и, как это называется!.. да – без подстраховки. Такой самоуверенности, граничащей с безответственностью, за вами не водилось. Это совсем не в духе ветерана полиции. Словом, мелочи накапливались, и я волей-неволей начала подозревать, что в деле мадемуазель Бланшар вы имели свой персональный интерес. Какой же? Идейный? Нет. Я никак не могла вообразить вас революционером или хотя бы сочувствующим этой публике. Консерватизм написан у вас на лице. Стало быть, речь шла о материальной выгоде. Очень правдоподобно, особенно если учесть наличие денег Гельмута Либиха, которые Элоиза де Пьер еще не успела потратить на приобретение револьверов и винтовок.
Пот градом катился по лбу господина Ранке, хотя в кабинете было нежарко. Полицейский стоял перед Анитой уже не как дуэлянт, а как провинившийся ученик и комкал подворачивавшиеся под руку документы.
– Восстановить события было нетрудно, – говорила Анита, не обращая внимания на то, что творилось с ее оппонентом. – Не знаю, чья была идея, ваша или Томаса, но действовали вы заодно. Когда Томас узнал, что мы собираемся тайно посетить замок, он рассказал об этом вам. Возможно, именно ему пришла в голову мысль воспользоваться случаем и завладеть деньгами Либиха. Почему я так думаю? Потому что вы, в силу своей профессии, своих убеждений и просто в силу возраста, лишены способности придумать что-либо оригинальное. Вы относитесь к фантазии с пренебрежением, ругаете ее – как только что сделали в отношении меня. Но, между прочим, великие преступления совершаются как раз потому, что у их авторов хорошо развито воображение. Они привыкли мыслить смело и необычно. Скажите откровенно: вам никогда бы не пришел в голову бесподобный план, придуманный Томасом?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – выдавил Ранке.
Щеки его налились краснотой, словно спелые яблоки.
– Все вы понимаете! Вы же не станете запираться, как Хаффман, – у вас для этого не хватит хладнокровия. И сочинить на ходу оправдание, как мадемуазель Бланшар, вы тоже не сумеете – из-за отсутствия все того же пресловутого воображения. Лучшее, что вам остается, это говорить правду. Или, по крайней мере, не возражать, когда я буду излагать ее вместо вас.
– Анна, отвлекаешься, – сделал замечание бдительный Максимов.
– Алекс, не сбивай меня! Разве не видишь, что я провожу с господином Ранке воспитательную беседу? Ты знаешь, за неполные две недели я успела проникнуться к нему симпатией, и мне очень не хотелось верить в то, что он позарился на эти несчастные полтора миллиона. Я убеждала себя, что его вранью и странному поведению найдутся какие-то другие причины. И я искала их до тех пор, пока сегодня утром мы не выехали из Берлина. Ты заговорил о конституции, об обмане… а я вспомнила лицо герра Ранке, когда он в беседке королевского парка говорил нам о своей скорой отставке. Разумеется, имея за душой такие деньги, можно не беспокоиться о будущем…
– Да! – выкрикнул Ранке, выйдя из терпения. – Да, я позарился на эти деньги! А что? Вы скажете, что, оставшись в руках революционеров, они принесли бы больше пользы? Вы же сами намеревались их присвоить!
– Вы будете смеяться, – сказала Анита серьезно, – но мы собирались отдать эти деньги вам. То есть берлинской полиции.
– Неправда! Вы обвиняли меня во лжи, а теперь лжете сами. Если бы вы и ваш покойный приятель, кто бы он ни был, действовали в интересах прусского государства, вы не полезли бы на свой страх и риск в этот чертов замок, а обратились бы в полицию. Я не прав?
Максимову подумалось, что Аните трудно будет парировать этот вопрос. Но она, не колеблясь, ответила:
– Мы – подданные другого государства и вольны поступать по своему усмотрению. Что касается отстаивания интересов Пруссии, то не за это ли благодарил нас вчера его величество Фридрих Вильгельм Четвертый?
– Он благодарил не только вас. – Струи влаги заливали Ранке лицо, он вытер лоб рукавом. – Я тоже удостоился похвалы за служение отечеству.
– Король поторопился. Он ничего не знал про саквояж.
Ранке издал долгий, стонущий выдох. В руках у него появилась связка ключей. Он подошел к несгораемому шкафу, прыгающими пальцами отпер два замка, приоткрыл дверцу и вынул саквояж. Поставил его поверх разбросанных на столе бумаг.
– Вот он. Деньги в нем, все полтора миллиона.
– А как же Томас?
– Мы договорились встретиться завтра.
– Видишь, Алекс! – сказала Анита. – Полиция роет землю в поисках этой сумки, а она лежит себе в полицейском участке. Бывает же такое!
– Бывает, – произнес Максимов меланхолично. – Только я не совсем понял, как он здесь оказался.
– Попроси герра Ранке, пусть расскажет.
– Вы уже почти все рассказали, – глухо проговорил Ранке (его спина сгорбилась, за несколько последних минут он постарел лет на десять). – Мы условились с Томасом… Он расписал все как по нотам: ему были известны и ваши планы, и планы этой французской авантюристки. Я должен был проникнуть в замок вслед за вами и появиться в решающий момент. Предполагалось, что мое появление вызовет сумятицу, начнется перестрелка между вами и мятежниками…
– И чем больше людей погибнет в этой перестрелке, тем лучше, так? Если бы, к несчастью, кто-то остался в живых, вы с Томасом довершили бы расправу, забрали саквояж и без помех удалились восвояси.
– Я не настолько кровожаден, мадам, – с горькой обидой произнес Ранке, положив ладони на саквояж. – Просто под шумок Томас должен был исчезнуть вместе с деньгами. Что он и сделал.
– Благодарите мадемуазель. Кабы не ее прыть, скрыться ему было бы трудновато. Но, вообще-то, вы с ним – молодцы, действовали уверенно и, не побоюсь этого слова, артистично. А вы не опасались, что Томас, покинув замок, попросту растворится в пространстве?
– Он мой племянник, – вздохнул Ранке. – Вчера после приема у короля я получил от него записку. Саквояж был спрятан в условленном месте, вечером я забрал его и принес сюда.
– Мудрое решение. Надежнее тайника не придумаешь.
Ранке рывком раскрыл саквояж.
– Ладно… Вы приперли меня к стене. Наверное, я совершил глупость, поддался искушению, но теперь поздно… Здесь хватит на всех. Сколько вы хотите за молчание?
– Сударь! – Максимов выгнул грудь колесом.
Анита остановила его и спросила у Ранке, стоявшего над набитым ассигнациями саквояжем:
– Вы уверены, что ваш родственник вас не надул?
– Хотите удостовериться? – Ранке стал лихорадочно выкладывать пачки фунтов на стол. – Сейчас пересчитаем.
Анита подумала, что эта сцена совсем не для посторонних глаз, и потянулась к двери, чтобы повернуть торчавший в замочной скважине ключ. Внезапно Максимов схватил ее руками поперек тела и вышвырнул в коридор. Такого варварского обращения со стороны любимого человека она никак не ожидала. Распахнув в полете головою дверь, она распласталась на полу. От боли и возмущения перехватило дыхание. А Максимов, не удовольствовавшись этим, еще и навалился сверху.
Через секунду уши заложило от чудовищного грохота.
…Анита лежала на полу, в коридоре полицейского участка. Болела голова, болела грудь (эх, Алекс! нельзя ли было понежнее?), а перед глазами плясали языки пламени, пожиравшие обломки стола и обрывки разлетевшихся по развороченному кабинету бумаг. Изуродованное взрывом тело Ранке лежало у стены, куда его отбросило взрывной волной, и было присыпано, словно опавшими листьями, денежными купюрами. Фунтовые банкноты на глазах обугливались, вспыхивали, превращались в маленькие факелы, расцветали диковинными бутонами на груди мертвого Ранке…
– Последний привет от мадемуазель Бланшар, – услышала Анита свой собственный охрипший голос.
– Последний? – Сидевший рядом Максимов тронул располосованную брючину, обожженные полы сюртука. – Хорошо, если последний.
Экипаж, поскрипывая рессорами, двигался на запад. До Кельна оставались считаные версты. Анита смотрела из окошка на изгибы Рейна, и в ее воображении – о, воображение! – рисовалась прикорнувшая на одном из возвышавшихся впереди утесов золотоволосая Лорелея, охотница за человеческими душами.
Максимов в окно не смотрел и пейзажами не любовался. Запрокинув голову, он глядел в потолок кареты, и перед его мысленным взором представала одна и та же кошмарная картина: пунцовый Ранке, словно в припадке сумасшествия, выхватывает из саквояжа пачки денег и вдруг вместе с очередной пачкой вытягивает на свет металлическое кольцо, за которым змеится зловещий черный шнурок. В одно мгновение лицо Ранке из густо-красного становится лимонно-желтым, а дальше…
– Знаешь, Алекс, – проговорила Анита, выводя супруга из транса, – я благодарна судьбе за то, что ты решил заняться боксом.
– Правда?
– Ты стал, как любят говорить в России, быстрее соображать. И быстрее действовать.
– Не напоминай! – отмахнулся Максимов. – Окажись заряд помощнее, нас бы ничто не спасло.
– Видимо, мадемуазель все-таки не до конца была уверена в том, что ей удастся сбежать с деньгами в Италию, и на случай, если саквояж попадет в чужие руки, упрятала в него бомбу. Вышло так, что жертвой стал Ранке.
– Он получил свое. Ишь ты, гусь! Хотел и перед королем выслужиться, и капитал сколотить. Так я и поверил в его благородство! Если б мы не бросили саквояж и не затеяли беготню по лестницам, они бы с Томасом всех нас ухлопали. А потом, через год или два, какой-нибудь крестьянин забрел бы в замок и нашел наши сгнившие трупы… прости, дорогая, но ведь так?.. и весь Берлин пребывал бы в недоумении: что за трагедия там разыгралась? Представь: наши с тобой бренные останки, а рядом кости известной писательницы Элоизы де Пьер вперемешку с револьверными пулями.
– Алекс!
– Так оно и было бы, не окажись на нашей стороне фарт. Как тут не стать суеверным?
В Кельне решили долго не задерживаться. Максимов по вполне очевидным причинам стремился поскорее покинуть пределы Германии; Анита, насытившись приключениями вдоволь, это стремление разделяла.