Экипаж остановился прямо напротив Кельнского собора. Анита вышла и долго смотрела на грандиозное сооружение, о котором столько слышала прежде.
Собор впечатлял – и размерами, и немыслимым многообразием деталей. Пилястры, фиалы, скульптуры, барельефы – все это вместе составляло пеструю рассыпчатую мозаику, невесть каким образом складывавшуюся в единое целое. Разглядывать собор можно было часами, подробность за подробностью, но Анита не стала сосредотачиваться на отдельных элементах: она почувствовала, что самое верное сейчас – отойти чуть назад, чтобы разглядеть здание полностью. Так она и сделала, но все равно была вынуждена задрать голову, чтобы увидеть верхушки двух высоченных, совершенно одинаковых башен, упиравшихся в мглистое небо.
– Войдем? – предложил Максимов.
Они очутились под стрельчатыми дугами потолочных сводов. Анита подивилась тому, насколько точны в своих пропорциях линии арок внутри собора. Сквозь забранные витражами оконные проемы сочился тусклый свет, в мягкой полумгле звучал орган.
Анита не помнила, сколько продолжалось это очарование. Счет времени был сразу же утерян, а может, его, времени, и вовсе не существовало под этими сказочными сводами. Когда Максимов взял жену под руку и вывел на улицу, она опустила на лицо вуаль, чтобы никто не видел овладевшего ею волнения, и полушепотом проговорила:
– Вот оно, самое прекрасное, что я видела в Германии. Magnifico!
Максимов повел ее в ресторан, чтобы подкрепиться перед следующим отрезком пути и дополнить впечатления от кельнской архитектуры впечатлениями от парочки фужеров какого-нибудь доброго вина. Ресторан отыскался здесь же, неподалеку от собора. Делая заказ, Максимов не стал напрягать память и ломать язык – его общение с лакеем свелось в буквальном смысле к двум словам:
– Mittagessen, – проговорил он громко и указал на Аниту. – Wein,[8] – и ткнул пальцем себе в грудь.
Лакей, не желая обременять господ иностранцев языковыми упражнениями, кивнул и удалился. Анита стянула с рук перчатки.
– Алекс, я не ослышалась: мне обед, а тебе только вино? Ты объявил голодовку?
– Родная, – ласково сдавил он ее холодные пальцы, – после приема у его королевского величества мне по ночам снится этот… как же?.. eisbein. У него такие мерзкие паучьи лапы, и он гонится за мной по пятам до самого утра.
– Вот почему ты стал кричать по ночам… Фу, Алекс, ты испортил мне весь аппетит. Я тоже не буду обедать. Закажи мне какое-нибудь пирожное и чашку кофе.
– Я не знаю, как это будет по-немецки.
– По-немецки это будет «kaffee» и «kuchen», – произнес незнакомый голос.
Анита подняла глаза. У столика, который облюбовали они с Алексом, стоял человек в сером, не первой свежести костюме. Лицо его загораживали горевшие в высоком канделябре свечи, Анита видела только контуры высокого лба с упавшей на него челкой.
– Здесь свободно? – спросил он, взявшись рукой за стул, стоявший напротив Максимова. – Я вам не помешаю?
Максимов хотел было сказать, что в зале полно свободных столиков, но Анита жестом пригласила незнакомца сесть на выбранное им место. Он опустился на стул и слегка откинулся назад, так что голова его оказалась в тени и лицо по-прежнему виделось смутно. Аните показалось, что он сел так на-рочно.
– Благодарю вас, сударыня.
Он говорил по-французски правильно и свободно, однако чувствовалось, что это не его родной язык.
Подошел лакей. Незнакомец заказал себе бифштекс и кружку темного пива.
– Скажите ему, что обеда нам не нужно, – попросил Максимов. – Пусть принесет вина, кофе и пирожных… что у них тут есть?
– Раздумали обедать? Напрасно. В этом заведении готовят недурно. И вообще, немецкая кухня…
– Спасибо, – перебил Максимов. – О немецкой кухне я знаю не понаслышке.
– Тогда прошу прощения за навязчивость. Ну а я, с вашего позволения, отдам должное мастерству здешнего повара.
Пригубив принесенное лакеем вино, Максимов стал задумчиво глядеть на свечи. Анита же продолжала любоваться Кельнским собором, чьи башни-великаны хорошо видны были из ресторанного окна.
– Вижу, сударыня, вам нравится это творение? – сказал неизвестный сотрапезник, споро расправляясь с бифштексом. – Бесподобный образец готического искусства.
Он ел, низко наклонив голову и демонстрируя собеседникам лишь свою коротко стриженную по-наполеоновски макушку.
– По-моему, это даже не совсем готика, – заметила Анита. – Я наблюдаю здесь элементы сразу нескольких стилей.
– Это естественно, ведь собор строился шестьсот лет. Его начали возводить в тринадцатом веке, да и сейчас работы еще продолжаются – его то ли достраивают, то ли уже ремонтируют. Иной раз кажется, что Кельнский собор никогда не предстанет перед нами в завершенном виде. С этим, кстати, связана одна из легенд. Рассказывают, первый архитектор собора подписал договор с нечистым. Дьявол будто бы пообещал, что пока строительство не закончится, архитектор будет жить. Сколько угодно. Хоть вечно…
– И что стало с архитектором?
– Он покончил с собой. Наверное, его не прельщала перспектива стать бессмертным. С тех пор к возведению собора прикладывали руку многие выдающиеся мастера. Потому он и получился таким необыкновенным.
– Значит, козни лукавого преодолены?
– Кто знает, сударыня… Кельнцы считают, что над собором потрудились ангелы. И прибавляют: «Кто не верит, пусть сидит дома!» Это их любимая присказка. Они очень веселые люди, я люблю с ними общаться.
– Вы нездешний?
– Нет, я приехал издалека. И скоро уезжаю.
Незнакомец доел бифштекс, отодвинул тарелку и, взяв кружку, снова спрятался в тени. Его поведение вызывало у Аниты все больший интерес.
– Мы тоже скоро уезжаем. Во Францию.
– Я знаю.
– Откуда?
– Я видел, как вы выходили из экипажа. Судя по утомленным лошадям, вы проделали длинный путь. Но вы не поехали в гостиницу: заглянули в собор, а потом отправились в ресторан – так обычно делают те, кто бывает в Кельне проездом, не собираясь останавливаться на ночь. Приехали вы с восточной стороны, едете, стало быть, на запад. Куда же? Отсюда рукой подать до границы с Нидерландами и Францией. Между собой вы разговариваете по-русски, а русские предпочитают Францию. Как видите, в моих выводах нет ничего необъяснимого.
– Вы наблюдательны, – процедил Максимов.
Доводы неизвестного не успокоили его. Не успокоили они и Аниту. Незнакомец тревожил ее. Выглянул бы, что ли, из тени, дал себя рассмотреть.
– И часто вы следите за приезжими?
– Я не слежу за ними, сударыня. Наблюдательность – свойство моей натуры. Она у меня столь же многообразна, как Кельнский собор.
– Что же еще свойственно вашей натуре?
– Я же говорю: многое. Подробное перечисление утомит вас… уважаемая Анна Сергеевна.
– Вы знаете меня? Кто вы?
Максимов стал угрожающе подниматься из-за столика.
– Только не говорите, что прочли наши имена на лошадиной упряжи!
Неизвестный рассмеялся.
– Вы шутник, Алексей Петрович… Ладно, не будем играть в прятки. Мы знакомы, господа.
Он придвинул свой стул ближе к столику и отставил канделябр в сторону.
– Томас!
– Узнали? Что ж, мне приятно, что вы не забыли о нашем кратковременном знакомстве.
– Не скажу, что оно доставило мне удовольствие, – сказал Максимов, возвышаясь над ним.
Анита дернула мужа за рукав.
– Сядь, Алекс. Ты распугаешь всех посетителей.
Максимов нехотя сел, но продолжал сердито пыхтеть. Томас пил пиво и не выказывал никакого беспокойства.
– А что бы вы желали, Алексей Петрович? – поинтересовался он. – Застрелить меня? Увы, это не совпадает с моими желаниями. Мне надобно выполнить еще ряд обязательств, которые не дают мне права жертвовать жизнью по пустякам. Впрочем, если вы полагаете, что мое поведение, сейчас или прежде, каким-либо образом задело вашу честь, я так и быть готов дать вам сатисфакцию.
– Кто вы такой, черт бы вас побрал? – прошипел Максимов, сжав рукой столовый нож, словно саблю.
– Я Томас, племянник господина Ранке из берлинской полиции.
– Это мы знаем, – сказала Анита. – На кого вы работаете, Томас?
– Я? В настоящий момент на самого себя.
– А как же Самарский, Ранке, мадемуазель Бланшар?
– Насколько мне известно, никого из них уже нет в живых. Работать на покойников, согласитесь, абсурдно.
– Но вы работали на них, когда они были живы. Причем каждый был уверен, что вы работаете именно на него.
– Я хотел, чтобы они так и думали. В противном случае мне не удалось бы добиться нужного результата.
– Каков же он, ваш результат?
– Я получил в свое полное распоряжение полтора миллиона фунтов.
Анита едва не подавилась кремовым пирожным.
– Вы? Полтора миллиона?
– Я. Полтора миллиона, – подтвердил Томас и, отодвинув пустую кружку, вынул из кармана портсигар. – Вы не возражаете, если я закурю?
– Курите…
Томас зажег сигару, и над столом поплыл запах душистого кубинского табака.
– Мне понятно ваше удивление. Я читал в газетах описание леденящей душу картины: пожар в полицейском участке, изрешеченный осколками офицер, накануне получивший награду из рук короля, пылающие купюры… Дядю похоронили с почес-тями?
Анита запретила Максимову предавать огласке историю с фунтами. Кроме них двоих, истинную причину появления саквояжа в участке не знал никто. Официальная версия выглядела так: Ранке, благодаря своему опыту и бескорыстному служебному рвению, нашел саквояж и принес его к себе в кабинет, чтобы составить опись содержимого. Анита и Максимов должны были засвидетельствовать наличие в саквояже определенной суммы в британской валюте. Однако последовал взрыв заложенной в саквояж пироксилиновой бомбы, и доблестный Ранке погиб на рабочем месте. Погиб, исполняя свой долг. Так было записано в протоколе, заверенном обоими свидетелями (Максимов не стал перечить, но, выйдя из участка, с ожесточением плюнул на мостовую), так значилось и в некрологах, опубликованных затем в столичной прессе. Героическая смерть Ранке создала ему ореол мученика и укрепила его, теперь уже посмертную, славу беззаветного борца с подлыми врагами прусской монархии. На его похоронах присутствовал представитель королевского дома, который произнес проникновенную речь. Обо всем этом Анита и Максимов узнали из газет, так как к тому времени находились уже далеко от Берлина.