Пока Александра везли в больницу, он пришел в себя, посмотрел на меня, не узнавая.
– Все будет хорошо, – сказала я, еле сдерживая слезы.
Муж не услышал, не понял даже, кто с ним говорит. Глаза его вновь закрылись. Я сказала, что Александр поранил руку, когда работал в поле. Что еще мне оставалось говорить? Муж пролежал в больнице четыре дня. Состояние его ухудшалось, врачи не могли понять, в чем дело, никакие лекарства не оказывали эффекта. Они думали, это инфекция, вызвавшая заражение крови. В себя Александр так и не пришел до самого конца. Мне оставалось лишь утешать себя тем, что он не испытывает боли. Хотя так ли это было? Не знаю.
Я не отходила от мужа ни на шаг, родители его были убиты горем, мать увезли в больницу с сердечным приступом, и вскоре она умерла, пережив единственного сына всего на несколько дней. Вслед за женой через пару лет ушел и отец Александра.
Похоронив любимого мужа, я не могла оставаться в прекрасной южной стране, где мне все напоминало об утраченном счастье, и вернулась домой. Как стало ясно совсем скоро, возвращалась я не одна: под сердцем у меня был ребенок. Моя дочь, которую я назвала в честь отца Александрой.
Эту историю я не рассказывала никому, потому что никто все равно не поверил бы. Что стало с домом, не знаю и не желаю знать. Хочу лишь сказать всем, кто читает эти строки, что с местами захоронений нужно быть предельно острожными. Не стоит тревожить покой мертвых, ведь они умеют ненавидеть живых.
И умеют мстить.
Квартирантка
Полину Андреевну, или попросту бабу Полю, в нашем дворе считали чудаковатой. Нет, не сумасшедшей, но со странностями.
Прежде она работала школьной учительницей, характера была крутого, потому, возможно, и мужем не обзавелась. Детей тоже не было, из родственников – племянник, сын покойной сестры, которого отрадой сердца при всем желании не назовешь.
Борька был гуляка, не дурак выпить, по экспедициям мотался; дружки, вечеринки, девицы сомнительной внешности. Тетка его отчитывала, поучала, осуждала, а он то смеялся над ее воспитательными потугами, то огрызался. Образ жизни племянника противоречил жизненным ценностям и установкам заслуженного работника образования, каковым являлась Полина Андреевна. Она видела в Борьке не родного человека, а педагогическую ошибку, потому тетка и племянник еле выносили друг друга, практически не общались.
Словом, баба Поля жила одиноко, замкнуто. Вышла на пенсию, но вместе с другими старушками на лавочке не сидела, ни с кем дружбы не водила. Кивнет – и мимо пройдет. Соседки ее за глаза «цацей» звали: вся, мол, из себя, ни словечка, ни улыбки, ставит себя выше остальных.
Детишкам соседским баба Поля постоянно делала замечания, их родителей тоже находила, в чем упрекнуть. В общем, всеобщей любимицей Полина Андреевна никогда не была.
Годы шли, спина «цацы» постепенно сгибалась, стекла очков становились все толще, волосы редели и седели. Никто одиноко живущей старухе особо не сочувствовал, да она и не желала ничьего сострадания или жалости, люди никогда не были ей особенно важны и интересны.
А не так давно жизнь бывшей учительницы круто изменилась. Как считали все соседи, в частности моя бабушка, сам бог ей послал помощницу. Все же одинокому человеку в старости нелегко: и болячки мучают, и в магазин или аптеку ходить тяжело, и в доме прибрать порой не по силам.
Лариса была ангелом во плоти. И красавица, и умница, и сердце доброе. Стар и млад, все в нашем дворе ее обожали: для каждого доброе слово найдет, малыша по головке погладит, пожилому человеку поможет сумку до квартиры донести. Насколько угрюма, нелюдима была Полина Андреевна, настолько же сердечной, приветливой и улыбчивой оказалась ее квартирантка.
Про статус девушки баба Поля скупо обмолвилась моей бабушке: квартира двухкомнатная, пенсия небольшая, решила сдать комнату, нашла жиличку. «Да уж, – самозабвенно судачили соседки, – Полина, поди, всю душу из бедной девушки вытрясла, пытаясь выведать, какие у той недостатки, слабости и пороки». Но, видно, Лариса оказалась безупречна, если такое придирчивое чудовище сумела убедить поселиться под одной крышей.
Итак, с момента появления Ларисы прошло месяцев шесть или около того. В тот день, о котором пойдет речь, произошла странная история, не дающая мне покоя. Я расскажу ее вам, а вы решайте, правдива ли она.
Стоял октябрь. Я возвращалась из школы. Училась в выпускном классе, голова была занята подготовкой к экзаменам и (в ничуть не меньшей степени) Маратом из параллельного класса, который то ли влюблен в меня, как я в него, то ли нет. Вопрос этот занимал мои мысли, хотя, узнай родители и бабушка, раскричались бы: об учебе думать надо, а не о «Маратах» разных.
Ключи от квартиры я с собой не брала – незачем, бабушка же всегда дома. Но в тот день дома ее не оказалось: уехала к сестре, той что-то срочно понадобилось.
– Я скоро буду, – волновалась бабушка по телефону, – минут через сорок! Подожди меня, по двору погуляй, даже польза будет, а то вечно дома сидишь. Если озябнешь, в магазин зайди погрейся. Или на почту.
– Ладно, бабуль, разберусь, – прервала я ее излияния, думая, что впредь надо брать ключи.
Можно было к лучшей подруге пойти, но она болеет – грипп. Так и вышло, что я присела на лавочку возле нашего подъезда. А через некоторое время на ту же скамейку опустилась Полина Андреевна.
Я поздоровалась и напряглась: говорю же, приятной собеседницей бабу Полю никто бы не назвал. Начнет мораль читать, ворчать. Но сразу встать и уйти тоже ведь нехорошо, невежливо.
Полина Андреевна покосилась на меня с непривычной робостью во взгляде и спросила:
– Ты же Марии Федоровны внучка?
Я подтвердила.
– Можно посидеть с тобой? Домой не хочу. – Лицо ее сморщилось. – Да и не дом это. Тюрьма. Я как перед казнью.
Слова были настолько необычными, что я вытаращила глаза, не зная, как реагировать. Но быстро сообразила, что Полине Андреевне нужно было лишь одно: чтобы ее выслушали.
Слова полились сплошным потоком:
– Мысль о квартирантке пришла мне в голову после того, как однажды плохо стало в ванной. Сердце схватило. То ли вода слишком горячая была, то ли понервничала, когда в пенсионный днем ходила. Кое-как до кровати добралась, а сама думаю: «Случись что (инсульт, инфаркт), скорую некому вызвать. Помру – и буду лежать гнить». Так страшно стало! И с той поры будто заноза в мозг попала. Целыми днями напролет хожу и думаю: не пустить ли квартирантку? Девочку-студентку. Непьющую и некурящую, порядочную, старательную, спокойную, лучше из деревенских. Приезжают же учиться, а в общежитии жить не все могут. Шумно, народ кругом. И картины у меня в голове одна другой краше! Мы с этой самой девочкой сидим, чай пьем, она мне по дому помогает, в магазин ходит. – Баба Поля замялась. – Будет, думаю, как дочь, которой у меня нет. И к пенсии прибавка: лекарств много приходится покупать, а они дорогие, все дорожает. Хотела я уже объявление дать, а тут вдруг… Шла из магазина, дождь начался, а у меня зонтика нет. Поторопилась, чтобы не промокнуть, оступилась, ногу подвернула. И тут она. Лариса. Никто не спешил помочь, а она под руку меня взяла, зонт над головой раскрыла; бережно, шажочек за шажочком до дома довела. Разговорились, конечно. Она не студентка, работает медсестрой, а в остальном – совершенно такая, какую я себе нарисовала: трудолюбивая, работящая, без вредных привычек. И жилье как раз подыскивает. Что тут скажешь?
– Вы ее пустили к себе жить.
– Ага. Как в сказке про избушку лубяную и глупого зайку, которого лиса обманула. – Баба Поля вздохнула. – Первые месяца два все было замечательно. Ухаживала за мной Лариса, словно за родной бабушкой: и готовила, и посуду мыла, и продукты покупала, и уборку генеральную сделала, ванную комнату и кухню отдраила до блеска. А еще – она же медсестра! – давление измеряла и уровень сахара, витамины колола, которые доктор прописал. И все с улыбкой, с лаской, без раздражения. Ни разу я у нее на лице недовольного выражения не видела. И посидит, и чайку со мной попьет, и все ей в радость. Я ей все-все про себя рассказала, а про нее знала, что она сирота, жилья своего нет и не предвидится, на зарплату медсестры не разбежишься, а она ведь еще мне за жилье платила. Хотя я вскоре предложила не платить: ты, говорю, Ларочка, как родная, но она слышать ничего не хотела. Мол, как договорились, так и буду вносить плату, а за вами ухаживать только в радость, вы мне теперь бабушка, у меня никогда бабушки не было. Кто бы заподозрил? – Полина Андреевна страдальчески посмотрела на меня. Я не знала, что ответить, и пожала плечами. – Вот видишь. И я не подумала, что она ловкая, расчетливая дрянь!
Вот так слова. Неслыханно! Перед глазами встало лицо Ларисы, ее милая улыбка и сияющий взгляд. «Да, – подумалось мне, – бабка совсем поехала». И то, что она рассказывала дальше, лишь укрепляло в этой мысли.
– Сейчас-то я понимаю, что день за днем Лариса подводила меня к мысли о том, чтобы я сделала то, что сделала. Оформила на нее дарственную. Мне нотариус объяснила, что по договору, пока я жива, квартира принадлежит мне, а как помру, переходит к Ларисе. То есть я хозяйка, как и была, но, как ни крути, Лариса становится выгодоприобретателем, получает квартиру в случае моей смерти. Это нотариус объяснила, хорошая женщина. Вежливо просила подумать: вы, дескать, знаете Ларису не так долго, она вам не родственница. Для меня упоминание о родственниках – что красная тряпка для быка. Я взбеленилась: родственник мой, говорю, шалопай и балбес, ему все равно, жива я или нет! Короче, подписала бумаги. И через неделю началось…
Баба Поля поджала губы, прикрыла глаза. Мне показалось, она пытается сдержать слезы.
– Среди ночи проснулась как-то. Слышу, из соседней комнаты звуки странные доносятся: причмокивание, чавканье, урчание, хруст. Будто ест кто-то жадно. Не знаю почему, но напугало меня это. Ночь, луна огромная, кругом тишина – и эти звуки. Уговариваю себя: «Может, Ларочка есть захотела, аппетит проснулся». Моя мама блокадница была. Она редко про то, как люди выживали в блокадном Ленинграде, рассказывала, но однажды обмолвилась, что люди от голода и мертвецов ели. Никогда никаких подробностей, но у меня даже после одной фразы поселился в душе (и на всю жизнь остался) страх. Кто-то высоты боится, кто-то – пауков или привидений, а у меня мысль о людоедах вызывает панику,