили свободолюбивые пруссаки? И для чего было затевать смуту? А?
Он задавал свои риторические вопросы в пустоту. Анита, засунув руки, которые отчего-то отчаянно мерзли, в мохнатую муфту, с силой сжимала пальцы, ерзала по сиденью и, вообще, всячески проявляла признаки беспокойства, не замечаемые Максимовым только потому, что он был полностью погружен в горькие политические размышления. Когда экипаж выехал за пределы Берлина, Анита вдруг встрепенулась, взмахнула руками, отчего муфта свалилась под ноги, и крикнула вознице:
– Стой! Остановись, слышишь!
Максимов, дорассуждавшийся уже до общехристианских моральных принципов, поперхнулся цитатой из Екклезиаста и вытаращил на жену удивленные глаза.
– Поворачиваем назад! – приказала Анита.
– Зачем?
– Я сказала: поворачиваем!
Никто ничего не понял – ни Максимов, ни Вероника, ни тем более кучер. Последний, впрочем, и не собирался утруждать себя догадками относительно прихотей своенравных пассажиров. Сказано поворачивать, значит, так надо. Он развернул свою упряжку, и она покатила обратно в Берлин.
– Нелли, – начал Максимов озадаченно, – что на тебя нашло? Я требую…
– Помолчи! – оборвала его Анита.
Так она разговаривала с мужем крайне редко. Очевидно, помыслы, одолевавшие ее в этот момент, были очень важными, и она не желала, чтобы ее отвлекали.
– В гостиницу? – спросил кучер, когда экипаж вновь пересек городскую черту.
– Нет, – отрезала Анита. – В полицию.
И назвала адрес участка, где служил Ранке.
Был день, берлинское общество потихоньку просыпалось и выходило из домов на улицы. Тексты вчерашних королевских указов висели на дверях, на стенах, на афишных тумбах, с которых еще не успели снять объявления о гастролях мистера Хаффмана. Экипаж подъехал к полицейскому участку, и Анита дернула мужа за руку.
– Пошли.
Кучеру и Веронике велено было оставаться на месте.
– Мы скоро, – пообещала Анита, сунув под мышку ридикюль.
Ранке сидел в своем кабинете и разбирал сваленные горой бумаги. Подняв голову на звук распахнувшейся двери, изумленно пробормотал:
– Я думал, вы уже подъезжаете к Магдебургу.
Анита, закрыв дверь и оставив Максимова у порога, сделала шаг к столу.
– Мы подъезжали бы к Магдебургу, да по дороге я вспомнила, что хотела задать вам на прощание еще один вопрос.
– Еще вопрос? Я в вашем распоряжении, мадам.
Ранке привстал из-за стола, выражая готовность ответить на любые вопросы, если это не возбранено законом. И услышал:
– Где полтора миллиона фунтов?
Глава последняя. Разговор с мефистофелем
Ранке требует объяснений. – О болтливости горничных. – Признание. – Король поторопился. – Самое удобное место для хранения краденых вещей. – Максимов ведет себя бестактно. – Горящие банкноты. – Кельн. – Лучшее, что есть в Германии. – «Kaffee» и «kuchen». – Лицо в тени. – Легенда о Кельнском соборе. – Посмертная репутация Ранке. – Обманувший всех. – Пророк с револьвером в кармане. – Для чего может пригодиться холодный кофе.
– Что? – переспросил Ранке, глупо улыбаясь. – Где полтора миллиона?
– Именно.
– Правильно ли я понял, что вы подозреваете меня в том, будто я знаю, где находятся деньги Либиха, и держу эти сведения при себе?
– Не совсем правильно, – ответила Анита. – Я подозреваю, что вы держите при себе не сведения, а сами деньги.
Они стояли друг против друга, как два дуэлянта, а барьером служил заваленный бумагами стол. Ранке поднес руку с платком к взмокшей лысине, но со внезапной злостью швырнул платок на какую-то папку с гербом.
– Ну, мадам… Похоже, комплименты короля вскружили вам голову!
– Я равнодушна к комплиментам. Даже если они исходят от правящих особ.
– Тогда я не понимаю, чем объяснить ваше поведение. Разве что помутнением рассудка.
– Сударь! – подал голос Максимов. – Выбирайте выражения!
– Скажите об этом вашей жене, – огрызнулся Ранке. – Ни разу в жизни не слыхал более откровенной клеветы в свой адрес. Меня обвинили в сговоре с преступниками – как прикажете вести себя в такой ситуации?
– Анна, немедленно объяснись, – потребовал Максимов. – Твои обвинения слишком серьезны, чтобы ими бросаться.
– Вам нужны аргументы? – спросила Анита, обращаясь сразу к обоим. – Пожалуйста. Когда вы, герр Ранке, сказали нам, что о нашей готовящейся вылазке в Волчий Камень вам сообщил агент, сидевший в соседнем гостиничном номере, вы ведь не думали, что ваши слова будут проверять. На ваш взгляд, это было ничего не значившим пустяком, к тому же оставшимся в прошлом. Но мне этот пустяк не давал покоя. Я обследовала стены и не нашла никаких отверстий. Чтобы утвердиться в своих догадках, я переговорила с гостиничными служащими и выяснила: полицейских агентов в номерах «Бранденбурга» по соседству с нами не было.
Ранке попытался изобразить усмешку.
– Вы полагаете, что мы оповещаем о своих операциях весь гостиничный персонал?
– Занять номер без ведома портье и горничных даже на короткое время невозможно. Они в один голос утверждали: оба номера справа и слева от нашего стояли пустыми, один – трое суток, другой – четверо. То есть постояльцев в них не было вообще. Никаких, понимаете? Можно еще предположить, что вы взяли с обслуги «Бранденбурга» страшную клятву о неразглашении доверенных им сведений, но я все равно почувствовала бы, что мне врут. Я умею разговаривать с гостиничными горничными, уж поверьте. В разных городах мне не однажды приходилось выводить их на чистую воду, когда они воровали у меня шляпки и украшения, поэтому я сразу определяю, правду они говорят или нет.
– И что же? – спросил Ранке, нервно шаря руками по своим папкам.
– Вы недооценили меня, а может, решили, что мое доверие к вам настолько велико, что я не стану придираться к мелочам. А ведь преступники попадаются именно на мелочах. Вам ли этого не знать?
– Все ваши обвинения строятся только на том, что я будто бы сказал вам неправду и полицейской слежки за вами не было. Допустим, так. Что из этого вытекает?
– Очень многое. Если нас никто не подслушивал, рассказать о наших планах относительно похода в Волчий Камень могли вам только двое: Томас и наш бедный друг, погибший от пули мадемуазель Бланшар. Последнего я исключила, поскольку в разговоре, состоявшемся накануне поездки в замок, он категорически настаивал на том, чтобы не вмешивать в это дело ни полицию в целом, ни лично вас. Остается Томас. Кто он? Позавчера я увидела его впервые. Наш друг представил его как союзника, однако позже выяснилось, что он работал на мадемуазель Бланшар. Человек, совершивший предательство хотя бы раз, способен совершить его многократно. Соглашаясь на такой поступок, он заключает сделку с дьяволом, как герой Шамиссо, продавший собственную тень, – помните? Вот я и подумала: вдруг у Томаса было не двое хозяев, а трое? Договор с вами был бы для него самым выгодным – на кону стояли полтора миллиона фунтов!
– Не вижу логики, – пробормотал Ранке. – Вы излагаете сплошные домыслы, причем настолько бессвязные, что я не могу уловить ход ваших мыслей. Только в воспаленном воображении…
– О, вы даже представить не можете, сколько раз при сходных обстоятельствах я слышала пассажи о моем воспаленном воображении! Это уже скучно, герр Ранке, просто тоскливо. Давайте лучше вернемся к фактам. За все время нашего с вами знакомства вы вели себя как настоящий полицейский, и вдруг – являетесь в Волчий Камень совершенно один, без… Алекс, подскаж